Князь Тишины

На полу передо мной появилась антикварная чаша в виде черепа на бронзовой ноге, в которой поблескивала какая-то сладко пахнущая жидкость.

—  Что это за бурда?

—  Поэтический животворящий напиток асов. Коктейль из крови врагов и перебродившего меда, вкусно и полезно. Ты как победительница чудовищ вполне достойна его вкусить, чтобы восстановить душевные и физические силы.

Я не шелохнулась.

—  А почему я должна тебе верить?

—  Ну... — задумался невидимка. — Есть по крайней мере две причины. Во-первых, я уже доказал тебе свою лояльность, спасши тебя от Фенрира. Во-вторых — у тебя что, есть выбор? Не хочешь — не пей, сиди здесь в этой чешуе и жди, пока за тобой пришлют роту ОМОНа.

—  Я выпью, — подумав, сказала я. — По первой причине.

—  Я очень рад, — серьезно сказал невидимка.

Кроваво-медовый коктейль оказался и впрямь вкусен. Мое тело как будто размягчилось, стало легким и горячим. Колючая броня, насыщенная инстинктами убийства, вдруг показалась мне грубой и чуждой. Я, как бабочка из кокона, выскользнула из нее. В тот же миг она осыпалась на пол тысячей чешуек, распалась в пыль и смешалась с бетонной крошкой. А я снова стала собой.

—  Спасибо, водопроводчик, — поблагодарила я своего спасителя, но мне никто не ответил.

В подвале был полный разгром. Хорошо хоть никакую трубу не прорвало. Все миражи исчезли, в том числе Фенрир с невидимой цепью и чаша-череп. Я находилась в прямоугольном помещении, из которого в разные стороны уходили четыре одинаковых коридора. "А когда ты победишь всех чудовищ, — вспомнила я слова парня у входа, — тебе предстоит самое интересное — отыскивать выход".

—  Эй, дух-хранитель! — позвала я еще раз. — Выход-то где?

Ответом было только слабое эхо. Похоже, помогая мне, дух перетрудился. Я переминалась с ноги на ногу, раздумывая, какой из коридоров мне больше нравится. Вдруг откуда-то справа донесся знакомый голос:

—  Гелька! Это я, не стреляй!

—  Сюда! — закричала я. — Не бойтесь!

Через полминуты из-за угла осторожно высунулась Эзергиль. Изумленным взглядом окинув руины, она спросила:

—  Что здесь у вас творится? Погодина позвонила, говорит, выручай, Гелька с ума сошла, превратилась в мутанта, разнесла полшколы, я поймала машину, примчалась...

—  Все, проехали, — отмахнулась я. — Выведи меня отсюда, меня уже тошнит от этого подвала.

Эзергиль посмотрела на потолок и вздрогнула.

—  Ты можешь мне объяснить, кто это все устроил?

Я скромно потупилась.

—  Ты?! Но почему?

Я в нескольких словах описала ситуацию. Эзергиль смотрела на меня расширенными глазами и ужасалась.

—  Нет, чем думала эта Катька! — еле выговорила она, выслушав мой рассказ. — Я с ней поговорю. Пошли, нам в тот коридор...

—  Мне интереснее всего, кто был этот невидимка?

—  Скорее всего, просто глюк. А может, кто-то из иллюзионистов решил тебе помочь.

—  Да, это вероятнее... Может, Погодина? Нет, кто угодно, только не она...

Когда мы вышли из подвала, иллюзионисты, взволнованно толпившиеся у входа, шарахнулись от меня, как от прокаженной. Все они выглядели насмерть перепуганными. Растолкав товарищей, вперед вышла бледная Катька Погодина.

—  Мы решили никому ничего не говорить, — искоса глядя на меня, сказала она. — Так для нас всех будет лучше. Б "Рагнарек" ближайшее время играть не будем. И ты молчи, хорошо?

—  Хорошо, — пожала я плечами. — А что такое случилось-то?

—  Видишь? — сказала с упреком Эзергиль, обращаясь к Погодиной. — Она даже не поняла, что с ней произошло, бедная девочка. Все, хватит испытаний. Прекращаем войну и живем дружно. Девочки, пожмите друг другу руки.

Катька послушно протянула мне руку и вымученно улыбнулась, глядя на меня с явной опаской. Я пожала ее руку, с удивлением почувствовав, что она дрожит. Моя, впрочем, тоже.

ГЛАВА 7,

маленькая

Ночные всадники и банный лист

Всю жизнь тосковать по возлюбленному и умереть и умереть от неразделенной любви, ни разу не произнеся его имени, — вот в чем подлинный смысл любви.

Книга самурая

В одной из моих тетрадок того времени есть рисунок: панорама новостроек, графическая линия крыш, россыпь звезд; над ними луна вполнеба и когтистые облака, разбегающиеся во все стороны, как испуганные призраки. Если приглядеться, то можно разглядеть силуэт летучей мыши, раскинувшей крылья от земли до неба. Луна у нее вместо сердца. А на луне — маленький всадник на лошади.

Ноябрьский вечер в доме у Хольгеров. От еще не заклеенных форточек веет зимой, острым космическим морозом. Мы с Сашей валяемся на полу в темной кухне и молча слушаем музыку. Из соседней комнаты пробивается полоска света и доносится приглушенная родительская болтовня. А у нас — особое пространство. Темное, тихое, только музыка бормочет, как подземный родник. Это уголок ночи, которая наступает снаружи. Те, в другой комнате, от нее спрятались. А мы лежим на полу, ждем ее и видим, как она приближается.

На черном линолеуме резкие белые полосы лунного света. Я кладу на освещенное место ладонь и чувствую, что линолеум теплый: должно быть, луна его нагрела. Это место — только частично кухня в доме Хольгеров, оно сложнее и таинственнее; оно открыто во все стороны, во все миры, здесь перекресток невидимых дорог. Только сделай шаг в сторону — и не вернешься.

Мы слушаем сборник Цоя. Мрачная депрессивная романтика. Но вот эта песня — "Спокойная ночь" — очень в тему.

"Крыши домов дрожат под тяжестью дней,

Небесный пастух пасет облака,

Город стреляет в ночь дробью огней,

Но ночь сильней, ее власть велика.

Тем, кто ложится спасть, — спокойного сна.

Спокойная ночь..."

Волшебная ночь... Нет, для меня она нормальная, такая, какой и должна быть: с собственной волей и целями. Все лишние, непосвященные, ее властью погружаются в сон. И появляются всадники, покидающие этот мир.

"Соседи приходят — им слышится стук копыт.

Мешает уснуть, тревожит их сон.

Те, кому нечего ждать, отправляются в путь.

Те, кто спасен, те, кто спасен.

А тем, кто ложится спать, — спокойного сна..."

Мне кажется, что я тоже слышу этот стук копыт. Более того, я чувствую, что эти всадники, покидающие мир, — сейчас прямо за дверью, на лестничной площадке. Они появляются из лестничного проема, замедляют на мгновение бег лошадей у двери Хольгеров... Они приехали за мной, потому что я — одна из них, и они ждут меня на дороге к вечности, которая сегодня по чистой случайности пролегает именно здесь. Но я — нет, фигушки, не пойду с ними. Я гордо и щедро жертвую вечностью и остаюсь с Сашей. Всадники продолжают свой путь, проникают сквозь двери лифта и исчезают в ином измерении...

Вот она, ночь: добрая, нестрашная, моя. Бездонная чернота, полная тайн, а в ней горят звезды — россыпь самоцветов на черном бархате (как поется в одной песне, jeweled sky). Их грани поворачиваются, и радужные лучи проходят сквозь ночь из ниоткуда в никуда, как косяк форели, играющий в темной воде. Лучи, которые не рассеиваются, радужные лазеры в темноте, подобной южной ночи, только гуще, чернее, — темноте, полной жизни и тайной радости... Это моя радость переливается радугой во тьме. Бесшумные взрывы смеха, невидимые улыбки.

В дверь стучат родители. Саша, как будто очнувшись от сна, вздрагивает и тянется выключать магнитофон. Уже почти одиннадцать, давно пора уходить. За весь вечер мы не сказали друг другу ни слова.

Я уже почти заснула, когда позвонил Макс и как всегда сел мне на ухо. С этим Максом я познакомилась летом на Елагином острове, где мы с Маринкой катались на лодке; какие-то лоси отобрали у нас весла, взяли на буксир и полдня таскали за собой по прудам. Одним из этих лосей и был Макс. По словам Марины, моя красота сразила его наповал. С тех пор прошло уже больше двух месяцев, но Макс пристал как банный лист: названивал, подкарауливал после занятий, приглашал на разные увеселительные мероприятия. Минут сорок он рассказывал про своего старшего брата, который устроился на "Юноне" торговать всякой видеопродукцией, делая толстые намеки на то, что теперь он может достать за бесплатно любой фильм, стоит мне только попросить. Я сонно бормотала "ага" и "ну ваще", время от времени демонстративно зевая в трубку и с тоской думая, когда же он наконец засохнет. После пятнадцатого зевка до Макса дошло, и он принялся прощаться (еще минут на двадцать). Чтобы отвязаться поскорее, я согласилась, чтобы завтра он встретил меня после занятий и сводил в кафе. Я уже и наметила одно неплохое заведение — минутах в десяти ходьбы от Сашиного дома. Так что завтрашний день, подумала я, проваливаясь в сон, может, и не пройдет зря.

ГЛАВА 8

Как Геля сдавала первый зачет

и упала в бездонную пропасть

—  Хорошо у нас на море! Выйдешь к обрыву, раскинешь руки, прыгнешь, летишь, летишь, и — ба-бах!

—  А почему "ба-бах"?

—  Ну, если прилив, тогда "бултых".

Анекдот

—  Сегодня великий день! — заявила Эзергиль, едва я вошла в мастерскую. — Гелька, как лучше — так или так?

Она провела рукой по своим черным волосам, гладким и блестящим, как в рекламе шампуня, и они тут же завились мелкими колечками. На тыльной стороне ее левой ладони я опять заметила замысловатый иероглиф, выведенный черной тушью.

—  Или как раньше?

Еще одно плавное движение изящной кисти — и волосы снова стали прямыми.

—  Ты всех уже достала со своими волосами, — послышался из кладовки голос Погодиной. — Определяйся и катись наконец отсюда.

—  И все-таки... — Эзергиль снова поднесла руку к голове и покрылась кудрями.

—  По-моему, прямые лучше, — неуверенно сказала я. — Хотя тебе по-всякому идет. А почему ты сказала про великий день?

—  Наша Эзергиль идет на свидание, — насмешливо сказала Погодина, появляясь в мастерской. — Всего-то третий раз за неделю, и опять с новым парнем. Знаешь, кто он? Прыгун с шестом! Эзергиль, в твоей коллекции толкателя ядра случайно не было? Или борца сумо?

—  Зато какая у него пластика движений! — беззаботно произнесла Эзегиль. — А великий день сегодня вовсе не поэтому. Посмотри-ка на Ивана.

Я оглянулась и увидела Ивана — как всегда, в его любимом углу. Он сидел с отстраненным видом, ничего не видя и не слыша. Лицо у Ивана было благостное и просветленное.

—  У него сегодня грехопадение, — драматическим шепотом сообщила Эзергиль. — Видишь, готовится?

—  Чего?! — Я вытаращила на нее глаза.

Погодина расхохоталась до слез.

—  Грехопадение Адама и Евы, — усмехнувшись, пояснила Эзергиль. — Сегодня решится вопрос с яблоком. Одно я знаю точно — змея Иван в райском саду не селил...

В этот момент Иван открыл глаза и окинул мастерскую сияющим взглядом.

—  Я буду добр и справедлив, — мягко произнес он. — Никаких подстав. Слово "искушение" в моем мире да будет неизвестно. Роль змея выполнит сам творец.

—  Это как? — спросила я.

—  Сегодня Адам и Ева встретятся со мной возле древа познания. Я сам расскажу им о яблоке и предоставлю свободно выбирать между блаженством неведения и трудным путем прогресса и духовного роста. Надеюсь, они сделают правильный выбор.

—  Хм, а какой выбор правильный? — поинтересовалась Эзергиль. — Вот ты сам как бы поступил в такой ситуации?

—  Разумеется, съел бы яблоко, — спокойно сказал Иван. — И лично мне было бы приятнее, если бы и они поступили так же. Но если откажутся, это не будет иметь никакого значения. В этом и проявляется моя высшая справедливость. Что бы ни выбрали Адам и Ева, из рая их не изгонят. Если, конечно, они сами не захотят уйти.

—  Ты бы по доброй воле ушел из рая? — скептически произнесла Погодина.

—  Я бы ушел. Но Адам и Ева могут остаться. А могут уйти и вернуться. Мой мир — не испытательный полигон. Он создан для блага людей...

В окно громко постучали.

—  Ага, это за мной! — перебила Ивана Эзергиль. — Катька, скажи Тоне, что у меня семейные обстоятельства и я немножко, часа на полтора, опоздаю.

—  Да хоть на два, — отмахнулась Погодина. — Гелька сегодня сдает первый зачет, а это надолго. И главное, напрасная трата времени — все равно не сдаст.

—  Почему это не сдам? — возмутилась я.

—  Потому что не умеешь ни фига, — холодно ответила Катька. — Тебе еще яблоки творить учиться и учиться, а все туда же лезешь...

—  Ну, началось! — демонстративно закатила глаза Эзергиль и побежала в "предбанник" одеваться.

Взвизгнула дверь, в мастерскую ворвался поток холодного воздуха. Я услышала резкий голос Антонины и сбивчивое щебетание Эзергили. Черт, с этими разговорами я совершенно забыла про зачет! В желудке стало как-то неуютно. Мне вдруг подумалось, что подготовилась я довольно небрежно. Мое задание было на первый взгляд несложным и абсолютно нетворческим — как можно точнее воссоздать кусок обычного городского пейзажа. Я справилась с этой скукотой быстро и заодно, чтобы не пропадала творческая энергия, подготовила для Антонины сюрприз.

В мастерскую, высматривая меня, заглянула Антонина.

—  Геля, ты уже здесь? — не снимая куртки, позвала она. — Пойдем, нечего время тянуть! Закончим с этим делом побыстрее, попьем чаю с пряниками, и можно будет переходить к более интересным темам.

Похоже, с надеждой подумала я, наставница сегодня настроена довольно благодушно.

Мы прогуливаемся с Антониной туда-сюда по улице Савушкина. Голубое небо в кучевых облаках, с умеренной скоростью летящих на юго-запад. Температура воздуха тринадцать градусов. Увядающая трава на газонах покрыта налетом серой пыли. Из-за кустов акации выглядывает желтая крыша мастерской. Каждые четыре минуты по улице проезжает грузовик. Прохожих нет — это мне еще рано. Над тротуаром кружатся малюсенькие пылевые смерчи...

—  Стоп. Смерчи убрать.

—  Но почему?!

—  Ты хоть раз видела смерч на Савушкина? — Антонина начинает заводиться.

Я отмалчиваюсь, покорно убираю смерчи. Не потому, что наехала Антонина. Просто я подумала и вспомнила, откуда они выплыли. Во всех американских фильмах, если на улице нет прохожих, то показывают крупным планом такие смерчики, вертящие над асфальтом пакеты из-под чипсов и другой мусор. Короче, типичный штамп. Обычно за этим следует разряд молнии и откуда-нибудь с неба или из-под земли под заунывную музыку является горец, Терминатор-2 или Киану Ривз в черном кожаном плаще. Ах, да, сначала налетает ветер...

Порыв ледяного ветра откуда-то со стороны Невы пробрал меня до костей. В облаках глухо прогрохотал гром. Антонина вздрогнула, одарив меня удивленным взглядом. Я очнулась и попыталась взять себя в руки. Итак, улица Савушкина, одиннадцать часов утра. Температура тринадцать градусов. Мимо проезжает надоевший до чертиков грузовик...

Мне скучно. Антонине тоже. Она этого даже не скрывает, ежеминутно поглядывая на свои наручные часы-будильник. Но она упряма и, пока не добьется своего, меня не отпустит.