Покрытые грязью сапоги лорда Дитмара сделали несколько заплетающихся шагов, и Дитрикс с капитаном Шаллисом, с величайшей бережностью поддерживая его, помогли ему опуститься на диван.
— Вот так, молодец, — сказал Дитрикс, переводя дух и выпрямляясь.
Джим с ужасом наблюдал за этим. Дитрикс, лучезарно улыбаясь, подошёл к нему и взял за руки.
— Как я рад вас видеть, мой ангел! — сказал он, целуя Джима в обе щеки. — Капитана Шаллиса вы, надеюсь, помните.
Капитан Шаллис, глядя на Джима мутновато-влюблённым взглядом, лихо щёлкнул каблуками и красиво отдал честь, но испортил всё впечатление, громко икнув. Дитрикс, прижав палец к губам, зашипел на него:
— Ш-ш-ш! Отставить икоту, капитан.
— Есть оставить, — ответил тот и тут же снова икнул.
Дитрикс, ласково обняв Джима за плечи, сказал:
— Не обращайте внимания, мой ангел... Так о чём я? Ах да. Прошу вас, не пугайтесь. Отец просто позволил себе немного расслабиться. Мы с капитаном — чисто случайно! — оказались в том же заведении и увидели, что отец изрядно подгулял, поэтому не могли оставить его.
Судя по его речи, взгляду, а главное, по запаху, он и сам был под некоторым градусом, но, конечно, не под таким сильным, как лорд Дитмар, который безжизненно раскинулся на диване, запрокинув голову и закрыв глаза. Капитан Шаллис по-прежнему стоял навытяжку, сдавленно икая. При пристальном рассмотрении можно было заметить, что он чуть покачивался — едва приметно, после каждого икания.
— Отца напоил какой-то его приятель, — сообщил Дитрикс. — Мы совершенно случайно зашли туда, и очень кстати, потому что сам отец уже вряд ли добрался бы до дома. Кто знает, какие приключения он себе нашёл бы, не окажись мы там... Мы взялись оттранспортировать отца домой, чтобы вы не волновались, мой ангел. Теперь он дома, всё хорошо... — Дитрикс усмехнулся и поправил себя: — То есть, конечно, это не совсем хорошо, что он так набрался, но главное — он благополучно доставлен домой, безо всяких происшествий. К утру он протрезвеет, мой дорогой, не переживайте. И умоляю вас, не ругайте его слишком сильно, ему и без того будет не по себе. Лучше пошлите кого-нибудь в аптеку за средством от похмелья. Ну что ж, миссия наша выполнена, и нам с капитаном Шаллисом пора... — Дитрикс вздохнул, глядя на Джима хмельным и нежным взглядом. — Увы, увы, как ни хотелось бы нам остаться, сделать этого мы не можем. Час поздний, и вы, наверное, устали, Джим. Беспокоиться больше не о чем, идите отдыхать и не расстраивайтесь. Позвольте вас на прощание ещё разок...
Дитрикс прильнул к щеке Джима в долгом поцелуе, расцеловал его унизанные браслетами запястья, и Джим ясно уловил исходивший от него выраженный запах спиртного. Капитан Шаллис снова лихо щёлкнул каблуками и икнул, и они оба покинули дом.
Джим ощупал и осмотрел плащ лорда Дитмара. Он был мокрый до нитки и тяжёлый, а местами испачкан грязью, особенно нижний его край. Сапоги тоже покрывал слой грязи. Эгмемон попытался привести лорда в чувство, чтобы отвести наверх, в спальню, но всё было безрезультатно: лорд Дитмар даже не открыл глаз.
— Как же нам его светлость в кроватку доставить? — ломал Эгмемон голову. — Одному мне его не дотащить. Надо кого-то звать на помощь, только все уж спят. Да и надо кого-то посильнее... А, садовника, Обадио! Он парень здоровый, может, и один его светлость утащит... Погодите, я сейчас приведу его!
Эгмемон побежал за Обадио, а Джим присел рядом с лордом Дитмаром. Он ещё никогда не видел его таким и был очень напуган и обеспокоен. Если лорд Дитмар, как он сказал, встречался со своим другом, то почему его плащ был мокрый, а сапоги в грязи? Не мог же он с этим другом гулять в такую погоду! А может быть, ни с каким другом он не встречался?
— Стой! Сапоги сними! Оставь здесь, — послышался голос дворецкого.
— Чтоб тебя разорвало, — проворчал в ответ угрюмый голос садовника. — Будить посреди ночи, в такую дьявольскую погоду!
Обадио был очень недоволен и имел вид крайне заспанный и хмурый. Сняв со своей наголо остриженной головы шляпу, он оставил её на сапогах. Пройдя босиком в гостиную, он склонился над лордом Дитмаром и неодобрительно поцокал языком.
— Э, милорд, налакались? Возвращаетесь домой на бровях, а мне вас таскать!
— Меньше разговаривай, — одёрнул его Эгмемон. — Отнеси его светлость в спальню.
Обадио был высок, крепко сложен и своей стрижкой и общим видом напоминал заключённого, хотя судим, разумеется, никогда не был. Когда он разминал плечи, под его кожей перекатывались бугры мускулов, и лорда Дитмара он взвалил на себя, как мешок муки. Эгмемон суетился возле:
— Поаккуратнее с его светлостью!
Когда Обадио взваливал лорда себе на плечо, у того из кармана выпала какая-то цилиндрическая вещица из серебристого металла и покатилась по ковру. Дворецкий подобрал её и озадаченно рассматривал. Обадио, крякнув, пошёл со своей ношей наверх.
— Показывай, куда, — обернулся он к дворецкому.
Эгмемон протянул вещицу Джиму:
— Вот, в кармане у его светлости было.
Он пошёл вперёд, показывая Обадио дорогу к спальне, а Джим тоже рассмотрел странный предмет. Его поверхность была мелкоребристая, на одном из торцов имелась щель толщиной миллиметра в два, другой был сплошной, без щелей. Сбоку возле торца со щелью находился прямоугольный выступ вроде кнопки.
Дворецкий закрывал дверь за Обадио, а Джим начал раздевать лорда Дитмара. Он расстегнул пояс и молнию брюк и стянул их с лорда, расстегнул куртку, но повернуть бесчувственное тяжёлое тело на бок, чтобы стащить рукав, ему было не под силу. Подоспел дворецкий:
— Куда, ваша светлость, я сам, дайте!
Они вдвоём сняли с лорда Дитмара куртку и рубашку — он только стонал, пока его раздевали — и хозяин дома остался в одном нижнем белье. Укрыв его одеялом, Эгмемон проговорил:
— Ну вот, так-то лучше. Не переживайте, ваша светлость, протрезвеет милорд, никуда не денется. Капсулы ему с утра дадим, и будет как стёклышко!
Джим спросил, показывая ему цилиндрический предмет, выпавший из кармана лорда Дитмара:
— Эгмемон, ты не знаешь, что это?
Дворецкий не успел ответить: Джим нечаянно нажал кнопку сбоку, и из щели вдруг с холодным металлическим звоном появился длинный клинок, серебристо-белый и сверкающий, как зеркало. Джим чуть не уронил его, и Эгмемон испуганно отскочил.
— Ох, святые небеса! Да это ж дуэльный меч! Ох, ваша светлость, осторожнее, не размахивайте им, он камень разрежет, как масло!
Джим хотел дотронуться пальцем до плоской стороны клинка, но дворецкий воскликнул, протянув руку:
— Нет, деточка, не трогайте!
— Почему? — удивился Джим.
— А вот почему. — Эгмемон взял у Джима меч и, изловчившись, срубил им головку цветка в букете на тумбочке.
Она упала на ковёр, наполовину обледеневшая. Джим подобрал её и помял в пальцах, и обледеневшие места трескались и крошились, как высушенные, хотя цветок был совершенно свежий.
— Вот почему, мой хороший, — подытожил Эгмемон. — С этой штуковиной шутки плохи. — Он второй раз нажал ту же кнопку, и клинок исчез, осталась лишь рукоятка.
— Откуда это у милорда? И зачем это ему нужно? — пробормотал Джим.
— Не могу знать, ваша светлость, — ответил дворецкий, разводя руками. — Знаю только, что такие мечи уже сняты с вооружения армии, их используют редко, только для дуэлей. Ох, страшная штука! Не то что человека — камень разрубит пополам.
Похолодевший от страха и тревоги, Джим почти не сомкнул глаз рядом с лордом Дитмаром, который спал беспокойно: стонал, метался, скрипел зубами. Проспав пять часов подряд, он проснулся рано утром, сел в постели и долго смотрел перед собой неподвижным взглядом. Потом он обвёл глазами спальню, как бы удивляясь, как он здесь оказался, а потом увидел прижавшегося к подушкам Джима. Взгляд его стал виноватым и смущённым, он отвернулся, закрыл ладонью глаза и тяжело вздохнул.
— Прости, милый мой, — проговорил он. — Я безобразно напился... Давно уже со мной такого не приключалось. Даже не помню, как добрался домой...
— Вас привели Дитрикс и его сослуживец, — сказал Джим.
Лорд Дитмар провёл ладонями по лицу.
— Извини, мой родной. Такого больше не повторится.
— Как прошла встреча с другом? — спросил Джим.
— Прекрасно, — вздохнул лорд Дитмар. — Мы здорово набрались... Хорошо посидели, сам видишь.
— И где проходила ваша встреча? — продолжал расспрашивать Джим.
— В одном заведении, — ответил лорд Дитмар, ероша себе волосы. — Кажется, называлось оно "Три золотые звезды".
Джим встал и остановился у окна. Дождь кончился, в свете садовых фонарей блестели мокрые аллеи.
— Значит, в заведении? А почему тогда вы вернулись домой весь мокрый до нитки, и на вашем плаще и сапогах было много грязи, как будто вы гуляли под дождём?
— Может быть, и гулял, — усмехнулся лорд Дитмар. — Я был так пьян, что вполне мог учудить что угодно.
— Хорошо. — Джим обернулся, подошёл к тумбочке и дотронулся пальцем до рукоятки меча. — Предположим, вы сидели со своим товарищем в неком заведении, дружески беседовали и пили. Тогда зачем, скажите мне, вам понадобилась вот эта вещь? Я знаю, что это, милорд. Это меч для дуэлей. Зачем брать его на дружескую встречу? Ответ напрашивается сам собой: значит, это была не дружеская встреча, а дуэль!
Лорд Дитмар застонал и обхватил руками голову.
— Чёрт... Как меня угораздило прихватить его с собой? Зачем я напился!
— Милорд, вы знаете, что я никогда не требовал от вас объяснений, — сказал Джим дрожащим голосом. — Но, боюсь, сейчас мне придётся их потребовать, потому что это серьёзно! Скажите мне правду: у вас была дуэль?
Лорд Дитмар молчал, закрыв глаза и вцепившись пальцами во взлохмаченные волосы. Джим присел рядом с ним, заглядывая ему в лицо.
— Милорд, как вы могли рисковать своей жизнью? — проговорил он со слезами на глазах, цепляясь за руки лорда Дитмара. — Эгмемон рассказал мне, что за смертоносная вещь этот меч... А если бы вы погибли? Отвечайте, милорд! Зачем, зачем? Я бы не вынес, если бы с вами что-нибудь... А наши дети? Вы о них подумали?
— Ну, не надо, милый. — Лорд Дитмар обнял Джима и расцеловал, погладил по животу. — Ведь я жив. Всё в порядке, я с тобой. Прости, моя радость, я не сказал тебе правду, потому что не хотел тебя пугать. Да, я дрался на дуэли минувшим вечером... Я должен был это сделать, потому что эти молодые мерзавцы повинны в смерти моего сына. Из-за того, что они сделали с ним, он наложил на себя руки, Джим! Они совершили над ним насилие... Они растоптали его, унизили, они его убили! Они убили моего Даллена...
Из глаз лорда Дитмара покатились крупные слёзы. Джим дрожащими от ужаса пальцами стирал их с его щёк.
— И поэтому я вызвал их на дуэль, — сказал лорд Дитмар, глядя на него полными слёз глазами. — Дитрикс помог мне в этом деле... Он взял на себя одного из них. Мы убили их, радость моя... Я одного, а Дитрикс второго. Клянусь тебе, это была законная дуэль, по всем правилам и с разрешения Совета двенадцати, а не убийство! А потом мы все пошли в "Три золотые звезды", и по совету Дитрикса я напился. Вернее, это они напоили меня, потому что меня всего трясло...
Он прижался головой к груди Джима и затрясся. Перепуганному Джиму оставалось только гладить его по волосам, в которых за короткое время появилось ужасающе много седины.
— Я в жизни никого не убивал, Джим, — пробормотал лорд Дитмар. — Но они надругались над моим Далленом, по-другому поступить с ними я не мог!..
Он рыдал, уронив голову Джиму на колени. Парализованный холодным ужасом, Джим неподвижно сидел, глядя на своего спутника, впервые в жизни убившего человека. Ни осуждать, ни одобрять его Джим сейчас не мог, в его висках стучало: вчера он мог потерять лорда Дитмара. У него начало ныть в низу живота.
Целый день лорд Дитмар лежал в постели, бледный и больной, ничего не мог есть, только пил воду и чай. Капсулы от похмелья немного помогли, и к обеду ему стало лучше. Потрясённый Джим сидел в детской, сложив руки на коленях и глядя в одну точку. Илидор тормошил его, прося с ним поиграть, и Джим принимался, но потом снова замирал, как загипнотизированный. Он прислушивался к тревожным ощущениям в низу живота. Когда пришёл Эгмемон с докладом о том, что обед готов, Джим встал на ноги, но тут же вскрикнул от резкой боли и осел на ковёр.
Пока они ждали экстренную бригаду из натального центра, лорд Дитмар плакал навзрыд, гладя и целуя живот Джима.
— Нет, только не это... Пожалуйста... Только не это! Мои детки, мои родные... Пожалуйста, не покидайте меня!
При виде его бледного, залитого слезами лица у Джима надрывалось сердце. Страдая от невыносимых болей, он пытался успокаивать лорда Дитмара, вытирал ему слёзы и целовал его мокрые ресницы. Приехала экстренная бригада, Джиму заголили живот и облепили электродами, а к низу приложили маленький серебристый приборчик. Боли вскоре стихли, но главный врач бригады сказал, что нужна госпитализация на несколько дней: только условиях натального центра угрозу выкидыша можно было полностью снять.
В натальном центре Джим несколько часов пролежал в специальном аппарате, и по низу его живота бегали красные лучики, которые испускало дугообразное приспособление, возвышавшееся над ним. Боли больше не возобновлялись, и Джиму захотелось спать. В тот же вечер к нему приехал встревоженный лорд Райвенн, долго расспрашивал врача, а потом позвонил Альмагиру и успокоил его:
— Всё в порядке, любовь моя, это не выкидыш. Детки живы и здоровы, угроза миновала. Он несколько дней побудет в натальном центре.
Джим провёл в центре четыре дня, причём бСльшую часть времени он спал. Лорд Дитмар навещал его ежедневно, всякий раз прижимаясь ухом к его животу и нежно его поглаживая. На пятый день Джима выписали с предупреждением, что ему абсолютно противопоказано поднимать даже небольшие тяжести и испытывать отрицательные эмоции, и рекомендовали ещё неделю соблюдать постельный режим, а также дали две упаковки лекарства, которое Джиму надлежало принимать до конца беременности по капсуле в день. Через неделю Джиму следовало приехать на осмотр.
Домой его забрали лорд Дитмар и Эгмемон. Из флаера супруг вынес Джима на руках, не позволив ему ступить ни шагу до самой спальни. В течение последующей недели Джим был окружён беспрецедентной заботой: он завтракал, обедал и ужинал в постели, в ванную его носили исключительно на руках, не давали поднять даже пёрышка и сдували с него пылинки.
Обследование показало, что с детьми было всё в порядке, но все рекомендации оставались в силе.
Глава IX. Условие
Эннкетин лежал в постели, слушая храп садовника. Настало утро, с минуты на минуту Обадио должен был проснуться.
Садовник был неотёсан. Он неряшливо и жадно ел, говорил с набитым ртом, срыгивал, громко выпускал газы из кишечника, отпускал грубые шутки, которые сам считал верхом остроумия и сердился, когда Эннкетин им не смеялся. Время от времени он прикладывался к фляжке, в которой у него было отвратительное пойло, недостойное даже называться напитком. Пьянея, он хихикал, домогался Эннкетина и храпел громче обычного.