Он протянул Реутову зажигалку, дал прикурить, закурил и сам очередную — которую по счету на сегодняшний день? — сигарету и наконец кивнул:
— Ладно, Вадик! Никуда не денешься: придется рисковать.
7.
— Все, Вадик, все! — Греч отодвинул от себя пустую чашку и покачал головой. — Больше не могу! Еще глоток, и он у меня из ушей польется, твой кофе.
— Ну, не хочешь, как хочешь, — благодушно улыбнулся в ответ Реутов. — А я, пожалуй, еще одну чашечку выпью. Хорошо сволочи каву варят!
— Так у тебя и комплекция, комбат, другая, — усмехнулся Греч, не устававший удивляться изменениям, произошедшим со старым другом. Таким "крутым", как изволит выражаться нынешняя молодежь, Вадик Реутов не был даже в те годы, когда его именем германские мамаши вполне могли пугать своих юных отпрысков, если бы знали, разумеется, имя "неизвестного героя". — Так что, прислал тебе Рутберг недостающее?
— Прислал.
— И?
— Да, как тебе сказать ... — Реутов покрутил неопределенно рукой с зажатой в ней дымящейся папиросой и, быстро взглянув на пустой графин, вздохнул то ли по поводу отсутствия коньяка, то ли имея в виду информацию генерала Рутберга. — Изначально "письмо" представляло собой случайно уцелевшие от сожжения фрагменты какого-то документа, которые агент военной контрразведки обнаружил в камине в кабинете Людова. Дело происходило двадцать шестого апреля 1962 года. В лаборатории Людова случился какой-то инцидент... Рутберг утверждает, что подробностей не знает. Может быть, и не врет. Трудно сказать. Но там то ли убийство произошло, то ли самоубийство ... В общем, умер один из сотрудников лаборатории, и Людов вынужден был поспешно покинуть кабинет. Вот тогда агент и обнаружил в холодном камине теплый еще пепел и обрывки несгоревшей бумаги. То есть, на самом деле копию он снимал с пепла и этих фрагментов. И в принципе Рутберг сразу передал мне почти весь имеющийся у него текст. Утаил он самую малость. Там, на одном из обрывков, было написано так. — Реутов взял со стола салфетку и, достав из кармана шариковую ручку быстро написал: — "[...] Вадим Реутов, и только так. А Вен [...] Х [...].
— Учитывая то, что я тебе уже рассказал, — Реутов пододвинул салфетку к Гречу и потянулся за папиросами, так как та папироса, что была зажата в его длинных крепких пальцах как раз потухла. — Так вот, учитывая это, полагаю, что "Вен Ха" — это Вениамин Хутуркинов. Однако гадать про все остальное — занятие малоперспективное. Во всяком случае, пока. Слишком мало информации.
Сказав это, Вадим на мгновение замолчал, как будто к чему-то прислушиваясь или что-то вспоминая, и, глядя на него, Марк неожиданно подумал, что на самом деле Реутов знает, о чем шла речь в утраченном письме, но ему, Гречу, об этом не расскажет. Однако, как это ни странно, не обиделся и не затаил недоверия, наверное, потому, что на фоне всего прочего уже сказанного за этим столом, умолчание могло означать лишь одно. То, что узнал Реутов, исходило не от Рутберга и, скорее всего, носило очень личный характер. Вот, собственно, и все.
— Тогда, в шестьдесят втором, — Реутов "очнулся от грез", заглянул в пустую чашку и, недовольно скривив губы, помахал рукой очень вовремя возникшему на горизонте половому. — Ты точно больше не хочешь? — спросил он, переводя взгляд на Греча.
— Ну закажи еще по пятьдесят грамм, — усмехнулся, сдаваясь, Марк. — Но не больше, мне сегодня еще целый день работать, да и тебе тоже.
— Кофе, — сказал Реутов, заговорщицки подмигнув Марку и оборачиваясь к половому. — И два раза по пятьдесят коньяка.
— Момент! — Надо отдать должное, халдеи в "Клоаке" были первый сорт: в меру незаметные и на редкость оперативные, за что, впрочем, и имели совершенно невероятные для других петровских ресторанов чаевые.
— Так вот, — вернулся к рассказу Реутов. — Тогда, в шестьдесят втором — это мне все наш генерал сообщил — доклад агента никого особенно не заинтересовал и никаких последствий, соответственно, не имел. Но позже, в шестьдесят восьмом, когда институт был закрыт по решению комиссии Ширван-Заде, вдруг оказалось, что, как это ни странно, но никаких данных по разработке психотронного оружия нет. Нигде. Ни в военном министерстве, ни в контрразведке, ни в самом институте. Ни одного отчета, никакой даже самой дрянной бумажки... Только слухи, свидетели, знающие о разработках "Лаборатории С" со вторых рук, и общие слова в официальных, хотя и засекреченных письмах, которыми обменивались Императорская канцелярия и помощники Людова... И спросить не у кого. Людов вышел в отставку еще за год до этих событий, уехал куда-то в Крым, где у него был дом, и исчез. Ни слуху, ни духу, как говорится. Умные головы заподозрили, разумеется, что это неслучайно, но поиски профессора — а во всех документах он проходил именно как профессор — ничего не дали. И из ближнего окружения, то есть тех, кто мог что-то знать об этой разработке и других тайнах "мага и волшебника", тоже никого. Профессор Васильковский — он был правой рукой Людова еще с сороковых годов — умер от сердечного приступа как раз в апреле шестьдесят второго. Ольга Сухомлинова — еще одна доверенная помощница нашего таинственного гения, принявшая после ухода Людова на пенсию его научные проекты — покончила жизнь самоубийством аккурат перед началом слушаний в сенате. Руководитель проекта "Взгляд Василиска" ...
— Взгляд Василиска? — переспросил Греч, услышавший это обозначение впервые.
— А? — удивленно взглянул на него Реутов. — Да. Извини. Проект, над которым работали в "Лаборатории С", назывался "Взгляд Василиска". И у него имелся официальный куратор от Военного министерства — генерал-майор Варейкис. Так Варейкис, что характерно, умер еще в шестьдесят шестом. Впрочем, эти трое были главными фигурами, но растворились в нетях и полтора десятка фигур рангом пониже. То есть, была лаборатория — совсем недавно была — был и проект, но вдруг оказалось, что ничего путного от них не осталось, кроме информации самого общего характера и документа, упоминающего какое-то испытание "прибора", состоявшееся 18.11.47 — и, значит, прибор был создан еще в сороковые годы, — и все, собственно.
— Н-да, — протянул Греч, закуривая очередную сигарету и пытаясь между тем представить, что творилось тогда, в шестьдесят восьмом, в "коридорах власти". Картина выходила страшноватая — типичный ужас любого разведчика. — Н-да, — повторил он. — Если так, он сделал их, как детей... А ты уверен, что Людов был твоим отцом?
— Хороший вопрос, — Реутов покрутил в пальцах чашку с дымящимся кофе, понюхал, но пить, как ни странно, не стал. — Кто же знает? — сказал через мгновение. — Это не аксиома, понимаешь ли. Гипотеза. Не больше. Но есть у меня, Марик, ощущение, что все так и было. И Рутберг, мне кажется, — хотя прямо ничего не говорит — тоже так думает. Так что, возможно, что и отец.
Сейчас Марку снова и очень сильно захотелось узнать, о чем на самом деле думает Реутов, но спрашивать он, разумеется, не стал. Не хотел ставить друга в неловкое положение. По-видимому, у Вадима имелись веские причины недоговаривать, но никакого отношения к вопросам доверия, как еще раньше почувствовал Греч, это не имело. А потому — как ни хотелось бы знать, "что там и как" — он просто сменил тему.
— Почему, как считаешь, Рутберг раскрыл перед тобой карты?
— Ну, во-первых, не раскрыл, а приоткрыл, — усмехнулся в ответ Реутов, по-прежнему играя с чашкой, казавшейся совсем маленькой в его огромной ладони. — У него проблемы, Марик, и не меньшие, чем у меня. Он внутри интриги, но не как первое лицо. Исполнитель, не больше. И значит, к главным секретам не допущен. А с другой стороны, он, судя по всему, действительно ведет свою собственную игру. Не знаю, правда, насколько он искренен, когда говорит, что служит только "государю императору и России". Возможны, как ты понимаешь, и другие варианты, но Авинову он все-таки не слуга, тем более — Домфрону. И судя по некоторым признакам, у него серьезные проблемы: ресурсов не хватает, и риск возрос. Вот генерал и ищет себе союзников.
— Союзников? — скептически поднял бровь Греч.
— А что ему делать? — пожал могучими плечами Реутов. — Продолжать использовать меня в темную не получается. А я ему все еще нужен. Рутберг ведь не дурак, догадался уже, что у меня появились свои источники информации, о которых он ничего не знает. Да и вообще ... Удивил я его, — усмехнулся Реутов, и Греч успел заметить промелькнувшее в глазах Вадима очень знакомое — по той еще войне знакомое — выражение. — Вот он и сдает мне информацию, чтобы я ему доверял. Где-то так.
— Разумно, — кивнул Марк, соглашаясь с доводами друга.— Но давай все-таки вернемся к твоей истории.
— Давай, — Реутов отпил наконец из чашки и сразу же, как будто наигравшись, вернул ее на стол. — В общем, когда выяснилось, что Людов исчез, унеся с собой все свои "мрачные" тайны, бросились искать — уж не знаю, кто там это был, разведка, контрразведка или еще кто — но они начали землю рыть, пытаясь отыскать хоть какие-то концы. Вот тогда и всплыли донесения агента военной контрразведки о так называемом "Блоке А", где Людов проводил какие-то свои личные исследования, связанные с регенерацией тканей. Но тема эта контрразведчиков не слишком заинтересовала, хотя они и отметили одну странность. Дело в том, что тема казалась вполне безобидной, но тем не менее Людов законспирировал ее так, что даже концов найти невозможно. А между тем, по другим разрабатывавшимся в институте темам — намного более грязным и проблематичным — все осталось как было: приходи и бери. А ведь там, Марик, работали и с жестким излучением, и с тяжелыми наркотиками ... В общем, крайне странная ситуация. Однако, кто ищет ...
— Понятно, — вставил слово Марк. — Они наткнулись на твою историю.
— Точно так, — кивнул Реутов, закуривая папиросу. — Я, Марик, не обольщаюсь. Рутберг мне свои закрома полностью не откроет ни при каких обстоятельствах. И я не верю, что сейчас он отдал мне все, что у него на меня есть. Но не суть важно. Главное-то понять уже несложно. Они нашли меня, выяснили, что я из себя представляю и сильно удивились потому, что по их данным я должен был — в лучшем случае — доживать свои дни в закрытой лечебнице для инвалидов войны. Думаю, что, имея достаточно информации — а они должны были ее иметь, хотя со мной и не поделились — Рутберг и его люди добрались и до Хутуркинова, а там уже надо быть полным ослом, чтобы не связать концы с концами. У них ведь была и записка генерала Уварова, и обрывки сожженного документа, и, наверняка, что-то еще.
— Допустим, — согласился Греч, прикинувший уже, как бы действовал при таких обстоятельствах он сам. Выходило, что "прокачать" историю Вадика, тем более при наличии пусть и небольшой, но профессиональной организации, вполне реально. А Бюро Научно-Технической Информации, скорее всего, и являлось такой именно конторой.
— Значит, он выяснил, что электрошоком сможет вернуть тебе память, — сказал Греч, обдумав все, что успел рассказать Реутов.
— Ну, я бы выразился несколько осторожнее, — усмехнулся в ответ на реплику Греча Вадим. — Рутберг предположил, что все это не с проста и попробовал ... Он ведь не только электрошок ко мне применил. Получается, угадал ...
И снова, как уже несколько раз во время этого разговора, Марк почувствовал за словами Реутова что-то еще, во что посвящать его Вадим не спешил.
— Понятно, — сказал он вслух, чтобы не создалось ощущения неловкости и недоговоренности. — В принципе, они ошиблись только в одном. Ты ничего не затевал. Типичное стечение обстоятельств, но ведь и в самом деле выглядит весьма двусмысленно. Твои исследования пересекаются с темами, над которыми работал Людов ....
— Не пересекаются, — покачал головой Реутов.
— Но они-то могли этого и не понять, — пожал плечами Греч. — А на мой взгляд ... вполне. И женщина твоя не кто-нибудь, а дочь Шуга. И с Каменцом ты очень уж ловко пересекся, и Давид твой вдруг в Петрове возник, — Греч даже головой покрутил, представляя, какой фурор у некоторых заинтересованных персон должно было вызвать это известие. Еще бы! Аргентинский разведчик — целый бригадный генерал! — работающий на Холстейна, который, в свою очередь ...
"Да, круто замешано, — подумал он с горькой усмешкой. — И даже если все неправда, выглядит-то как самая что ни на есть настоящая многоходовка. Разве что присутствие Лилиан Бург явный перебор. Но это смотря, на чей вкус".
— Ну, где-то так, — согласился Вадим и взял в руку бокал с коньяком.
— А что Каменец? — спросил тогда Марк. — Что он там такого надыбал в Аргентине?
— А ты разве не читал? — искренне удивился Реутов. — Ты же сам мне ...
— Я в чужие секреты не суюсь, если они, разумеется, принадлежат моим друзьям, — объяснил Греч. — Мышь расшифровал, и я сразу же отправил файл тебе. А у себя все стер. Да и не до того, честно говоря, было. Других дел хватало.
— А я думал ты на основе этой информации ... — протянул Реутов. — Впрочем, не важно. Ты прав, Марик. Там все очень неудачно сложилось. Или, напротив, удачно. Смотря для кого. Тут такая история ... В Третьем Главном Управлении Канцелярии его Величества в шестьдесят восьмом служил капитан Неклюдов. И вот в семьдесят четвертом, когда он был уже майором, влип этот господин в какую-то грязную историю и, не дожидаясь суда, сделал ноги. Что там с ним было дальше, я не знаю, но архив Неклюдова, а он выходит, ушел за кордон не с пустыми руками, всплыл аккурат весной этого года и не где-нибудь, а именно в Новом Амстердаме. И покупателем выступил ...
— Домфрон, — Греч такому повороту дел даже не удивился. Все одно к одному, так что и удивляться, уже нечему. Но с другой стороны ...
"Экая оказия, однако", — подумал он, не зная даже, горевать ли о таком стечении обстоятельств или восхищаться невероятным выкрутасам случая.
— Домфрон, — подтвердил Реутов. — И, судя по тому, что написал Каменец, получил этот сукин сын всю ту информацию, которой располагает и Рутберг. Ну, может быть, не всю, но уж точно, значительную ее часть. Так что, теперь они с меня точно не слезут.
— Ты от комбрига имел что-нибудь? — Время подходило к девяти, и Греч решил вернуться к главному. "Намерения сторон", в принципе, определились, и размазывать кашу по тарелке представлялось теперь делом никчемным еще и потому, что одним фактом биографии больше или меньше, значения не имело. Все основное Марк уже знал, а о том, чего не знал, мог догадаться.
— Он в Псковской бригаде, если ты это имел в виду, — с явным облегчением улыбнулся Вадим. — Сегодня попробую с ним повидаться, но, сам понимаешь, в нынешних обстоятельствах...
— Помочь? — спросил Греч.
— Не надо, — отмахнулся Реутов. — Сами справимся. Но ты пока так и не сказал, как тебе мой план.
Ну что ж, Реутов сделал предложение, и теперь очередь была за Гречем. Это ведь только сказать легко, — "Мы снова в одной лодке" — но вот принять решение, имеющее настолько серьезные последствия, гораздо труднее. И не то, чтобы план комбата был плох. Напротив, содержалась в нем доля здорового безумия, которая и вообще была свойственна планам Реутова, какими их помнил со времен войны Греч. Вполне реальный сценарий — в смысле реализуемый — но вот то, что он подразумевал... А подразумевал он именно то, что было сформулировано во фразе про лодку. Но в лодке ведь не только гребут вместе, с лодки не спрыгнешь. А он теперь не один и думать должен не только о себе.
