Зверь лютый. Книга 1. Вляп

Вся эта система воспроизводства качественной челяди достаточно хорошо функционировала на "Святой Руси" столетиями. Но бывали и тяжёлые времена. За три года после убийства Долгорукого слишком много народу погибло. И не только среди бояр. Потери среди холопов были на пару порядков больше.

Теперь, после прихода князя Ростислава из Смоленска и установления мира и порядка, шло постепенное восстановление числа и качества боярской челяди. Но обычный способ воспроизводства был слишком медленным. А быстрый и простой способ приёма взрослых смердов в боярскую дворню, что вольными слугами, что холопами — не давал качества.

Количество против качества. На фоне не афишируемой, но непрерывной гонки: "кто не успел — тот опоздал". Не только богатство, положение, влияние, но и сама жизнь бояр зависела от "боевых и политических" качеств прислуги. Особенно — "верховых". Поэтому даже таким мастерам как Саввушка (или — именно таким) приходилось заниматься ускоренной дрессурой новых рабов. Вбиванием в сознание "кандидата в семью" системы ценностей "холоп верный". С выбиванием оттуда всех других.

К чему он и приступил.

Саввушка отнюдь не был "кнутобойцем" или "костоломом" — не его специализация. Он был "людовед". Который людей "ведает" Кроме того, что у него был талант чувствовать людей, особенно человеческую боль и страх, у него был огромный опыт — фамильный и собственный.

Провести всю жизнь в застенке — можно многое узнать о природе человеческой. И духовной, и телесной.

Обычно специалисты такого класса работали "правдоискателями". В смысле: искали правду в конкретных умах человеческих, извлекали её на свет божий, и предоставляли хозяевам своим на рассмотрение.

Однако была и другая, малоизвестная и прямо противоположная сторона деятельности этой "славной когорты мастеров заплечных дел" — укоренение в умах их подопечных новой правды, взамен прежней. Можно сказать: перевоспитание. С одновременным пошаговым тестированием.

Тут требовалось ещё и искусство риторики. Палач-проповедник. И Саввушка проповедовал:

— Всяк человек — раб. Раб божий. Прах. Из праха созданный и в прах претворяющийся. И ты среди них. Многих, бесчисленных, безымянных, господина своего не видавших ни разу. Черви копошащиеся. Но повезло тебе. Ибо выбрали тебя среди многих. Обратили на тебя лицо своё. И ныне можешь ты обрести смысл и свет в жизни своей. И возвысится над прочими. Над негодными и бессмысленными. Ибо дана тебе честь. Высшая честь, что даётся сынам человеческим — честь служения.

Вот так-то. Рабство есть высшая честь. Служение. Истинное, искреннее, высочайшее. Выше церковного, ибо господь и так всемогущ, а господин — нуждается в тебе. Служение ясное, ибо воля господина излагается куда как понятнее, нежели божья. И вознаграждаемое. Ибо лик господа со времён Моисея никто не видел. А лицо владетеля своего можно увидеть, голос его можно услышать. И заслужить высшее счастье — его благоволение.

— И отличит он тебя перед иными. И похвала его — наполнит душу твою светом и радостью. И возликуешь ты от сердца своего. Если хорошо исполнишь волю господскую.

У Саввушки очень спокойный голос. Ни пафоса, ни угроз или предположений. Даже скуки нет. Просто — истина в последней инстанции. Сухая констатация. Сухая как мой язык.

Мне ещё не дают воды. Я стою на четвереньках. Поза называется: "шавка перед волкодавом". Ладони и локти на одной линии с шеей. Ладони — на земле. Локти подняты, согнуты. И вывернуты наружу. Поскольку голова опущена, и нос почти касается земли. Спина прогнута, поскольку живот тоже почти касается земли. Колени раздвинуты, ступни — на пальчиках. Замри, не дыши.

Ничто не должно оскорблять взгляд господина. Ни дерзостью, ни беспорядком, ни суетой. Прямой взгляд достоин однозначного осуждения и наказания. Поскольку выражает либо агрессию, либо попытку уравняться с господином. Хотя бы и только в мыслях. Что господина очень расстраивает. А нет высшего стыда и несчастия как опечалить господина своего. Это — нестерпимо и невыносимо.

Так что — глаза в землю. Но при этом всё тело надлежит вытянуть в струнку и устремиться ушами, чувствами, душою вперёд, к господину своему. Дабы уловить всякое желание его. И с превеликим тщанием, послушанием и поспешанием — исполнить.

Впереди — стена, на ней — икона. Спас.

Суровый мужчина смотрит строго, вытянув вперёд руку с крестным знамением. Под иконой — плеть господская. Двойной черно-красный шнур с узелками, короткая рукоятка, свёрнуто в кольцо.

Символ истинной веры, символ великой силы. Земной и небесной. Власти над душой, власти над телом. Всеобъемлющей, необоримой и безграничной. Господа, господина, хозяина. Создателя и владетеля. Всего.

"Всё — в руце божьей". И плеть — тоже.

И ещё там — Саввушка. Он не стоит на месте, а расхаживает по помещению. Я его не вижу, поскольку у меня завязаны глаза. Зато уши открыты "дабы уловить всякое пожелание его". А ещё я слышу, как где-то слева переливается вода.

Вода! Она... Пить!...

Страшная острая боль выстреливает в удобно оттопыренном локте правой руки... Удобно — для Савушкиного поучения.

Я валяюсь на полу, зажав локоть правой руки левой. Надо мною спокойный, ни злобы, ни радости, голос Саввушки:

— Ты не слушаешь слов моих. Хозяин опечалится невнимательностью твоей. А опечалить хозяина — грех. Страшный грех. Стыдно. Неужто ошиблись мы, и ты пустоцвет трухлявый? Неужто не годен ты для истинного служения? Для пребывания в доме нашем, в семье?

Прошло время, когда я пытался огрызаться, вообще шевелиться самопроизвольно, сдёргивать повязку со своих глаз. Быстро прошло, с одного раза.

Саввушка не дерётся, не бьёт кулаками, ногами. Плеть на стене — только символ. Ей не бьют: "десятикратно больнее сечёт господская плеть. И тысячекратно — печаль господина".

Саввушка не использует плётку. Говорят, в иглоукалывании триста активных точек. Саввушка знает десятка три. И ему хватает. Поскольку у него в руках не игла, а деревянная палочка. Не плеть, не розги, не железные раскалённые щипцы... Просто дрючок. "Осушить руку"... Острая боль пробивает, простреливает локоть.

Я охаю и прижимаю к груди локоть правой руки — левой. Но ведь и на левой руке есть локоть. С такой же точкой, с такой же болью...

А ещё — точка под коленом...

И на голове, от лёгкого тычка по которой я слепну и вою от боли в раскалывающемся черепе.

И на позвоночнике.

И в пояснице.

И в гениталиях. Целый набор точек.

Прежде даже и представить не мог такой... богатый спектр разнообразной боли.

Для Саввушки моя поза очень удобна: почти неограниченный "доступ к телу". Куда хочет — туда и ткнёт. Но он предпочитает вбивать истины в уши. А дрючок так... для поправления восприятия.

— Служение не терпит суеты. Ежели хозяин повелел тебе замереть, то ты должен исполнить это желание его. И тебя не должно быть видно и слышно. Сможешь ли ты?

Меня ставят спиной к столбу. Руки связывают за столбом над головой. На кистях — рукавицы. Ноги зажаты в конструкцию из трёх досок. Нижняя, на которой подошвы ног, смазана салом. На щиколотках ремешки. За них дёргают в разные стороны. Ноги разъезжаются. Зажав столб связанными кистями рук, останавливаюсь. Аж с зубным скрежетом.

Вишу на этом своём зажиме. Кожаные рукавицы съезжают по столбу. Ноги разъезжаются на сальной доске. Не за что уцепиться, не во что упереться. Держусь. Из последних сил. Руки, плечи, спину, живот сводят судороги. Не выдерживаю и со стоном просаживаюсь вниз. Вою от боли в растягивающихся мышцах с внутренней стороны бёдер...

Ноги упираются в какие-то стопоры. Полный шпагат с разрывом в промежности... — отменяется? Откладывается?

Господи, если бы он спрашивал — я бы давно всё сказал! Всякие адреса, пароли, явки. Всех бы сдал. Но он не спрашивает. Наоборот, он учит. И я могу только стараться. Стараться понять, предугадать, исполнить...

Научиться. "Вежеству".

* * *

Моего деда взяли 1 мая 1938 года. Кстати, не так далеко отсюда. Домой он не вернулся. Никогда. Когда стало можно спрашивать — отец дважды посылал запросы. Получал ответы. Разные. Смысл один — умер в лагере. В середине 90-х мы с отцом добрались до допросного дела моего деда в архиве украинской СБ.

Опись изъятых ценностей — одна позиция: паспорт гражданина Союза Советских Социалистических Республик. Дед был счетоводом на местной пищевой фабрике — какие ещё ценности?

Первый лист протокола допроса:

— Состояли в антисоветской организации?

— Нет.

— Занимались подрывной деятельностью?

— Нет.

Строка в конце страницы: "Допрос прерывается. Время: 23.30".

Как положено, в конце каждой страницы — подпись допрашиваемого. Круглая такая. С завитушками.

Лист второй: "Допрос продолжается. Время 1.30".

— Состояли в антисоветской организации?

— Да.

— Занимались подрывной деятельностью?

— Да.

В конце — подпись. Очень мало похожая на подпись на первом листе. За эти два часа деду перебили пальцы так, что он не мог держать ручку. Что ещё сломали, отбили, изуродовали, выдавили... — не знаю.

В середине лета, когда его переводили в другую тюрьму, он выкинул из окна вагон-зака записку. Как ни странно — дошла. До семьи. Он писал: "Признаю весь их бред. Иначе просто забьют. Уезжайте". Семья уехала. Спаслась.

Потом война, отец ушёл добровольцем на фронт из Киева в первых числах июля. К сентябрю из его батальона осталось шестеро. Потом... "Великий могучий Советский Союз"... Оттепель, застой, распад...

Мы сидим в приёмной областного управления СБУ. Отец почти не видит, и я читаю вслух. Читаю своему отцу — протоколы допросов его отца.

— Такой-то состоял в вашей антисоветской организации?

— Да.

— А такой-то?

— Да.

— А такая-то?

— Да.

Эту женщину, заведующую библиотекой, отец хорошо помнит. Она подбирала ему, школьнику, интересные книжки. Кое-какие истории, которые моя дочь будет, наверное, рассказывать своим детям уже в третьем тысячелетие — оттуда. Из книг, которые умная, внимательная женщина посоветовала тощему очкарику-подростку — моему отцу. Такая вот "связь времён".

Эту женщину не взяли в 38-ом. В тот год план по "врагам народа" выполнили без неё. В 39 органы ушли на "освобождённые и добровольно присоединившиеся" территории. Эту даму просто расстреляли. СС в 41. Просто зачистка территории. Им тоже не нравилась "связь времён".

— В 31 вы распускали антисоветские клеветнические слухи о якобы тяжёлой жизни советского колхозного крестьянства?

— Да.

Это был "Голодомор". Из дорожной канавы перед домишком деда через день вынимали трупы умерших от голода. Детей не пускали на улицу, потому что оголодавшие, озверевшие люди, умирающие от голода и болезней, расстреливаемые заградотрядами — просто рвали относительно сытых городских детей на мясо.

Конечно — "клеветнические слухи".

Я читаю отцу вслух, и вдруг: "Стоп. Повтори". Повторяю.

— Ваш двоюродный брат состоял в вашей антисоветской организации?

— Да.

— А где он живёт?

— В Киеве, на Подоле. Улица Волошская. А вот номер дома и квартиры — не помню. Могу показать.

Отец недоумевающе смотрит на меня: "Они были очень дружны, часто встречались, переписывались. Он не мог не знать адрес. Он был там за два дня до ареста".

Как удалось деду после ночи непрерывного избиения и допроса, со сломанными и не собранными в гипс пальцами и ещё не знаю чем... Как ему удалось сохранить ясность ума, твёрдость духа, системное мышление? Вставить в поток выбиваемых своих "да, состоял, подрывал, клеветал" — лазейку для спасения хоть одного человека?

"Кадры решают всё". И — всех. И самих себя. Внутренние органы, которые сами себя переваривают. При некоторых заболеваниях. Поэтому их постоянно не хватает. И никто не пошёл на Подол на известную улицу искать человека. Хоть бы и с известными органам именем и фамилией. И адресный стол не запросили. Хотя все — всё население — прописано и по месту прописки — проживает...

Этот человек так никогда и не узнал, что только две цифры адреса, которые дед, избитый и переломанный, сумел "забыть", отделяли его от этого ужаса. От смерти.

А потом была... жизнь того человека. Война и возвращение в Киев. Дети. Которые никогда не знали и не узнают, что само их существование — случайность, неправильность, следствие "забывчивости" моего деда. Там уже их дети, внуки, правнуки. Сейчас уже — в разных странах, на разных континентах. Решают свои проблемы, радуются и огорчаются. Женятся и разводятся. Живут. Много людей. Которых — могло бы быть. Не должно было быть. Если бы не дед.

А подпись у него так и не восстановилась. До самого конца. Последняя — 23 сентября 1938. Под "Ознакомлен" на решении Особой тройки. Где секретарём трудился персонаж с выразительной фамилией Честнейший. "Приговорить к расстрелу". Через два дня приговор был приведён в исполнение.

Через 60 лет...

Там на кладбище нет этих могил. Просто на самом краю, над обрывом, за которым огромная цветущая долина — красная кирпичная стенка. Невысокая, мне — по грудь. Скромная табличка: "Жертвам сталинских репрессий"... Там я, единственный раз в жизни, видел как плачет мой отец.

* * *

Я — не дед. Слабее. Меня не бьют, не ломают пальцы. Но... рассыпался. От боли, от страха, от одиночества. И... — попытался прилепиться, приспособиться. Без всяких задних и передних.

— Дабы служить верно и правильно — следует очистить чувства и желания твои и научится управлять ими. И коль скажет хозяин — "сие нельзя", то, как бы ни было сие желанно тебе — укроти возжелание своё.

Снова поза шавки. Только теперь голова чуть выше, а перед носом — чашка или миска с водой.

Запах свежей воды. Колодезной. Чистой, холодной, свежей. С морозца. А у меня во рту... бетонная крошка.

Пытаюсь сглотнуть. Нечем. Слюны нет. И я срываюсь. Головой вперёд ныряю в эту невидимую миску и... мощный рывок за ошейник подымает меня на дыбы.

Так отдёргивают дурно воспитанную собаку. Потом хозяин или хозяйка ругают пса, кричат, иногда бьют поводком по крупу.

На меня не кричат, меня не порют. Меня дрессируют. Снова станок. На этот раз — дыба. Только без выворачивания плечей из суставов. Нет нужды.

Глаза завязаны. Спокойный голос Саввушки. Он любит, чтобы у меня были завязаны глаза, чтобы я не видел, куда ударит его палочка. Короткие тычки по рёбрам, от которых у меня отнимается нижняя часть тела...

Интересно, а как учат собак не брать корм от чужого человека? Ударами электрическим током? — Здесь электричества пока нет...

Научение вежеству не прекращается ни на минуту. Спать мне не дают: возможно ли слуге спать когда господин его бдит? Лампадка перед Спасом-на-Плети не угасает, икона "не смежает очи". И мне нельзя. Нужно бодрствовать столько, сколь надобно будет господину. Заснуть, стоя на коленях на горохе, оказывается можно. А вот то же самое, но с затянутой петлёй на шее... Можно тоже.

Пробуждение от удушья. Со связанными за спиной руками, на разъезжающемся под коленями горохе.... На мой задушенный хрип приходит Саввушкин помощник. Злой, невыспавшийся. Пару минут наблюдает за моими судорожными и бессмысленными попытками остаться в живых. Потом восстанавливает исходное положение. Поджидает, пока я прокашливаюсь, отхаркиваюсь, начинаю дышать. И пару раз пинает сапогом. Очень точно выбирая места.