Вот Обадио зачмокал губами: верный признак того, что он просыпается. Далее последовал зевок, потом трескучий звук выпускания газов, а потом грубая ручища нащупала зад Эннкетина.
— Чего задница такая холодная? — спросил он хрипло. — Замерз, что ли? Чучело... Иди сюда, разомнёмся — живо согреешься.
Через неделю, 18-го дартмара Эннкетина вызвал к себе лорд. Они с Обадио убирали и жгли опавшие листья, когда их разыскал Эгмемон и сказал Эннкетину, что милорд Дитмар приглашает его для разговора. Эннкетин оставил грабли, подтянул свои безразмерные штаны и пошёл за дворецким. Тот проводил его на летнюю веранду, где сидел на диване хозяин дома, кутаясь в свой чёрный плащ и задумчиво глядя вдаль.
— Ступай, Эгмемон, — сказал он дворецкому.
Тот с поклоном удалился. Лорд Дитмар хмурился, как будто у него болела голова, и не смотрел на Эннкетина, стоявшего перед ним почти по стойке "смирно" с непокрытой головой.
— Вот для чего я тебя вызвал, — проговорил он наконец. — Ты хотел бы вернуться к своей прежней работе?
Сердце Эннкетина окатило тёплой волной. Он не поверил своим ушам. Перед его глазами снова встал вид изящных худеньких плеч, которые он тёр губкой, маленькой ножки с маленькими пальчиками, шелковистых длинных волос. У него горячо запульсировало внизу.
— Где ты витаешь? — послышался холодный голос лорда Дитмара. — Так ты хочешь снова стать смотрителем ванной комнаты или нет?
Эннкетин пробормотал:
— Милорд, я... Конечно, я хотел бы.
— Не нравится у садовника? — усмехнулся лорд Дитмар.
Эннкетин промолчал, потупив глаза. Лорд Дитмар сказал:
— Твоего возвращения хочу не я, а мой спутник. Ему нравилось, как ты его обслуживал, и теперь он не хочет никого другого, кроме тебя, поэтому я предлагаю тебе вернуться на прежнее место. Но у меня есть условие. Если ты согласен его исполнить, ты можешь вернуться к своей прежней работе.
— Я согласен на любые условия, милорд, — сказал Эннкетин.
— Сначала послушай, что за условие, — проговорил лорд Дитмар, поправляя плащ и укутываясь в него плотнее. — Неприкосновенность моего спутника для меня дороже всего, и чтобы снова доверить его в твои руки, я должен быть уверен, что ты безопасен для него... Ты понимаешь, что я хочу сказать. Так вот, если ты согласен сделать операцию полной стерилизации, ты снова сможешь служить моему спутнику. Ты понимаешь, что такое стерилизация?
Насколько Эннкетин знал, слово "стерильный" означало "идеально чистый", но при чём здесь была операция? Чтобы стать идеально чистым, достаточно было просто помыться.
— Боюсь, не совсем, милорд, — признался он.
— Это означает удаление всех органов, при помощи которых ты можешь продлевать свой род, — сказал лорд Дитмар.
— То есть, я должен оскопиться? — пробормотал Эннкетин.
— Тебе уберут всё полностью, — сказал лорд Дитмар. — Чтобы ты не мог ни нарушить телесную неприкосновенность моего спутника, ни позволить ему или кому-либо другому воспользоваться собой. Только при этом условии я могу принять тебя обратно и допустить до моего спутника. Впрочем, я не настаиваю, это лишь моё условие, которое ты можешь принимать, а можешь не принимать. Если ты не согласен — воля твоя, но тогда о возвращении на прежнюю должность не может быть и речи. Останешься у садовника, только и всего.
Глядя куда-то за плечо Эннкетина и слушая шорох опавших листьев по дорожке, лорд Дитмар помолчал. А потом добавил:
— Если тебя не устраивает вариант с садовником, есть другой выход. Я могу тебя отпустить совсем. По поводу характеристики не беспокойся: дам тебе такую, с которой тебя без проблем возьмут на аналогичную должность в любой дом. Я не хочу портить тебе жизнь, да и зажимать рекомендацию было бы слишком мелочно с моей стороны. Опускаться до такой мелкой мести я считаю ниже своего достоинства. Да это и не повод для неё, есть вещи куда серьёзнее. Есть счета, которые можно оплатить только своей жизнью.
Лорд Дитмар снова умолк, вероятно, возвращаясь в своей памяти к делу, в котором он недавно участвовал. Подробности Эннкетину были неизвестны, он знал лишь то, о чём шушукались между собой слуги: хозяин дрался в дуэльном поединке, который, судя по всему, для его противника закончился плохо.
— В любом случае, без работы ты не останешься, можешь быть уверен: хвалебная рекомендация от меня откроет для тебя все двери, — заключил лорд Дитмар.
Не согласиться на операцию и остаться у Обадио? Нюхать его пот, слушать, как он пускает газы, "разминаться", дрожать нагишом под тонким одеялом, а то и вовсе без него? Или уйти, но больше никогда не видеть Джима? Аналогичная должность... У чужих людей, а главное — вдали от Джима. Говорят, "с глаз долой — из сердца вон", но мысль о разлуке с ним пронзала сердце Эннкетина ледяным клинком, и оно сжималось от мучительной тоски. Находиться рядом с Джимом без возможности с ним соединиться было пыткой, но совсем без него Эннкетин просто засох бы...
Или остаться и снова держать в руках маленькие ножки, касаться шёлковых волос и водить губкой по изящной спинке и маленьким круглым ягодицам? Видеть его улыбку, чувствовать тепло его кожи и тонуть в глубине его огромных глаз? Пусть без права касаться губами, пусть! Без права на слова "я тебя люблю" и "ты мой", но с правом дышать одним воздухом и ощущать светлую и мягкую энергию, пронизывавшую окружающее Джима пространство...
— Милорд, я никогда не трону вашего спутника, — проговорил Эннкетин тихо и серьёзно. — Неужели я не понимаю, что этого нельзя делать? Особенно теперь, когда его светлость в положении?
Лорд Дитмар холодно усмехнулся.
— Запретный плод, как известно, самый желанный, юноша, — сказал он. — Только так я могу быть уверен в том, что мой спутник в безопасности. Ещё раз повторяю: если ты не согласен, я тебя не неволю. Захочешь уйти — держать не буду, за рекомендациями дело не станет. Я сказал тебе моё условие, а принимать его или нет — твоё дело. Можешь подумать, разрешаю. Ответ дашь завтра.
Эннкетин приплёлся обратно к Обадио, взял свои грабли и продолжил машинально сгребать листья.
— Чего лорду было от тебя надо? — спросил Обадио.
— Он предлагал мне вернуться к прежней работе, — ответил Эннкетин.
— А ты что? — нахмурился Обадио.
— Он разрешил подумать до завтра.
Весь день они почти не разговаривали друг с другом. Обадио был угрюмее обычного, за обедом не проронил ни слова, а вечером, приложившись к своей фляжке, завёл разговор. Эннкетин был удивлён переменой и в его тоне, и вообще во всём его лице и манере. Обычно грубый и неласковый Обадио сейчас заговорил просительно и даже робко.
— Слушай, ты... это... Не уходи, а? Мы же с тобой хорошо живём. Ведь хорошо? Вместе работаем, за одним столом едим и в одной кровати спим... Всё, как положено. Чего тебе от меня уходить? Ты... Это... Не уходи, а? Ведь я тебя... того. Люблю ведь я тебя!
Это неуклюжее признание отнюдь не тронуло сердце Эннкетина, скорее вызвало недоумение и неприятное содрогание. Слово "люблю" звучало из уст Обадио так же нелепо и странно, как нелепо и странно было бы услышать из горла жабы птичье пение. А Обадио продолжал:
— Ну, зачем тебе уходить? Ты... Если хочешь, давай всё сделаем как положено. Пойдём к лорду, попросим разрешение на свадьбу. И станем жить законно... Ребёночка родим... а? Ты хороший... Я же люблю тебя, зачем тебе уходить? Я же без тебя не могу... Засохну! Не уходи... а?
— Обадио, всё это, что ты говоришь, невозможно, — сказал Эннкетин.
— Это почему невозможно? — нахмурился Обадио.
— Потому что я тебя не люблю, — ответил Эннкетин. — И не хочу жить с тобой.
Обадио вдруг так хватил кулаком по столу, что у Эннкетина сердце ушло в пятки.
— А, не хочешь? — вскричал он, поднимаясь на ноги. — В доме-то у господ, конечно, лучше! Задницу им подтирать — это для тебя, конечно, лучше! Холуйская твоя душа!
Лицо Обадио побагровело, глаза налились кровью, и Эннкетину показалось, что он сейчас на него бросится и убьёт. Схватив из-под кровати узелок со своей прежней одеждой, в которой он щеголял в доме, Эннкетин крикнул:
— А свои причиндалы засунь себе... сам знаешь, куда!
И стремглав бросился прочь из домика садовника. В потёмках он дважды споткнулся, один раз упал, потерял шляпу, а добежав до кухонной двери, забарабанил в неё кулаками.
— Кемало! — закричал он повару. — Кемало, это я, впусти меня!
Дверь открылась, и встревоженный повар начал:
— Что...
Не дав ему закончить вопрос, Эннкетин вбежал внутрь и закрыл дверь на замок, потом соскользнул на пол и обхватил руками колени, переводя дух от быстрого бега.
— Что случилось, малыш? — спросил повар, склоняясь над ним. — За тобой как будто стадо чертей гналось!
— Обадио... — выдохнул Эннкетин. — Обадио пьяный... Чуть не убил меня!
— Ох уж этот Обадио, — покачал головой повар. — Насосётся из своей фляжки и начинает куролесить... Ну, ничего, малыш, тут ты в безопасности. Я ему тебя в обиду не дам. Ночь тут переночуешь, а к утру он, может, и протрезвеет.
— Я от него совсем ушёл, Кемало, — сказал Эннкетин, немного переведя дух.
— Это как? — удивился повар.
— Так... Милорд Дитмар предложил мне вернуться на прежнюю должность в доме.
— Значит, снимают с тебя опалу? Это хорошо! — обрадовался повар. — Я знал, что вечно это не продлится... Милорд Дитмар — хороший человек!
Эннкетин не сказал Кемало об условии, которое поставил ему лорд. Он присел к столу и стал развязывать свой узелок. Нужно было помыться и переодеться, а потом пойти к лорду Дитмару. Кемало тем временем налил кружку молока и поставил перед Эннкетином.
— Вот, малыш, попей. Лучше успокоишься.
— Спасибо, Кемало, — улыбнулся Эннкетин.
Он выпил молоко, потом вымылся, надел свою одежду и пошёл к хозяину. Тот был у себя в кабинете и что-то писал. Увидев Эннкетина, он сначала нахмурился.
— Ты что здесь делаешь?
— Простите, милорд... Я... Я пришёл сказать, что согласен на ваше условие.
Лорд Дитмар выпрямился и откинулся на спинку кресла.
— Вот как. Но я давал тебе время подумать до завтра.
— Я уже всё обдумал, ваша светлость, — сказал Эннкетин. — Я согласен на операцию, пусть мне уберут все органы, какие нужно. Я хочу снова быть при... — Эннкетин хотел сказать "при господине Джиме", но осёкся и сказал: — При прежней работе.
— Тебе так дорога эта работа? — спросил лорд Дитмар, пронзив Эннкетина взглядом. — Может, проще уйти и не мучиться?
— От себя не убежишь, — тихо пробормотал Эннкетин. — Нет толку в бегстве.
— О чём ты? — Лорд Дитмар приподнял бровь.
— Да, мне дорога эта работа, ваша светлость, — ответил Эннкетин громко и внятно, задавив в горле совсем другой ответ.
Лорд Дитмар покачивался на кресле, соединив пальцы рук и прикрыв веками глаза. После минутного размышления, показавшегося Эннкетину вечностью, он проговорил медленно и задумчиво:
— Что ж... Я оценил твою... гм... самоотверженность. Или, возможно, безрассудство. Что бы это ни было, это вызывает уважение. Представляю, как непросто далось тебе это решение. Знаешь, я передумал. Я не буду настаивать на операции: это слишком жестокая мера. Давай договоримся так: ты вернёшься на своё прежнее место, если дашь слово вести себя по отношению к моему супругу, как подобает слуге — то есть, сдержанно и целомудренно. Если ты нарушишь обещание, и я увижу хоть что-то, что мне не понравится — не обессудь, друг мой: я буду вынужден попросить тебя покинуть мой дом. Считай, что ты получил предупреждение — первое и единственное. Второго не будет, а будет сразу увольнение. Ну, как тебе ТАКОЕ условие?
У Эннкетина от облегчения даже ослабели колени — настолько, что он вынужден был опуститься на ковёр. Лорд Дитмар нахмурился.
— Думаю, это лишнее, голубчик. Не люблю показного раболепия. Встань.
Эннкетин поднялся. В ушах у него звенело.
— Милорд, я... Значит, вы меня... проверяли? — запинаясь, пробормотал он.
— Да, я хотел посмотреть, насколько ты серьёзен и в какой мере можно на тебя положиться, — ответил лорд. — Вижу, ты заслуживаешь ещё одного шанса. Но только одного. Оступишься — свободен. Тебе всё понятно?
— Д-да, милорд, — заикнулся Эннкетин.
Он не верил своему счастью, ему хотелось прыгать, петь и танцевать, но он удержался от такого безумного поведения в присутствии хозяина. Подойдя, он взял руку лорда Дитмара и приложился к ней губами.
— Спасибо, ваша светлость... Я... не оступлюсь, обещаю вам.
— У тебя руки стали как тёрка, — заметил лорд. — Тебе надо бы съездить в косметический салон, чтоб тебе их там смягчили. Не хотелось бы, чтобы ты обдирал ими Джима... — Достав из ящика стола карточку, лорд Дитмар положил её перед Эннкетином. — Здесь, думаю, хватит на процедуры. Купи себе какую-нибудь одежду, подстригись... На своё усмотрение. В общем, приведи себя в порядок — уж очень ты затрапезно выглядишь для работы в доме. Адрес салона я сейчас напишу, чтобы тебе не искать.
Написав на обратной стороне своей визитки адрес, он протянул её вместе с карточкой Эннкетину.
— Бери — смотри, не потеряй. Можешь съездить завтра.
— Спасибо, ваша светлость, — пробормотал Эннкетин, сам не свой от радости.
Хозяин пронзил его суровым взглядом.
— Что, обрадовался? Не слишком-то веселись, голубчик. Если опять примешься за старое — пойдёшь на все четыре стороны.
— Я понял, милорд, — кивнул Эннкетин. — Я не обману вашего доверия. Даю слово.
— Давши слово — держись, — вслед ему сказал лорд Дитмар.
Ночь Эннкетин провёл в доме, на своём прежнем месте. Он почти не спал, представляя себе Джима и воображая, как он снова будет проводить губкой по его телу и массировать его маленькие ступни, расчёсывать и убирать его дивные волосы. Оступится ли он снова? Нет, горько, но твёрдо ответил он самому себе. Для него не было наказания страшнее, чем увольнение — и, как следствие этого, расставание с Джимом.
А утром заявился пьяный Обадио, стал рваться к лорду Дитмару, но дальше крыльца не пробился. Лорд Дитмар, узнав от Эгмемона, что садовник пьян, не стал с ним даже разговаривать, спросил только:
— Что ему от меня нужно?
— Насколько я понял, он просит вас не забирать у него Эннкетина, — ответил дворецкий.
— Я дам ему другого помощника, — сказал лорд Дитмар. — Пусть не беспокоится.
— Да нет, ваша светлость, он, кажется, не насчёт помощника беспокоится, — сказал Эгмемон с усмешкой. — Он просит, чтобы вы не отнимали у него Эннкетина, потому что он, дескать, его любит и хочет жить с ним по закону.
— Вот оно что, — усмехнулся лорд Дитмар. — Наш пострел вскружил голову садовнику! Ловкий малый, нечего сказать. Но Обадио! Отчего он так скверно себя ведёт?
— Если помните, милорд, когда вы брали его на работу, он был уже не новым, — сказал Эгмемон. — Так сказать, из вторых рук. Я ещё засомневался в его рекомендациях и высказал вам мои сомнения, но вы, кажется, не сочли нужным принять их во внимание.
— Что ж, быть может, дело и в этом, — вздохнул лорд Дитмар.
