Допив кофе и коньяк и выкурив еще одну сигарету, Илья закрыл входную страницу и, размышляя над тем, что бы это значило и какое отношение все это безобразие имеет, если, конечно, все-таки имеет, к нынешним событиям, отправился отдыхать.
6.
Потом Вадим наконец согрелся, но главное, вероятно, расслабился. Потому что, как пролетели мимо Лесотехнической академии и выскочили на восьмирядное Выборгское шоссе, он помнил отчетливо, а то, как пронеслись мимо Сестрорецка, — уже как в тумане. Но вот после Сестрорецка он не помнил ровным счетом ничего до тех пор, пока его не растолкали по прибытии на место. С трудом разлепив глаза и не слишком хорошо соображая со сна, Реутов, тем не менее, послушно выбрался из теплого нутра машины в сырую холодную ночь. Машинально запахнул плотнее шерстяное одеяло, по-прежнему остававшееся единственной его одеждой. Почувствовал под босыми ногами ледяную твердую землю, вдохнул запах осени и соснового леса и вдруг увидел прямо перед собой водную гладь. В разрыв туч выглянула луна и покрытая рябью вода — сейчас он почувствовал, что дует довольно сильный ветер, — засверкала волшебным серебром. И вот какая странность, вид озера и темных деревьев на противоположном берегу, оказался тем спусковым механизмом, который вдруг и сразу, как электрический прибор при подаче энергии, включил его сознание. Вадим окончательно проснулся, вспомнил предшествующие данному моменту события, почувствовал холод и голод и осознал наконец в какое невероятное дерьмо влип. На мгновение ему даже жарко стало, и чуть ли не пот горячий на лбу выступил. Но он был сейчас не один, и это решило все. Если мнение Давида и Лилиан его, по большому счету, волновало не слишком сильно — во всяком случае, пока — то "потечь" перед Полиной означало бы катастрофу. Никак не меньше.
К счастью, продолжения этот мгновенный приступ паники не имел. Реутова отвлекли, и хорошо, что так, а то вполне мог случиться конфуз, да еще какой!
— Давайте, в дом! — крикнула Полина с порога, где она уже несколько минут возилась с многочисленными замками.
Вадим обернулся, увидел темную громаду дома, распахнутую дверь и исчезающую в сплотившемся за ней мраке фигуру Полины, а еще через мгновение в глубине дома вспыхнул яркий — особенно по контрасту с окружающей тьмой — электрический свет, и призыв его был столь силен, что Реутов, забыв обо всем, бросился вперед. Пара минут, проведенных им "на свежем воздухе", не только и не столько взбодрили, сколько вернули в первоначальное состояние, когда в голове сумбур, а в теле холодная ломота и боль. Однако не успел он прошлепать босыми, в конец окоченевшими ногами по деревянным ступенькам лестницы, ведущей к высоко расположенным дверям, и, нечувствительно миновав просторную прихожую, оказаться в большой, наполненной светом комнате — зале, как тут же выяснилось, что испытания тела и духа на этом отнюдь не закончились. Проскользнувшая мимо него Полина, громыхнула во дворе задними дверями "Коча" и что-то там начала ворочать. Позволить ей таскать тяжести, а именно это она, по-видимому, и собиралась делать, Реутов, естественно, не мог. И поэтому, даже не задумавшись, а на кой черт, этим вообще сейчас нужно заниматься, снова отправился в ночь, чтобы перехватить из рук Полины внушительных размеров тюк, тащить который пришлось одной рукой, потому что другой следовало придерживать, норовившее съехать с плеч или распахнуться, одеяло. Тюк при ближайшем рассмотрении оказался большой спортивной сумкой. "Там еда!" — бросила на бегу снова обогнавшая его Полина, взявшая взамен "утраченной" какую-то другую, правда меньших размеров, сумку. Впрочем, поработать носильщиками пришлось всем. В грузовом отделении внедорожника оказались припасены многие важные и полезные вещи, о которых — вот ведь женщины! — Лилиан и Полина не забыли побеспокоиться. Нашлась там и одежда для мужчин, захваченная, как выяснилось, из предположения, что то, что на них, — промокнет после заплыва или вообще будет выброшено, поскольку плыть в вечерних костюмах несподручно. Так что, в качестве утешительного приза Вадим тут же получил полиэтиленовые упаковки с бельем и носками, джинсы, рубашку, свитер, и даже вполне приличные "солдатские" ботинки, и немедля отправился в соседнюю комнату одеваться.
— Надеюсь, все будет впору, — с выражением растерянности на лице и оттенком неуверенности в голосе сказала ему вслед Полина и даже сделала какое-то неловкое движение, как будто собиралась пойти вместе с ним, но в последний момент сдержала свой несколько странный порыв. И то верно, голым она его уже сегодня видела.
Смежная комната оказалась курительной, обставленной в стиле начала века. Несмотря на свое состояние, а, возможно, как раз вследствие оного, Реутов замечал сейчас массу совершенно второстепенных и никому — и, прежде всего, ему самому — не нужных и не интересных вещей. Он обратил, например, внимание на тот факт, что дачей этот дом назвать можно было только в силу традиции. И по размерам, и по внутреннему обустройству это было скорее настоящее имение, в старом, несколько утратившем уже аромат эпохи значении этого слова — главный дом усадьбы. Паркетные полы, лепнина на потолке, обивочная ткань вместо обоев и старинная, но в отличном состоянии, мебель, удобная и основательная. Если бы здесь еще не было так холодно, то и вовсе могло померещиться, что попал в рай земной, особенно после тех мест, где привелось побывать накануне. Однако думать об этом — во всяком случае, пока — Вадим себе запретил, положив решать проблемы по мере их поступления. А на первом месте стояла пока необходимость привести себя в божеский вид и, по-возможности, согреться.
Надо сказать, что женщин Реутов знал плохо. Возможно — и даже, скорее всего — виноват в этом был он сам, потому что даже те немногие женщины, что задержались рядом с ним на относительно продолжительное время, так и остались для него непонятными и, по большому счету, неизвестными существами. Но, с другой стороны, каждый раз, когда он становился свидетелем проявлений их особой, как он считал про себя, чисто женской природы, Вадим испытывал удивление, граничащее с растерянностью. Ну как, в самом деле, можно купить человеку одежду — без примерки! — да еще такую, что будет ему в самый раз, когда сам он, и притом примеряя, никак этого без нервотрепки сделать не мог? Тем не менее, все, что приготовила Полина, оказалось ему впору.
"Просто сюрреализм какой-то!" — с почти детским восхищением подумал он, завязывая шнурки на ботинках.
Однако, сюрреализм или нет, но следовало признать, что одетым быть оказалось гораздо приятнее, чем наоборот. И теплее... И, что самое главное, — по самоощущению лучше.
Переодевшись Реутов вернулся в зал, где его уже поджидала следующая по очереди житейская проблема, не меньшей, пожалуй, важности чем одежда или хлеб насущный. В комнате этой был не только сразу бросающийся в глаза камин с затейливой решеткой кастлинского литья, но еще и печь голландка, облицованная кобальтовой метлахской плиткой, имелась. Однако оба эти источника тепла, как и большая кухонная плита, были сейчас холодны, а дом, судя по слою пыли на мебели и полу, простоял закрытым, как минимум, несколько месяцев. И если июнь и июль выдались на северо-западе относительно теплыми, то август и сентябрь, как водится, были холодными и дождливыми. И холодно здесь сейчас было лишь немногим меньше, чем на улице. Так что дом следовало бы протопить.
— Полина, — спросил Вадим, останавливаясь посереди комнаты и не без раздражения рассматривая холодный камин, — ты не знаешь, дрова в этом доме есть?
— Не знаю, — растерялась Полина, только-только собиравшаяся улыбнуться при виде одевшегося во все новое Вадима. — Я сама здесь всего-то второй раз... Но думаю, — неожиданно просияла она, — что должны быть. Алена Викторовна ведь собиралась жить здесь всю осень. Это ее дочь уговорила поехать к ней в Саратов, а вообще-то...
— Тогда, все на поиски! — Скомандовал, появившийся из кухни Давид. Он тоже успел одеться и даже, как тут же выяснилось, провести первичную рекогносцировку.
— На кухне есть с десяток полешек, — сообщил он, довольно улыбаясь. — Растопка и два пакета угля для пикников. На обед нам, разумеется, хватит, но чтобы согреться, сомневаюсь. Впрочем, в подвале полно выпивки, если, конечно, это удобно ...
— Это удобно, — улыбнулась наконец Полина. — Берите все, что надо. Алена ругаться не будет, тем более, из-за вина. Это муж ее, покойный, выпить любил, а сама она кроме настойки из черноплодной рябины ничего, кажется, и не пьет.
— Что ж, — подвела итог обмену мнениями Лилиан, которая — Вадим только сейчас обратил на это внимание — оказывается, вполне сносно, хотя и с жутким французским акцентом, говорила по-русски. — Мы на кухню, не так ли?
— А мы в лес за дровами, — в том же тоне подхватил Давид, и они с Вадимом отправились на поиски дров.
Но искать долго не пришлось. Достаточно оказалось вспомнить, как этот вопрос обычно решается в русской деревне. Что Вадим и не замедлил сделать. Вооружившись электрическим фонарем и топором, найденными в старом платяном шкафу в прихожей, они вышли в ночь, и после недолгих поисков обнаружили за домом, на импровизированном хозяйственном дворе, и приличных размеров поленницу под навесом и дровяной сарай, набитый старыми свайными бревнами — распиленными, но еще не поколотыми на дрова.
— А что, — с оттенком мечтательности в голосе, сказал Давид, поводя лучом фонарика по очень характерной пристройке к дому, обнаружившейся с тыльной его стороны. — Как думаешь, Вадик, это не баня случайно?
— Давай посмотрим, — Вадим подошел к маленькой дверце в пристройке и потянул на себя. — Посвети!
Давид посветил и даже присвистнул. От восхищения, по-видимому. Разумеется, это была баня, и не просто так какая-нибудь баня, а настоящая финская сауна, оборудованная, как полагается и даже с проходом внутрь дома. Но эта дверь, как и следовало ожидать, оказалась закрыта изнутри. Так что, в любом случае, дрова нести пришлось в руках вокруг всего дома.
7.
Карельский перешеек, Русский каганат, 21 сентября 1991 года.
Странное дело, но никаких разговоров по существу в эту ночь так и не состоялось. Сначала не до того было, потом, уже в машине, едва согревшись, Вадим с Давидом просто отрубились, что, как понимал сейчас Реутов, объяснялось не столько заплывом через Неву, сколько последействием препаратов, что кололи им обоим на барже. А еще потом, когда добрались наконец до "дачи" Алены Викторовны, все вроде оказывалось не досуг. То хозяйственные заботы одолевали, то "банная эйфория" — "сначала девочки, потом мальчики". А когда, помывшись и согревшись по-настоящему, сели все-таки за стол, сразу же выяснилось, что все ужасно проголодались, но, главное, то ли стесняются, то ли просто боятся коснуться этой взрывоопасной темы. А то, что она именно такова, Вадим, который нет-нет да касался ее мыслью, понимал вполне отчетливо. И дело тут было не только в том, что и само по себе их с Давидом "пленение" оставалось для него — и, видимо, не только для него — какой-то ужасной фантасмагорией, наподобие тех, что, по мнению большинства людей, возможны только в готических романах да новомодных фильмах ужасов, но в том, прежде всего, что, начав об этом говорить, им неминуемо предстояло задуматься о будущем, которое лично ему представлялось настолько неопределенным и опасным, что даже в дрожь бросало. И, кроме того, заговори они сейчас об этом, пришлось бы коснуться и некоторых других, весьма деликатного свойства, вопросов. Кем, например, являлись, на самом деле, Давид и Лилиан? Или того, каким образом Полина и Лилиан оказались этой ночью в холодных и грязных водах Невы? И, если по поводу Лилиан Казареевой, Вадим еще мог выдвинуть какую-то жизнеспособную гипотезу, то Полина, начав удивлять его еще позавчера, на этот раз раскрылась с такой неожиданной стороны, что только руками оставалось развести. Вопросы эти до времени оставались как бы за кадром. Они подразумевались, разумеется, но не озвучивались, потому, вероятно, что вести серьезные разговоры никому пока просто не хотелось. Поэтому за столом, если и касались темы ночных приключений, то только вскользь и как бы мимоходом, сосредотачиваясь в основном на совершенно второстепенных "бытовых" деталях, типа того, не стоило ли Давиду бросить к чертовой матери все это железо, а не тащить его через реку на себе, когда сам едва не утоп ("Consuetude est altera natura"1 — поморщившись, как от зубной боли, туманно объяснил Давид) или того, как выбирался на карачках из воды Вадим. Смеялись , как ни странно — теперь над этим можно было и посмеяться — шутили, но главное, тем не менее, все время оставляли на потом. А потом, как и следовало ожидать, начался "откат". Вадим случайно взглянул в глаза Полины и разом забыл обо всех своих тревогах. Его обдало такой жаркой, цвета вина и меда, волной, что он вообще о чем-нибудь, кроме Полины, думать перестал. И когда она — а дело происходило, как Реутов припомнил позже, уже после второй бутылки двенадцатилетней выдержки "Апшерона", — в очередной раз, со странным выражением посмотрев ему в глаза, сказала, что устала и хочет спать, он, еще толком не понимая, что эти слова должны означать, с готовностью ее поддержал. А дальше, то ли хмель в голову ударил, сметя к чертовой матери обычные его интеллигентские сомнения, то ли действительно любовь и страсть пьянят лучше всякого вина, но только Вадим совершенно не запомнил, как они оказались в одной из спален второго этажа. Вот вроде бы только что сидели за столом, а вот уже целуются в холодной темной комнате, все время натыкаясь на какие-то невидимые во тьме предметы. Потом Полина зажгла свет — значит, они прекратили целоваться? — и начала застилать постель вынутым из стенного шкафа бельем. Еще смутно вспоминалось, как он растапливал печь — а дрова, спрашивается, откуда взялись? — поминутно отрываясь от этого занятия, чтобы снова обнять Полину, соответственно, мешая ей стелить постель, прижать к себе, ощущая даже сквозь одежду горячее, податливое и полное нетерпения тело, и вдохнуть ее выдох, и коснуться губами губ ... А потом ... Потом было на удивление яркое солнечное утро, и проснувшись от ударивших в глаза лучей, он лежал под тяжелой периной, боясь шелохнуться, чтобы не потревожить сна прижавшейся к нему всем телом Полины, и переживал растянувшуюся в вечность минуту счастья, такого сильного, какого он в жизни еще не знал.
#1Consuetude est altera natura — привычка — вторая натура (лат.).
Трудно сказать, как бы у них сложилось в тот вечер, когда после ресторана он повез ее переодеваться в Шпалерный переулок. Как-нибудь, вероятно, да сложилось бы. Но то, что ничего подобного сегодняшней ночи тогда между ними произойти не могло, Реутов был абсолютно уверен. Наверное, чтобы такое состоялось между мужчиной и женщиной, каждый из них должен был достигнуть предела желания, пережив какое-то совершенно невероятное потрясение, ставящее возможность их любви на самый край, за которым открывается пропасть отчаяния и смерти. Впрочем, ни о чем подобном склонный обычно к рефлексии и самоанализу Реутов этим утром даже не подумал. Он просто был счастлив и влюблен, и не желал впускать в свое сердце или мозги ничего, что могло бы разрушить это невероятное чудо.
