Князь Тишины

Я снова приоткрыла глаза:

—  Знаешь, это единственная мысль, которая внушает мне оптимизм. Как подумаю: "Вот заберусь на крышу дворца, да кинусь вниз!", — так сразу на душе светлее. Не то чтобы мне было очень плохо жить, а просто незачем.

Эзергиль задумалась. Пошел мелкий снег.

—  Ну тогда ладно, — сказала она через пару минут. — Если ты уже решила, я вмешиваться не стану. Конечно, было бы интересно посмотреть, как ты кинешься с крыши дворца — просто в познавательных целях. Еще ни разу не видела, как демиург совершает самоубийство в собственном домене. Очень любопытно, что будет после этого с доменом. Но я спешу. Я и к тебе-то попала так, проездом.

—  А куда ты направляешься? — вяло спросила я.

Эзергиль широко улыбнулась:

—  В Дом Эшеров, мародерствовать. Катька вот-вот поправится, надо же воспользоваться моментом, пока домен без присмотра. Собираюсь посмотреть на разрушения, причиненные твоим демоном, пошарить среди развалин, поискать редкие книги и всякие прочие артефакты. У Катьки должно быть немало волшебных штучек. Кстати, хочешь со мной? Только решай быстро.

Я в замешательстве смотрела на Эзергиль. Предложение выглядело чертовски заманчивым, прежде я о таком и мечтать не смела. Своими глазами увидеть, что сделал демон с Домом Эшеров! Исследовать развалины! Но я уже сказала ей, что останусь тут навсегда, и, в принципе, мои планы не изменились...

—  Ладно, — решилась я на компромиссный вариант. — Сгоняем в Дом Эшеров, а потом забрось меня сюда. Кинуться с крыши я всегда успею.

—  Идет, — пожала плечами Эзергиль. — После Дома Эшеров собираюсь проведать свой домен. Попьем там чайку, и я покажу тебе выход, а сама пойду дальше.

—  Так что, у тебя сегодня большое астральное путешествие?

—  Такое большое, что тебе и не представить, — не то в шутку, не то всерьез ответила Эзергиль. Прикрыв ладонью глаза от летящего снега, она окинула взглядом местность и указала наверх, туда, где почти смыкались стенки ущелья. — Надо подняться на кромку обрыва. Там будет вход в Катькин домен.

Я кивнула и спрыгнула с камня.

—  О'кей, полетели.

Эзергиль, не меняя позы, взлетела, я вслед за ней. Сужающиеся стенки ущелья замелькали перед глазами. Нас подхватил теплый ветер и понес вверх, как два воздушных шара.

—  Слушай, Эзергиль, — сообразила я. — Почему я чувствую тепло и все остальное, если у меня нет сердца?

—  А куда ты его дела?

—  Отдала Королю Севера, а он бросил в сугроб.

—  Теперь понятно, почему ты с ним расправилась, — хмыкнула Эзергиль. Ее длиннющие черные волосы колыхались и змеились на ветру, как будто она попала в щупальца плотоядного растения, а голубая хламида превратилась в сплошное радужное сияние.

—  Так что с ощущениями?

—  Думаю, дело в том, что ты уже не Гелька, — глубокомысленно сказала Эзергиль.

—  А кто?

—  Может, Королева Севера, — пожала она плечами, — а может, Белоснежка. В общем, некая тварь.

—  Сама ты тварь, — обиделась я. — Ой, прости.

—  Да ладно. Я же в положительном смысле слова. Ты ведь, как я понимаю, пыталась сотворить из себя что-то новое?

—  Ну да.

—  Вот и сотворила. Чего же обижаться?

Мы поднялись над краем пропасти, и перед нами простерлась каменистая равнина. Небо над ней было темно-синее, очень насыщенного оттенка; в нем, если присмотреться, горели крошечные звезды. Вдалеке поднимались заросшие лесом горные хребты и маслянисто поблескивала черная гладь круглого озера. Над приозерным лесом поднималась струйка дыма.

—  Дом Эшеров? — спросила я, указывая в сторону озера.

—  Угу. Полетели, еще километра три.

Я вертела головой, изучая окружающий пейзаж. Почва была самой обычной: в обе стороны бесконечные непролазные каменные завалы, словно здесь прошел гигантский оползень. Но небо притягивало к себе взгляд, оказывая на меня гипнотическое воздействие и вытягивая из головы все мысли и желания, кроме одного — лечь на спину и провести вечность, растворяясь в этой бархатной синеве. Пейзаж довольно ярко освещали две луны, желтая и розовая.

—  Ночь — Катькино любимое время, поэтому дня здесь не бывает, — раздался голос Эзергили. — Эта тема у нее продумана до тонкостей. Двенадцать периодов ночи, график движения лун и планет, часы звездопадов, оттенки неба в зависимости от времени суток, направления ветра и температуры воздуха...

Мы одолели уже полпути, когда мне пришла в голову новая мысль:

—  Слушай, а мои нечеловеческие свойства сохраняются в других мирах?

—  Нет. В каждом мире свои законы. Тем более твоя новая сущность неотделима от домена.

—  То есть я могу в одном мире быть мертвой, а в другом нет? Вот это круто! Эзергиль... а почему мы летим? Мы ведь в чужом домене.

Эзергиль ответила не сразу; по ее лицу было видно, что я достала ее вопросами.

—  На меня, а также на тех, кто со мной, — холодно сказала она наконец, — эти ограничения не распространяются.

—  А почему?

—  Потому что я самая крутая, — резко ответила Эзергиль. — А если ты еще раз скажешь "почему"...

—  Молчу, молчу.

Мы почти достигли озера и летели над опушкой леса, когда я увидела сам Дом Эшеров. Точнее, то, что от него осталось. Сверху это выглядело как огромная конусообразная свалка мусора с кое-где торчащими из нее остатками стен. С другой стороны, ближе к озеру, виднелось несколько уцелевших башен. Обожженная остроконечная крыша одной из них воткнулась в землю, как наконечник копья. Я была разочарована: в этих развалинах не было ничего величественного и загадочного; что величественного в куче дымящихся бревен, щебенки и прочего хлама? Вспомнились средневековые замки, которые я видела в Прибалтике: куча камней, кусок стены три метра длиной и табличка с надписью "90 процентов разрушений. Восстановлению не подлежит".

Мы опустились на выгоревший луг. Противно пахло гарью и тухлятиной, ноги скользили по черной липкой грязи.

—  Тебе-то хорошо, ты в туфельках, — сказала Эзергиль, заметив мою брезгливую гримасу. — А представь, каково мне босиком.

Сама она, впрочем, продолжала парить в воздухе сантиметрах в десяти над землей, а вот моя способность к левитации внезапно пропала.

—  Ну, пойдем на экскурсию. Вот перед нами воронка от взрыва ракеты класса "земля-земля". Откуда она, интересно, взялась?

—  Это не воронка, — сразу догадалась я. — Здесь вылезал демон.

—  Похоже на то, — согласилась Эзергиль, заглядывая в яму. — Здесь его встретил страж...

Я тоже заглянула в провал. На дне смутно виднелась мохнатая туша оборотня. Я прикинула, что габаритами оборотень не уступал демону, оценила его когти и зубищи и порадовалась, что не поддалась в свое время на предложение Катьки с ним познакомиться.

—  Дальше демон пошел вот туда... — Эзергиль полетела в сторону развалин. — Здесь, похоже, были крепостные ворота...

—  Не особо похоже, — пробормотала я, вступая на мерзко пахнущий какой-то химией участок, гладкий, как стол, покрытый пленкой с металлическим блеском. На окружающих площадку руинах повсюду блестели застывшие металлические капельки.

—  Ты бы лучше его обошла, — посоветовала Эзергиль. — Смотри, там можно пролезть между двумя балками. Наверно, на этом месте демона поджидала Погодина. Как нам известно, не сумев с ним справиться, она сбежала. Давай поищем путь ее отступления?

—  Да ладно, полезли лучше к тем башням, — предложила я. У меня уже глаза слезились от едкого дыма, который струйками сочился из всех щелей. — Разве не видишь, что здесь все сгорело?

Эзергиль задумчиво осмотрела развалины, неожиданно с недевичьей силой подхватила меня под мышки и за десять секунд по воздуху перенесла к одной из уцелевших башен.

—  Зачем терять время на лазание, — резонно заметила она. — Тем более я тут сориентировалась и сообразила, что это за башня.

—  Ну?

—  То, что надо, — библиотека. Хотя у Погодиной книги повсюду были понапиханы. Ну, ищи вход.

Подножие башни, наверно, по третий этаж утопало в строительном мусоре. Я решила обойти ее кругом и вскоре обнаружила в паре метров над землей окно-бойницу. По краям рамы блестели осколки стекла.

—  Эзергиль, глянь-ка, что я нашла! — радостно воскликнула я. — Как думаешь, пролезем?

—  Как нечего делать.

Эзергиль подняла меня на подоконник, и я осторожно протиснулась в бойницу.

Мы попали в небольшой восьмиугольный зал с белым сводчатым потолком. Мраморный пол был загроможден обломками книжных шкафов из блестящего красноватого дерева. Демон здесь явно побывал, но не особенно буйствовал: ничего не сжег и не изгадил, просто повалил мебель и пошел дальше. Со стороны озера даже уцелели витражи. Проникающий сквозь их золотистый орнамент свет розовой луны создавал в зале удивительно приятное освещение; мне вдруг показалось, что снаружи солнечный июльский вечер. Книг на полу не было, только несколько случайных листков — должно быть, о книгах позаботился кто-то более шустрый. В простенках между окнами засыхали в кадках неизвестные мне деревья с острыми листьями. "И это тоже моя работа!" — подумала я. Эта мысль неожиданно погрузила меня в прежнюю меланхолию.

—  Это и есть библиотека? — хмуро поинтересовалась я.

—  Да так, проходная комната, их в Доме Эшеров десятки. Я здесь побывала один раз, прошлой зимой. Мы с Катькой поспорили, чем отличается палиндром от палимпсеста, а потом речь зашла о том, выцветают ли от времени надписи на пергаменте. Она сказала, что у нее как раз есть один манускрипт, но сжульничала: не призналась, что, во-первых, это кожа не телячья, а человеческая, во-вторых, что надпись сделана кровью, а не чернилами, а в-третьих, что его происхождение более чем сомнительно, и, соответственно, датировать манускрипт невозможно. Я потом приходила сюда одна, рассмотрела его как следует, и все стало ясно как день: Катька сама его подделала, правда, не совсем понятно зачем...

—  Не поняла, о чем речь-то идет?

—  Да вот об этом куске кожи!

Я окинула зал взглядом и в темной нише между двумя витражами обнаружила вышеупомянутый пергамент. К старинного вида некрашеной деревянной панели была прибита медными гвоздиками темно-желтая чуть сморщенная кожа, сверху донизу испещренная бурыми надписями. Кожа представляла собой неровный прямоугольник и действительно весьма походила на человеческую.

—  А по-каковски тут написано? — спросила я с любопытством. — На санскрите?

—  Ты приглядись, — насмешливо ответила Эзергиль. — На буковки-то посмотри.

Я уткнулась носом в кожу, пытаясь разобрать расплывчатые и местами попорченные письмена. Короткие строчки разной длины навели на мысль, что передо мной стихи. В корявых замысловатых буковках проглядывало нечто знакомое. Если бы только не эта черта сверху...

—  Да ведь тут по-русски! — догадалась я. — Ну, Катька!

—  Как заправский антиквар, — усмехнулась Эзергиль. — Я тебе не рассказывала, захожу недавно к приятельнице — она в антикварном салоне работает — и вижу картину Васнецова "Лунная ночь на рейде в Неаполе" в отличном состоянии. Говорю ей: "А Васнецов-то в Неаполе сроду не бывал", а она мне отвечает: "Наших покупателей такие мелочи не интересуют, и вообще, не подходи к полотну, а то лак повредишь — ее только вчера закончили". Вот так-то! А вообще, я тебя сюда не за этим привела. Можешь прочитать то, что на коже написано?

—  Стоит ли время тратить на эту фальшивку? — усомнилась я.

—  Тебе будет полезно. Прочитай, потом поделишься впечатлениями. И, между прочим, кожа действительно человеческая — я проверяла.

—  Ладно, — пожала я плечами и принялась за чтение.

Баллада о веселых гулях и костяной лютне

Некий индийский юноша,

Кем был он — неважно

Может, кшатрий, а может, вайшья,

В лес погулять пошел со своей невестой,

Заблудился,

И вышли они прямо к гулям в селенье — хэй!

Гули их встретили,

Обрадовались ужасно:

"Девицу съедим на закуску,

А парня на ужин оставим,

И всю ночь у нас будет веселый праздник —

хэй!"

И зарыдав, взмолилась девица:

"О милосердные гули,

Исполните мое последнее желанье:

Сделайте из моих косточек лютню

И отдайте ее какому-нибудь барду,

Пусть он в память обо мне сложит

Песню любви и боли"

"Почему бы и нет? Мы музыку любим", —

Ответили ей славные гули.

И тотчас девицу растерзали,

Добела обглодали кости

И сделали из ребер звонкую лютню,

Струны-жилы на каркас натянули — хэй!

"О гостеприимные гули! —

воскликнул юноша внезапно,

—  Дайте вы мне эту лютню,

Хоть не бард я, но сердце повелело

Спеть сейчас мне песнь любви и боли

Деве в память, а вам — для развлечения —

хэй!"

И запел он, и словам его лютня

Вторила стоном человечьим.

От печали солнце почернело

И все гули хором зарыдали,

Говоря: "Хоть музыку мы любим,

Но такого не слыхали доныне!

Надо песнь твою увековечить — хэй!"

И схватили они сладкопевца,

И содрали со спины его кожу,

Выдубили ее, отшлифовали

И вручили юноше с наказом:

"Запиши слова, а то забудем!"

И с тех пор в проклятом том селенье

В доме старосты висит поэта кожа.

Всякий, кто желает, к ней подходит,

Прочитает песнь любви и боли

И уходит, проливая слезы.

—  Ну как? — спросила Эзергиль. — Чего хихикаешь?

—  Прикольно. Наверняка Погодина сама сочинила. Очень в ее духе. Растерзать, кожу сорвать, жилы вытянуть — в общем, все умерли. И непременно под музыку.

—  Мораль уловила?

—  Тут что, еще и мораль есть? — хмыкнула я. — Добрее надо быть к людям, так Катьке при встрече и передай.

—  Ты ведь, по-моему, тоже кого-то недавно убила? — вскользь заметила Эзергиль. — Весьма экзотическим способом...

Я промолчала. Зачем ей понадобилось об этом напоминать? Едва я успела развеяться...

—  Я все жду, когда ты меня спросишь, — продолжала Эзергиль.

—  О чем?

—  Откуда у Катьки эта кожа.

Тут я сообразила, куда она клонит и зачем притащила меня сюда. Б моей душе потеплело. Добрая Эзергиль! Хочет показать мне, что я не одна такая злодейка. Что все мы, в общем, движемся в одном направлении...

—  Она его тоже любила? — тихо спросила я.

Эзергиль удивленно посмотрела на меня и расхохоталась.

—  Ой, какие мы романтичные! Гелька, ты что? Погодина никогда не нарушала Кодекса. Она не творила разумные существа и тем более не убивала их. На это ей ума хватало. Она понимала, что, воздержавшись от мелких нарушений, со временем получит больше.

—  В таком случае, зачем мы здесь?

—  У Катьки в свое время возникла некая теория об истоках творчества. Суть ее в том, что душевная боль, страдания и смерть каким-то таинственным образом преобразовываются в душе в творческий импульс. Уж не знаю, что навело ее на эту мысль. Обычно подобные идеи появляются как результат собственных переживаний. Мне кажется, эта песнь — такая же смоделированная ситуация, как у тебя, только нереализованная.