Князь Тишины

"Это про меня", — с гордостью подумала я. А вдруг есть еще кто-нибудь, кроме демиургов? Что еще можно делать с реальностью, кроме как творить ее? Разрушать? Хм, мысль интересная...

Я глянула на часы. Лекция подходила к концу. Уставшие с непривычки слушатели болтали и вертелись. Дед теперь рассказывал о питерском филиале Академии, но его почти не было слышно. Мои мысли вернулись в привычное русло. Итак, нужен хороший повод, чтобы попасть в Сашино училище. Вот бы там учился кто-нибудь знакомый! Или, может, заявиться прямо к их директору и сказать, что хочу к ним перевестись? Если Антонина узнает, то сожрет меня живьем...

Хохланд закончил лекцию и предложил задавать вопросы. Вопросов ни у кого не оказалось — народ ломился в столовку. В последних рядах, поглощенная своими мыслями, я покинула аудиторию. На сломанном столе перед выходом кучкой лежали какие-то рекламки. Я машинально взяла одну.

На обложке, на темно-синем фоне был в абстрактной манере изображен портрет какого-то чудовища. Оно выглядело так, как будто его намалевал сумасшедший ребенок. Под ним белыми буквами было напечатано: ""Охота на ведьм". Выставка работ петербургских абстракционистов. Из коллекции Академии художеств".

"Жуть какая-то", — вскользь подумала я и собралась уже выкинуть рекламку, когда мой взгляд упал на адрес, по которому проходила выставка. "Актовый зал. Худ. училище. Пр. Авиаконструкторов, 110".

Вот и повод нашелся.

Спустя три часа я одиноко стояла в пустом актовом зале чужого училища и озиралась по сторонам. Исчирканный паркет, бежевые оштукатуренные стены, фиолетовый занавес над сценой. По стенам — премерзкие абстрактные портреты, напоминающие морды жуков-людоедов. Возле сцены — огромное абстрактное полотно, еще более мерзкое, чем портреты, если только это возможно. На сером фоне — бессмысленное переплетение серых монстров и уродов. Непонятно, почему эта выставка называется "Охота на ведьм"? Никаких ведьм здесь нет. Кроме меня, ха-ха.

Я добралась до училища на Авиаконструкторов только около семи вечера, перед самым закрытием выставки, и теперь корила себя за нетерпение. Разумеется, все давно ушли по домам. Надо было прийти на следующий день да пораньше. А так мало того, что я оказалась единственным посетителем (это-то как раз неудивительно, учитывая характер выставки), так еще и в училище, похоже, нет никого, кроме сторожа.

Я лениво брела вдоль картин, думая о том, что надо бы отсюда сейчас уехать, а завтра прийти еще разок. Б случае чего скажу, что обожаю абстрактное искусство и не могу без него ни дня прожить. Вот, например, этот портретик — разве не прелесть? Два носа, полтора рта, челюсти расположены вертикально; пустые круглые глазки — как в ствол пистолета заглядываешь; а что там внизу написано? "Портрет учителя". Нет, пожалуй, не буду я к ним переводиться. А это что за хищник — неужели тоже учитель? Да у них здесь коллективный портрет педсовета. Ужас какой-то. Не может быть у людей таких харь, даже у учителей. Это, наверно, маски. Да, разумеется, маски.

Мне показалось, что я отгадала загадку портретов, и это отчасти примирило меня с ними. Но тут в голову забрела мысль: "А что под масками? Может, нечто такое кошмарное, что его надо прикрывать этими адскими личинами? Нечто такое, на что нельзя смотреть без опасности для жизни?"

Я оторвала взгляд от портретов, из-за которых уже бегали мурашки по коже, и направилась к выходу. Но когда взялась за ручку двери, то она оказалась закрыта. Холодея, я подергала дверь, потом попинала ее. Никто не отозвался — похоже, дверь была заперта снаружи. Должно быть, сторож решил, что уже поздно и здесь никого нет, закрыл меня и ушел домой. Неужели придется сидеть тут до утра?

Я в волнении забегала по актовому залу. Настоящая ловушка — ни окон, ни дверей, кроме единственной запертой. Казалось, что изображенные на портретах учителя пристально смотрят мне в спину сквозь прорези в своих демонических масках. При одной мысли о том, что предстоит провести ночь в компании с этими чудищами, становилось худо. А что если они вздумают выйти из рам и снять свои маски? Если здесь действительно есть мастерская реальности, то возможно и такое...

Чтобы не смотреть на потреты, я отошла от них подальше, приблизилась к абстрактной картине, установленной возле сцены, и начала ее изучать. Уроды, демоны и монстры на сером полотне продолжали сражаться в своей бессмысленной схватке. Я вдруг заметила сбоку табличку с названием. Картина называлась "9/11".

Очередная бессмыслица. Б духе Малевича — "Настроение N 5". Через несколько минут до меня дошло. 11 сентября. Теракты в Нью-Йорке...

Я присмотрелась к драке монстров с возросшим интересом. Картина обрела некое подобие смысла и содержания. Угнетающее впечатление становилось понятным. Это мы, значит, людей так видим... Жертвы взрывов, потерявшие от ужаса человеческий облик, у которых осталось одно желание — хоть по головам других, да вырваться из огненного ада... Звериная борьба за существование... типа, перед лицом смерти все мерзкое и низкое в человеке вылезает наружу... Но почему серый цвет?

Я глядела на картину, пытаясь понять, а картина глядела на меня детскими глазами с взлетающего к небу крыла — единственного существа в этом пространстве, не изуродованного ужасом, злобой, эгоизмом и бессмысленной суетой. Серый мир... Там, наверно, очень тихо, подумала я. Нет — я услышала эту тишину. Мир, где нет ни света, ни тени, ни звука, ни времени. Иной мир.

И тут я внезапно поняла, о чем эта картина. Они все умерли. Все жертвы теракта. Может быть, это случилось секунду назад. Вокруг них бушует пламя, грохочут падающие башни, плавится металл, но они этого уже не видят, не замечают. Они — мертвые — в каком-то подпространстве. Искаженные отзвуки реального мира еще доносятся сюда, но переход совершен, и уже необратимо. Они умерли и даже успели преобразиться в новую, потустороннюю форму, но все еще надеются спастись, суетятся, ищут выход, не замечая, что серый мир поглощает их одного за другим.

На несколько мгновений осознания я выпала из времени. Да — наверно, это был выход. К тому же меня к нему явно подталкивали. Выходить через него мне крайне не хотелось. Но когда я представляла себе, как люди на портретах снимают маски, меня окатывала волна ужаса, и потусторонний мир картины казался приятным и уютным. Я переминалась перед картиной с ноги на ногу, не в силах решиться...

—  Ты долго будешь здесь топтаться? — раздался знакомый раздраженный голос. Он прозвучал одновременно в моей голове и с картины. Я подняла глаза и вздрогнула — из-под верхней планки рамы мне подмигивало глазастое крыло. Глаза горели ледяным синим светом. На узнавание мне понадобилось не больше двух секунд.

—  Князь Тишины! Ты вернулся!

—  Зачем ты сюда пришла, безмозглая?!

—  Из-за любви... к абстрактному искусству.

—  Врешь ты все! — загрохотал голос. — Ладно, не о том речь. Тебе надо сматываться отсюда, и быстро. Полезай в картину.

—  Лезть в это? Ты уверен?

—  Не беспокойся, на этот раз я тебя тоже выведу. Думай быстрее! В конце концов, доверяешь ты своим старым друзьям или нет?!

Я вспомнила лабиринт и решительно шагнула вперед. Пол провалился, стены раздвинулись и пропали в сером тумане, потолок исчез. Вокруг меня летели тени, и, как лист в листопаде, я парила между ними. Никогда прежде я не слышала такой тишины. Что делать дальше, я даже представить не могла.

—  Хочешь не хочешь, а придется тебе сегодня полетать, — раздался голос Князя. — Следуй за белым крылом да смотри не отставай.

Полет был стремительным, безумным и мгновенным. Только что я, едва успевая за крылом, прорывалась сквозь поток теней, и вот уже стою в коридоре чужого училища, а прямо за моей спиной — дверь в тот самый актовый зал. Только я с другой стороны — на свободе.

—  А теперь своим ходом, — подсказывает мне синий. — Прямо, направо и вниз, пока они не очухались.

Я опрометью кидаюсь к выходу. Погони не слышно. Запоздало думаю: "Кто "они"?"

Училище я покинула беспрепятственно. Встречные не обращали на меня никакого внимания. Зато всю дорогу за спиной бухтел голос Князя. Синий был недоволен моим поведением. Я с ним не спорила: во-первых, еще не отошла от бега, а во-вторых, все-таки он меня снова выручил.

—  Ежику понятно, что эти рекламки были примитивнейшей, рассчитанной на новичков ловушкой, — воспитывал меня синий. — Не понимаю, как ты могла отправиться в школу искусств, о которой абсолютно ничего не знаешь? Неужели вас не предупреждали?

—  А чего от меня хотели-то?

—  Да проверить тебя, глупая, посмотреть, на что ты способна. Только их методы проверки могли тебе дорого обойтись. И все-таки, скажи честно — почему ты сюда заявилась?

—  Просто интересуюсь абстракционизмом, — гнула я свою линию. Еще чего — откровенничать с ним!

Я вышла из училища и быстрым шагом направилась к остановке. Из серых туч полетел снег — крупные редкие снежинки, каждая отдельно.

—  Запомни, — продолжал синий. — В этот раз я тебя вытащил. Но теперь тебе в это училище ход закрыт. Не суйся сюда ни под каким видом. Мы с тобой сегодня мощно засветились. Меня-то они не найдут, а вот тебя, скорее всего, возьмут на заметку...

—  Что, охотиться начнут?

—  Не совсем. Скорее, будут дожидаться очередного прокола. А ты его совершишь, я не сомневаюсь. В нашем мире мастера реальности не имеют права сделать тебе ничего плохого. Это запрещено законом, за этим следят специальные структуры. Но есть еще домены, живущие по собственным законам... и еще кое-что...

Я резко остановилась. Этот разговор мне не нравился.

—  Слушай, может, хватит изъясняться намеками?

—  Что, испугалась? Бояться нечего, пока я с тобой. В общем, живи, учись, развлекайся и не суйся куда не надо — тогда все будет хорошо, и мы с тобой еще долго не увидимся.

Синий замолчал. Я почти перестала чувствовать его присутствие. Ушел, что ли? Вот так — по-английски, не прощаясь? Не успела я обидеться, как голос раздался снова.

—  Хочу дать тебе на прощанье один совет. Запомни, пожалуйста, навсегда. Если ты находишься в домене — своем или чужом, неважно, — и вдруг видишь, что все вокруг теряет цвет, становится серым — сразу выходи. Любым способом возвращайся в реальность. Запомнила?

—  А что это означает?

—  В свое время узнаешь. Пока просто запомни. И еще один признак...

—  Признак чего?!

—  Признак опасности, дурочка. Если вокруг тебя пропадают люди. Если в домене было полно народу и вдруг он опустел. Опасайся пустых мест. Они пустые только с виду. Когда уходят люди, рано или поздно появляются нелюди.

—  Я ничего не поняла, — с отчаянием заявила я. — Какие люди, куда пропадают?!

—  Если тебе особенно не повезет, то скоро увидишь сама, — туманно заявил Князь.

И, как всегда, исчез без следа.

А обидно будет, подумала вдруг я, если он однажды так вот исчезнет и больше не вернется.

ГЛАВА 14

Говорящая голова

Эту дикую идею придумала Маринка, мне бы такое в жизни на ум не пришло. Б училище закончились занятия, мы намеревались разбежаться по домам, тут-то она меня и ошарашила своим экстремальным предложением. Когда до меня дошло, что она имеет в виду, у меня подвернулась нога, и я едва не упала на асфальт:

—  Нет, никогда! Только через мой труп!

Но Маринка продолжала уговаривать:

—  Ты только представь, сколько преимуществ! Твой Саша все узнает, а ты как бы ни при чем. Вычислить тебя невозможно. А как — по почерку, что ли?

—  Да он сразу догадается, — заныла я. — Бот мы придем к ним в гости, он на меня так посмотрит (я изобразила на лице презрение, омерзение и брезгливость) — и я умру на месте от стыда!

—  Никогда не догадается! — клялась Маринка. — Зато, если не дурак, поймет, что есть одна девушка, которую он вовремя не оценил, и будет всю жизнь мучиться угрызениями совести. А прикинь, как он будет гадать, кто это был?

Я с удовольствием представила, как Саша с озадаченным видом хмурит свои красивые брови, и затея сразу показалась мне не такой уж идиотской. Признаваться в любви, подставлять себя под удар возможных насмешек или, что вернее, натолкнуться на бетонную стену равнодушия — что я, безумная, что ли? А вот заинтриговать, озадачить, самой оставаясь за кадром, — это вполне подходяще. Б конце-то концов, сколько можно молча сохнуть и страдать? Пора переходить к активным действиям.

Сама же Маринкина идея заключалась в следующем. На стене напротив двери Сашиной квартиры предполагалось разместить говорящее лицо, запрограммированное на две вещи: узнать Сашу и сообщить ему некое послание. При посторонних лицо остается неподвижным, маскируясь под обычное граффити. Но как только на пороге появляется Саша, лицо оживало, открывало глаза, высовывалось из стены и начинало вещать. Текст послания следовало тщательнейшим образом продумать, чтобы ни единое слово не выдавало автора.

Я поломалась еще немного и к Маринкиной радости согласилась. Не теряя времени, мы побежали к ней домой и немедленно приступили к воплощению замысла. Пока подруга набрасывала текст, я занялась лицом. Оно должно было соответствовать отведенной ему высокой роли, производить сильное впечатление, но не отвлекать адресата от собственно послания. Чем дольше я обдумывала эту задачу, тем труднее она мне казалась.

—  Марин, может, твое лицо изобразим? — предложила я после двадцати минут творческого бессилия.

—  Ни за что, — отрезала она, пристально вглядываясь в бумажку с текстом. — Как ты думаешь, это звучит: "Любовь обрушилась на меня, как девятый вал, и я долго отплевывалась колючками морских ежей"?

—  Какая любовь?! — возмутилась я. — И не вздумай. Он должен понять, что любовь, как говорится, прошла, завяли помидоры.

—  Вот я и пишу дальше: "А теперь моя любовь растаяла, как льдина в Красном море..."

—  Другое дело. Так что с лицом?

—  Слушай, не отвлекай меня. Совсем фантазия отказала?

Я устыдилась и сосредоточилась на своей проблеме. А не изобразить ли на стене Сашино лицо? Это мысль! Он услышит о прошедшей любви как бы от самого себя, словно так долго молчавший внутренний голос, сокровенное Я, наконец пробудилось и возвестило ему, как чужому: прохлопал ты, гордец, свое счастье! Так. Лицо сделаем в натуральную величину и окружим темным облаком бессознательного. Глаза чуть больше и еще прозрачнее, чем в жизни... и пусть немножко светятся... красным огнем? — нет, это перебор. Пусть будет побледнее, щеки запавшие, как будто только что из камеры пыток или три дня не ел. Это я, Сашенька, я — голос твоей души. Посмотри на свое изможденное лицо на стенке, послушай этот приглушенный хрип и увидишь меня, замученную безответной тайной любовью...

—  Послушай-ка, об этом надо? "И теперь, когда на горизонте моего жизненного моря маячит другой, я помашу тебе голубым платочком и скажу — ты не знал меня и уже не узнаешь, прощай, прощай навсегда..."