— Вон там ...
Но он уже и сам увидел невысокого, но отлично сложенного мулата в цветастой рубашке и белых штанах чуть пониже колен.
— Эй, приятель, — окликнул Реутов парня по-испански и пошел навстречу, по-прежнему не выпуская из рук самый ценный приз своей жизни. — Ты как с ним общаешься?
— По-франкски. — Объяснила Полина, которой и самой, судя по всему, не хотелось покидать руки Вадима. — Он понимает.
— А... Ну-ну. — Вадим приблизился к юноше, с оторопью и восторгом смотревшего на такого большого человека, и улыбнулся: — Привет, парень! Тебя зовут Лино?
— Здравствуйте, сеньор, — поклонился юноша. — Лино Вальдес к вашим услугам, сеньор.
— Из чего ты смешиваешь Капиринью, Лино?
— Из кашасы, сахара и лайма, — парень был обескуражен таким простым вопросом. Это же очевидно, не так ли, что Капиринью делают из ...
— Какая у тебя кашаса, парень? — Усмехнулся на его недоумение Реутов. — Вот в чем вопрос.
— Самая лучшая, сеньор ... Самая ...
— Верю! — Остановил его Вадим. — Как называется?
— Питу ...
— Фабричная?
— Что значит? ...
— Хорошо, хорошо! — Снова остановил его Вадим. — Пойдем, ты покажешь мне бутылку.
И они пошли к "лежбищу котиков", то есть, к тому месту, где недалеко от линии прибоя в тени тента стояли белые парусиновые шезлонги и легкие деревянные столики со всякими разностями, среди которых находилась и бутылка кашасы, судя по выступившей на ней испарине, совсем недавно извлеченная из переносного холодильника.
— Так, — сказал Реутов, принимая вес Полины на одну руку, а другой беря со столика бутылку. — И что же мы, милостивые государи, имеем с гуся? Шкварки, топленый жир и, разумеется, мя ... Господа, это же кашаса с фазенды! Вы понимаете, о чем речь?
— Я да! — Откликнулся Давид.
— А я нет. — Сказал Марк.
— Это дорогой сорт, — объяснил Давид. — Вообще непонятно, как она сюда попала. Обычно такие партии выпивают прямо в Бразилии.
— Это что-то меняет?
— Разумеется, — усмехнулся Вадим, делая сильный глоток прямо из горлышка и протягивая бутылку Гречу. — Попробуй.
— Да! — коротко прокомментировал дегустацию Марк и передал бутылку Давиду.
— Хороша! — Улыбнулся тот, довольный вкусом напитка. — Вот, что, Хулио ... — Сказал он, переходя на испанский.
— Я не Хулио, я ...
— Да-да, — прервал его Давид. — Дамам коктейли, нам чистую кашасу в стаканах для виски и со льдом. Ты все понял?
— Да!
— Молодец! — Усмехнулся Давид. — И вот еще, что, Лино. Перестань заглядываться на наших женщин. И не мечтай ... а будешь продолжать в том же духе, я лично выдерну тебе ноги и скормлю акулам, и поверь — я не шучу.
6.
— А если серьезно? — Лили не сердилась — за что тут было сердиться и на кого? — но пройти мимо очевидного было невозможно, а дальше каждый реагировал в силу своего темперамента и образования.
— Тебе что-то не нравится? — Поднял бровь Давид.
— Напротив, — улыбнулась Лили, с откровенным интересом рассматривая "сеньора Гонзалеза". — Мне начинает нравиться, — она чуть прищурилась, как делают знатоки на демонстрации художественных лотов. — И это меня серьезно беспокоит.
— Что конкретно тебя беспокоит? — Уточнил Вадим, решивший, что самое время прийти на помощь другу, тем более, что некоторые, особенно пристальные взгляды Полины лучше всего было нейтрализовать прямо сейчас, чем оставлять на потом.
— Видишь ли, Вадик, — в голосе Лилиан определенно что-то вызревало, то ли смех, то ли истерика, то ли еще что-то. Знать бы только, что! — Видишь ли, Вадик, глядя на этого плэйбоя, — она кивнула на Давида и снова скосила глаза на Реутова. — Я начинаю сомневаться в объективности окружающего меня мира. Ты можешь поверить, что этот гладкий типчик был когда-то генералом морской пехоты?
— Нет, разумеется, — усмехнулся Вадим, раскуривая сигару. Изменения, произошедшие в его жизни, вели Реутова по скользкой дорожке экспериментов с "чужими привычками", и сигары, как ни странно, прижились, как родные. С первого раза. Впрочем, сейчас речь шла отнюдь не о табаке. — Этот, как ты выразилась типчик, Лили, лет на двадцать моложе генерала Казареева, да и с каких это пор испанцы из Макао стали служить в морской пехоте Аргентины?
— Но я-то влюбилась в Давида Казареева, а не в этого ... Как тебя... юноша?
"Нет, — решил Реутов, вслушиваясь в интонации ее голоса. — Это не истерика, но это что-то очень на нее похожее, хотя и со знаком плюс".
Что это означало на деле, сказать было трудно. Во всяком случае, если бы Реутова спросили сейчас, что это такое "истерика со знаком плюс", он, наверняка, затруднился бы с ответом. Но ощущение было такое, что по сути-то он прав, а все остальное — формалистика и казуистика.
— Я не понимаю, что тебя не устраивает? — Спросил он вслух. — Форма или содержание? Поверь мне, Лили, содержание от изменения формы ничуть не пострадало, а форма ...
— Видишь ли... Э... А ты вполне уверен, что ты это ты? — Усмехнулась Лили.
Ну, что ж, дети и влюбленные женщины никогда не ошибаются. Однако, когда схлынула волна первых восторгов — а восторги были самые искренние, поскольку моменту этому предшествовали дни и дни напряжения, риска, ожидания и натянутых до предела нервов — так вот, когда схлынула волна первых восторгов, "разжались объятия", и припухшие губы получили отдых, по крайней мере, до ночи, тогда и стали очевидны всем заинтересованным лицам те перемены, которые случились с некоторыми из присутствующих. Ну, допустим, у Вадима процесс этот начался несколько раньше, и, как минимум, один человек — вернее, одна женщина — некоторые "странности" в его, так сказать, анатомии и физиологии заметить успела еще до разлуки. Однако, увидев его теперь и рассмотрев наконец, "что с ним не так", даже Полина не смогла удержаться от того, чтобы сделать большие глаза. Что же говорить о двух других женщинах, которые любили своих мужчин, потому что любили. И ничего такого не ожидали, и даже напротив — пусть и, не отдавая себе в том отчета — настраивали себя не замечать очевидного и не думать о том, что станет с их отношениями через немного, в принципе, лет, когда к их мужчинам придет старость. Но, с другой стороны, когда это еще будет, и ведь любовь — настоящая любовь, я имею в виду — живет сегодняшним днем, не желая заглядывать в принципиально непознаваемое будущее, где лишь клубится туман неопределенности, окрашенный в розовое и красное взошедшим солнцем счастья и разделенной страсти. И вдруг все меняется, и каноны реализма летят в тартарары, и реальность, данная нам в ощущениях — как говаривал великий русский прожектер Владимир Ульянов — дарит нам чудо, с которым еще предстоит научиться жить.
Те серые кристаллики с металлическим отливом на гранях и запахом канифоли или чего-то нефтехимического, так вот эти кристаллики, о происхождении которых Реутов знал гораздо больше, чем хотел и мог рассказать другим, насыпанные парциально в запаянные стеклянные ампулки, наверняка — объяви Реутов на них торги — принесли бы ему миллионы. Такие невозможные чудеса и стоят невозможных денег. Вот только и проблем такой аукцион породил бы тоже немеряно, а уж о характере этих проблем Вадим мог судить поболее чем кто-либо другой, не переживший того, что довелось пережить ему в несколько последних недель. Но суть не в этом, а в том, что "зелья" и было-то всего ничего, и если уж делиться, то, верно, не с чужими, а с теми, с кем разделил жизнь и смерть. Поэтому и порошок кристаллический достался своим, и, будучи растворен в красном вине — с медом, гематогеном и витаминами — произвел на организмы испивших сей "живой водицы", "неизгладимое впечатление". Ну, то есть, сам-то Реутов знал, чего ожидать, но ни Греч, ни Казареев даже представить себе не могли, о чем, собственно, идет речь. И ведь не объяснишь! Разве можно объяснить чудо? Нельзя, разумеется. Зато его можно прочувствовать.
И прочувствовали по полной программе: от и до, что называется. Но тут уже Реутов вел их железной рукой, не упустив при этом ни одной мелочи. Пили зелье не в кабаке — что было бы, по меньшей мере, странно — а "дома". Причем домом назначили не гостиницу, где творить некоторые чудеса совсем несподручно, а в меблированных комнатах, снятых Реутовым по телефону еще из Люксембурга. Вот там и выпили, там же — в подходящем месте и в удобное время — и прихватила их "первая волна". Сказать, что было плохо, значит, ничего не сказать и, уж тем более, не объяснить. Вадиму-то еще ничего — для него это "молодильное яблоко" было как шенкеля для резвого жеребца — а вот Греча и Казареева накрыло по полной программе и крутило два дня кряду, буквально вывернув наизнанку. Слава богу, заказывая апартаменты, Реутов этот момент из виду не упустил и заказал "квартирку" с двумя ванными комнатами и тремя туалетами ...
А правда — вся правда — заключалась, увы, в том, что Реутов, ничего существенного об этом порошке не знал и рассказать, соответственно, никому ничего не мог: ни формулы, ни точного механизма действия, ни способа производства. Вот о происхождении стеклянных капсул и уже не существующей металлической, в которой первоначально порошка было много больше, он был осведомлен. Но как раз об этом рассказывать никому и не хотел.
"Твидж" — странное слово из неизвестного языка. Впрочем, язык мог быть и известный, но ведь и Реутов знал их — языков — не так уж много, да и произношение могло быть неправильным. Но на самом деле не суть важно, что означало это слово, которое на поверку вообще могло оказаться аббревиатурой, важно другое: что оно обозначало. Так вот, "Твидж" не был, разумеется, ни живой водой — мертвых, насколько было известно Реутову, оживить не мог — ни настоящим "молодильным яблоком". Из того, что знал Вадим о физиологии действия этого странного препарата, выходило, что воздействует он, прежде всего, на эндокринную систему, причем воздействие это осуществляется через центральную нервную систему. Знаний Реутова — всех знаний — не хватало, чтобы понять, зачем надо было создавать такой сложный механизм каскадного действия. Однако же факт: те, кто синтезировал "Твидж", считали, что так будет лучше или правильнее. Сначала запуск чего-то там в недрах ЦНС, которая, в свою очередь, каким-то образом — интересно бы знать каким! — активирует выборочно некоторые аппараты эндокринной системы, начинающей насыщать кровь гормонами — и не только обычными, хорошо известными, но и модифицированными. И вот уже эти гормоны наносят "удар" по иммунной системе и регенеративной функции, и начинается такое, что ни в сказке рассказать, ни словами — пусть даже матерными — описать. Организм, как спятивший пес, начинает выискивать "блох" — состарившиеся или пораженные различными недугами ткани и исторгать их из самого себя самым решительным образом. Результат понятен? Ну, хотя бы в самых общих чертах? Можете вы себе вообразить, что чувствует человек, у которого тут и там отторгаются "по живому" ткани, и тут же начинается процесс их регенерации? Температура скачет, словно бьющийся в конвульсиях припадочный, пот в три ручья, понос вместе с недержанием мочи и рвотой, боли — разные, разнообразные, непрекращающиеся — а ведь еще имеются и другие эффекты. Слезы, например ...
В общем, досталось по полной программе. Хорошо еще Вадим — единственный из троих — оставался отчасти трудоспособным и мог выйти из апартаментов, чтобы прикупить в ближайшей аптеке обезболивающих, физиологического раствора или еще чего по мелочам, да в супермаркет смотаться за едой и питьем, поскольку уже к исходу первого дня на всех троих напал совершенно невероятный голод. То есть, это-то как раз вполне объяснимо: если ты все, что в тебе есть, оставишь в уборной, то чем-то же все это надо потом заместить, не так ли?
Но зато и результат, что называется, ... на лице.
За неделю, что прошла с тех пор, как три товарища завершили многотрудный день бокалами красного вина, имевшего, впрочем, весьма своеобразный вкус и запах, изменения стали уже настолько очевидными, что и не захочешь, а заметишь. Исчезла седина, разгладились морщины, но главное даже не в этом. Чем отличается здоровый, тренированный мужчина тридцати, скажем, лет от такого же крепкого от природы и продолжающего мучить свое стареющее тело ежедневными тренировками мужика в пятьдесят? Кроме двух-трех ярких признаков, типа седины и морщин, множеством мелких, на первый взгляд, едва уловимых отличий, которые вместе и создают образ молодого или не слишком молодого человека. Вот все это вдруг — ну, почти вдруг — и изменилось. Так что недоумение Лили, Зои, да и Полины было вполне закономерным, даже если это было приятное недоумение.
— Я не понимаю, что тебя не устраивает? — Спросил Реутов у Лили, хотя обращался на самом деле ко всем женщинам. — Форма или содержание? Поверь мне, Лили, содержание от изменения формы ничуть не пострадало, а форма ...
— Видишь ли... — Парадируя его интонацию, усмехнулась мадам Казареева. — Э... А ты вполне уверен, что ты это ты?
— Я это я, — улыбнулся ей Вадим. — Но! — Поднял он палец, привлекая внимание собравшихся. — Издание дополненное и улучшенное!
— Хвастун! — Ну, это была, разумеется, Полина.
— Я говорю только правду! — И жестом фокусника Реутов выложил на стол две ампулы с серым порошком. — Это то, о чем вы хотели спросить. Наследство от моего покойного папеньки... — На самом деле Вадим не был уверен, что Хутуркинов-старший мертв, но для всех было лучше считать его покойным. — Не спрашивайте меня, что это такое. Я все равно не знаю. Предполагаю, — Реутов пыхнул сигарой и потянулся к стакану с кашасой, которая на его вкус оказалась ничуть не хуже хорошего коньяка или виски. — Предполагаю, — повторил он, сделав глоток. — Что это плод трудов лаборатории профессора Зимина или шарашки господина Людова, но не суть важно. Важно, — снова поднял он указательный палец. — Что это сильнейший и совершенно неизвестный современной науке биостимулятор. Он действует на иммунную и регенеративную систему. Очищает организм от "испорченных" и больных тканей и все такое... А это, — Вадим дотронулся до ампул. — Вам. Одна Лиле и Полине пополам, а вторая Зое — половина, и Веронике — четверть. Остальное сдать мне под расписку и забыть.
И пользуясь тем, что ответная реакция пораженной до глубины души публики явно запаздывала, с удовольствием допил свою кашасу и потянулся за бутылкой, чтобы добавить, но ...
— Ты уверен? — Полина покраснела и смотрела на него как-то так, что у Реутова в очередной — даст бог, не в последний — раз захватило дыхание.
— Я ... ты сказал иммунной ... — Похоже, Лили мучили те же самые сомнения.
— Папенька мой, — осторожно сказал Реутов, все-таки завладевший бутылкой и теперь разливавший замечательно вкусный напиток по стаканам. — Был тот еще сукин сын, царствие ему небесное. Но ни разу не соврал. Все, что обещал, так и вышло.
— Это ты к чему? — Прищурилась Полина.
— К тому, — объяснил Вадим. — Что он мне оставил цидульку с подробным перечнем хвороб и состояний, когда "панацея" эта может пригодиться, в какой концентрации, в смеси с чем, и какого, стало быть, в конце концов, ожидать от нее эффекта. Так вот, беременность, как ни странно, учитывая наш с мужиками личный опыт, препятствием никак не является. Напротив, и плоду и матери будет только лучше. И ребенку, — глянул он на Зою. — Тоже не навредит. Но мы с Давидом и Марком приняли по целой ампуле, вам же, имея в виду ваш возраст, положена половинная доза, а Вероничке и четверти будет в самый раз.
