Князь Тишины

А потом в кухне зажгли свет. Я зажмурилась от неожиданности, и мне почудилось, что за Сашиной спиной маячит синеватая тень, причем у меня возникло ощущение, что я имею к ее появлению самое непосредственное отношение. Синий призрак издевательски помахал мне рукой, повернулся и начал удаляться в сторону окна. "Стой!" — мысленно крикнула я зачем-то. Не обратив внимания на мой зов, синий прошел сквозь стекло и вскоре затерялся в темном небе.

Мы уже возвращались домой, когда мама обернулась ко мне и хитрым голосом сказала:

—  Сашка-то на тебя весь вечер косился.

—  Не косился! — пылко возразила я. — С чего ему на меня коситься?

—  Может, понравилась, — тем же противным тоном сказал папа. — А что, девушка ты у нас вполне привлекательная...

Я фыркнула и ушла вперед, изображая возмущение. На самом деле я ужасно смутилась: родители грубо и бесцеремонно влезли туда, о чем я думала всю дорогу, а им и заикаться не следовало бы. А где-то на дне затаилась радость: "Неужели и вправду на меня смотрел?!" — и там же тревога: "Вдруг я ему не понравилась?" Действительно, куда мне рядом с ним? Ведь он так фантастически красив, а я... Как ему удалось так преобразиться за какой-то год?

"Похоже, я влюбилась, — поставила я себе диагноз. — Вот так, безо всякой подготовки, стихийно и непонятно зачем. И что мне с этим дальше делать?" Что делать, я понятия не имела, а хотела только одного: увидеть его снова, видеть его как можно чаще, прийти к нему в гости и никогда не уходить. Любоваться им вечно.

ГЛАВА 3

Первый урок демиургии

В основу превращения вещества положены пять принципов: творец, душа, материя, время, пространство.

Абу-Бакр ибн Захария ар-Рази

В четверг, полседьмого, опаздывая буквально секунд на пятнадцать, я с трепетом ступила на давно знакомое, но одновременно как бы и ставшее новым крыльцо мастерской реальности. На улице было уже темно, за стеклами горел свет, двигались расплывчатые силуэты — или это у меня от волнения выступили слезы на глазах? Я проскользнула внутрь и принялась слегка дрожащими руками освобождаться от шарфа и куртки. За стеклянной дверью, отделяющей гардероб от мастерской, было неестественно тихо — напряженное молчание, как неловкая пауза в разговоре. Вдруг кто-то произнес нежным мелодичным голосом, манерно растягивая слова:

—  Полупрозрачные алые лица, как клубничная карамель, повисшие в кубах льда, подсвеченные изнутри голубоватым светом...

Смутно знакомый, очень самоуверенный девчоночий голос тут же возразил:

—  Ну, допустим, эти посмертные маски по-своему красивы. Но в чем тут творчество? Оригинальная выдумка, пол-литра крови, покойник и морозильная установка. Всей работы на полчаса. Антонина Николаевна, извините, но я хочу разобраться...

Ничего не понимая, я тихонько подкралась к двери и прислушалась. Из мастерской доносилось бормотание, которое легко перекрыл резкий голос Антонины:

—  Типичнейший обывательский подход: если мне что-то непонятно, значит, в этом виноват художник... а его творение — полное дерьмо, недостойное моего внимания...

Через захватанное стекло двери я заглянула внутрь. Вокруг верстака сидели какие-то ребята и смотрели на Антонину, которая в своей обычной манере расхаживала по мастерской, жестикулировала и философствовала. Это дело она издавна любила: загрузить учеников всякими абстрактными категориями до такой степени, чтобы они напрочь утратили ощущение реальности бытия, а на закуску обозвать всех присутствующих тупыми необразованными идиотами, не способными понять элементарных вещей. Впрочем, слушать философствования было не обязательно, оценок за это не ставили. "Ну вот, — огорчилась я. — Я-то думала. А тут то же самое. "Знаете ли вы, что такое Вселенский Хаос? Человеческому разуму этого не постичь, но я вам сейчас объясню за десять минут на пальцах...""

—  ...А замороженная кровь несет в себе определенную энергетику спящей жизни, что в сочетании с посмертной маской... И кто это к нам крадется?

—  Добрый вечер, — робко сказала я, приоткрыв дверь. — Антонина Николаевна, не ругайтесь, я всего секунд на пятнадцать...

—  Ладно уж, — смилостивилась Антонина. — Проходи, я тебя представлю. Дети, это Ангелина Щербакова — талантливый мастер реальности и, надеюсь, будущий демиург.

Я внимательнее посмотрела на "детей". Их было всего трое. Две незнакомые девчонки года на два-три постарше меня и — ой, кого я вижу! — Иван.

—  О Господи, еще один реалист. Счастье-то какое нам привалило, — фыркнула одна из девушек: худощавая, с темно-каштановыми волосами до плеч и длинной мелированной челкой а-ля Земфира. Глаза у нее были карие, блестящие, немигающие, тонкий нос с горбинкой, красивые артистические руки. По ее презрительной интонации, с которой она говорила о реалистах, и темно-синему джемперу крупной вязки я безошибочно опознала иллюзионистку.

—  Не "о Господи", а "Аллилуйя, слава тебе, Боже", — поправил ее Иван. — На худой конец, "да будет воля Твоя". Катенька, ну не надо цепляться. Пора наконец признать, что иллюзионисты — второй сорт по определению.

—  Помалкивай, богослов недоделанный, — отрезала девчонка.

"Да это ж сама Катя Погодина!" — с невольным благоговением сообразила я.

Катя Погодина — отличница, гордость школы и всеобщая головная боль — прославленная своим высокомерием и гнусным склочным нравом, доучивалась последний год на отделении иллюзий, намереваясь по осени без экзаменов поступить в Академию художеств. Ходили слухи, что ее отец — знаменитый мастер иллюзии, и якобы Николаич, наш директор, считает огромной честью, что мэтр Погодин отдал дочь именно в его школу. Мне не особенно верилось, пока однажды Катин папаша не вздумал нас посетить. Я сама не видела, но надежные люди рассказывали, что это было еще то зрелище!

Преподаватели выстроились при входе в два ряда, директор только что ковровую дорожку не раскатывал. Папаша — толстый, носатый, воплощенная надменность — ноги об него вытер, прошел сквозь учителей и несколько минут поговорил об успехах любимой дочери с Антониной, умудрившись ни разу на нее не взглянуть, как та перед ним ни прогибалась, хихикая и строя свои рыбьи глазки. Да и вообще его лица никто толком не разглядел — не захотел он его профанам лишний раз показывать. Одно слово — мастер.

Рядом с Погодиной, изящно облокотившись о верстак, сидела красивая девушка с длиннющими черными волосами, в стильном белоснежном костюмчике, закинув ногу на ногу и покачивая в воздухе лакированным остроносым сапогом на десятисантиметровой шпильке. Кожа у нее прямо светилась изнутри, как старинный фарфор; в чертах лица было что-то азиатское. Я невольно вздрогнула: показалось, что на тыльной стороне ее левой ладони сидит огромный паук. Но, приглядевшись, я поняла, что это просто татуировка в виде иероглифа. Девушка приветливо взглянула на меня, улыбнулась и заговорщицки подмигнула. Я машинально расплылась в ответной улыбке.

—  Так я о чем? — Антонина почесала кончик носа и продолжила хождение по мастерской, прерванное моим приходом.

—  В сочетании с посмертной маской... — мелодичным голоском подсказала черноволосая девушка.

—  Ах, да. Суть проблемы совсем не в том, является ли посмертная маска из замороженной крови произведением искусства. Дело в том, что все современное искусство — абсолютно любых жанров, начиная с ваяния и кончая театром, — нехудожественно. Этой категории больше не существует, она умерла. Отошла в прошлое. Парадокс, не так ли? Кто-то хочет возразить? — Антонина грозно воззрилась на Ивана, который с серьезным видом помотал головой. — Функция произведения искусства в наше время — как, впрочем, и в любое другое — донести до зрителя определенную информацию. Но сейчас это — невероятно трудная цель, которую приходится достигать любыми средствами, в число коих художественность больше не входит. Только так потрясенный, насильственно выбитый из обычного дремотного состояния современный обыватель способен воспринять нечто новое и непривычное. Тем более если художник оперирует такими категориями, которые обывателю не могут привидеться даже в горячечном бреду. С каждым десятилетием уменьшается количество людей, которые могут хотя бы понять, — я не говорю уже о том, чтобы творить самим. Этот процесс отупления масс пугающе стремителен...

Я тайком огляделась по сторонам. Все внимательно слушали, как будто им было ужасно интересно. Я-то с трудом понимала одно слово из десяти, а общий смысл речи от меня и вовсе ускользал. "Как бы Антонина не заметила. Еще выставит меня отсюда, массовую обывательницу", — с тревогой подумала я, принимая умный сосредоточенный вид.

—  ...Итак, взяв за отправную точку творчество Энди Уорхола, в развитии современного искусства я усматриваю два вектора: отсутствие художественности и синтез жанров, то есть тенденцию к слиянию различных его видов в нечто единое. И то и другое — заметьте, я не просто так говорю — имеет прямое отношение к Чистому Творчеству...

Похоже, я угодила на этот спецкурс по ошибке. "Если и дальше все пойдет в том же духе, я вылечу после первого же зачета, — тоскливо подумала я, чувствуя себя непоправимо тупой и необразованной. — Нет, после первого вопроса".

Антонина остановилась у окна, задумчиво глядя на свое отражение.

—  В Историческом музее, на выставке, посвященной снятию блокады, меня поразила одна инсталляция: своего рода ширма длиной около десяти метров, сплетенная из человеческих волос, связанных девятьюстами узелками. Невероятная хрупкость и грандиозность одновременно! Нехудожественно? Да, бесспорно, но ведь потрясает. Или другой пример. Представьте себе: Финляндия, музей современного искусства, расположенный в естественных пещерах на глубине более пятидесяти метров под землей. Идешь по темному каменному коридору. В стенах — узкие ниши, из которых пробивается слабое мерцание, как будто отблески магмы. И вдруг коридор заканчивается круглым озером-колодцем, в центре которого — медленный, неумолимый водоворот, черная дыра, где исчезает все сущее. Сверху на гладкую поверхность озера падает столп бледного, невероятно далекого дневного света. И тишина.

—  Сильно, — уважительно сказала темноволосая девушка.

"Тоже мне, произведение искусства. Штирлиц попробовал слив. Слив не работал", — подумала я скептически, хотя нарисованная Антониной картина меня, прямо сказать, впечатлила.

—  Очень лаконично и просто, почти примитивно, — сказала Антонина. — Но эта простота гениальна. И вот еще — название. Как вы думаете, какое?

—  "Все там будем", — угрюмо предположил Иван.

Антонина сделала отрицающий жест.

—  Композиция называется "Wake up".

—  "Проснись", — перевела Погодина. — Ишь ты.

Я впала в философскую задумчивость и пропустила несколько секунд разговора.

—  Таким образом, — продолжила Антонина, обращаясь к Погодиной, — разложившиеся свиные туши в формальдегиде и посмертные маски из замороженной крови, которые ты видела на выставке в Дрездене, также великолепный образец современного искусства, предназначенного запугивать, озадачивать и потрясать.

Погодина довольно невежливо пожала плечами.

—  А теперь вернемся к нашим баранам. Кто-нибудь обратил внимание на материал? Геля?

Я вздрогнула:

—  Что?

—  Из каких элементов состоит композиция "Проснись"? — нетерпеливо спросила Антонина.

—  Ну... вода.

—  Еще?

—  Пещера.

—  То есть — земля. Дальше.

—  Свет, — напрягшись, выдала я. — Искусственный и дневной.

—  Отлично, — кивнула Антонина.

—  Воздух!

—  Замысел и воля автора, — встрял Иван, не желая отдавать мне все лавры.

—  Помолчи, — оборвала его Антонина. — Итак, земля, вода, воздух, свет. Пока хватит. Как мы называем все это вместе?

На это обобщение моего интеллекта не хватило.

—  Материя, — подсказала темноволосая девушка.

—  Материя, — повторила Антонина. — Прислушайтесь к этому слову.

С полминуты в мастерской было тихо. Погодина украдкой зевнула.

—  Во всех древних философских системах считали, что материя едина. Запомните это, пожалуйста. Однако те же самые древние мудрецы делили ее на первоэлементы, — начала Антонина. — Геля перечислила их. Вода, земля, воздух и источник света — огонь. Некоторые вносили и пятый элемент. Его называли по-разному — жизнь, воля, дух...

—  Любовь, — буркнула Погодина. — В том фильме была любовь.

—  Неважно. Итак, четыре элемента и, как справедливо сказал Иван, замысел и воля автора. Это база, — сурово сказала Антонина, смотря мне в глаза. — С этим мы здесь работаем. Ты возразишь, что в мастерской реальности все то же самое. Да, детишек со способностями к Чистому Творчеству немало. Но перейти от примитивных упражнений к осознанному мастерству способны единицы. И знаешь почему?

—  Нет, — испуганно ответила я.

—  Из-за отсутствия того самого пятого элемента. Есть два качества, без которых самый талантливый реалист никогда не станет мастером. Не имеющие ни малейшего отношения к творческим способностям. Это целеустремленность и ответственность. У тебя, кстати, они в зачаточном состоянии.

Иван и Погодина захихикали.

—  А у вас их вообще нет! — рявкнула Антонина. — Впрочем, эти качества не свойственны людям вообще и детям в частности, — смягчилась она. — Геля, слушай меня внимательно. Наш курс экспериментальный, открылся он всего несколько месяцев назад. Поступая на него, ты получаешь большие возможности. Никто из нас, в том числе и я, не знает, насколько они велики. Но огромные возможности — это огромная ответственность. Почему? Мы только что говорили о пяти элементах, пяти вечных энергиях. Мы не можем и не пытаемся их менять. Мы постигаем их, приспосабливаемся к ним и используем в своих целях. Но эти цели не должны противоречить законам существования материи. Если мы будем поступать вразрез с ее законами, наши усилия окажутся в лучшем случае бесплодными, а в худшем — гибельными, в первую очередь для нас самих. Маленьким детям запрещают совать пальцы в розетку, просто говоря — нельзя. Тем, кто постарше, нужны объяснения, пусть примитивные, но убедительные. Я поступаю так же. На отделении реальности я просто говорила "нельзя". Теперь я поясняю: "Нельзя, потому что иначе погибнешь..."

Я покосилась на соучеников, пытаясь понять, всерьез она или нет. Лица у всех были непроницаемые. Антонина, пронзив меня колючим взглядом, раздельно произнесла:

—  Словом, правила просты. Вне училища мы не творим. Язык не распускаем. Если не хотим лишиться дара, здоровья и жизни.

—  Ой, запугала до смерти! — пробормотала я, когда она отошла.

—  Она не пугала, — расслышав мои слова, тихо сказала темноволосая девушка. — Она констатировала факт: творить мы можем только в училище. А в других местах...

—  Как меня раздражает это вечное шипение за спиной, сил нет! — рявкнула Антонина, круто разворачиваясь к нам. — Если не наговорились, марш на улицу!