Зверь лютый. Книга 1. Вляп

— В другой раз не приду. Завалишься — сдохнешь.

И уходит.

Хочешь умереть — умри. Это никому не интересно. Не хочешь, но не можешь? — Сдохни. Не интересно. "Ты — никто. И звать — никак". Мусор.

Кто сказал, что "сухого водолаза" придумали в 20 веке? Полиэтилен — да. Но ведь годится и просто мешок из тонкой кожи.

Успокой сердце своё. Дыши медленнее, ты, корявая заготовка "холопа верного". Медленнее. Начнёшь задыхаться, станешь дёргаться — будет больно. Будет очень больно. Не будешь дёргаться... — всё равно больно. Горло уже горит, болят лёгкие, слезятся глаза. Терпи.

"Умереть молча" — честь. Не удручая господина своего неприличной суетой и звуками.

— Вершина служения — смерть за господина. Нет выше счастья. Отвести угрозу, защитить своим, им же выкормленным и выпестованным телом. Готов ли ты к этому? Не убоишься ли боли?

Я яростно трясу головой — киваю. Готов-готов. Сдохнуть, закончить всё это — да с радостью!

— Сними повязку с глаз. Положи руку на стол. Нет, только мизинец. Сейчас я ударю палкой по пальцу, и кость его будет раздроблена. Потом, когда он загноится и почернеет, мы отсечём его и прижжём рану каленым железом.

Саввушка взмахивает своим дрючком, я инстинктивно отдёргиваю палец. Следует наказание. За неготовность отдать за господина мелочь — часть собственного тела.

"И если глаз твой искушает тебя — вырви его. И если рука вводит в искушение — отсеки её".

Искушает.

Страхом боли, стремлением к жизни.

Неисполнением служения.

"И не введи нас в искушение" — это молитва. Затем — закрепление учебного материала.

Отличий удушения "сухим водолазом" от удавки — много. Например, при использовании удавки на собственной шее можно видеть, как опухает и наливается кровью отражение твоего собственного лица в глазах визави.

— Господин ставит слуг своих на разные дела. И слугам должно говорить господину правду истинную. Ибо по словам их, судит он о делах. Лжа же господину есть грех постыдный и наказуемый.

Старинное русское слово "правёж". Обозначает процесс извлечения "правды" путём нанесения палочных ударов по ступням и лодыжкам. Палки называются "батоги". Хотя, зачем они здесь, когда есть Саввушкин дрючок? А лодыжки мои — вот они. Чтоб не ошибался, отмечая киванием головы, количество предметов. Немота не позволяет говорить, но не освобождает от ответственности. За ложь. Пусть и неизречённую.

Я снова вою, катаюсь по земле. Вдруг Саввушка опускается возле меня на колени и начинает гладить по голове, жалеть:

— Холопчик, миленький, не обижайся. Если я не доучу тебя, то в деле, в жизни твоей, может статься, придёт случай. И предашь ты господина. Дрогнешь, не сумеешь, растеряешься, твёрдости не хватит... И стыдно тебе будет. Как Иуде, предавшего господа нашего. И пойдёшь ты и повесишься. С тоски, деточка, с тоски смертной — петлю накинешь. А грех на мне будет — учитель худой.

Я рыдаю у Саввушки на плече. Да, я всё понимаю: "тяжело в учении — легко в бою". Я тебе благодарен, я стараюсь. Я буду верным, я для господина — всё отдам. Сделаю, исполню, не пожалею.... Чтобы тебе, мой бесконечно терпеливый и добрый учитель, за меня стыдно не было...

"Стокгольмский синдром" в натуральную величину? Палач и жертва — "идущие вместе"?

Повтор. Снова мизинец на столе. Сжимаю зубы в предчувствии боли. Сквозь сжатые зубы — молюсь. "Господи! Иже еси на на небеси...". Монотонная молитва отвлекает от неизбежного, снижает ужас от ожидаемого. Саввушка бьёт, но я не шевелюсь.

"Отдать малую часть свою за господина своего — радость". Вот сейчас ка-ак... Я — радуюсь.

В последний момент, уже в ударе, Саввушка поднимает свой конец дрючка, второй конец бьёт в стол, палка чуть-чуть не доходит до оттопыренного мизинца.

— Господин не велел причинять тебе вреда. Ибо он любит тебя. Даже и не видав. А ты?

У меня — слёзы. Просто льются из глаз. От нервного напряжения. От ожидания боли и ненаступления её.

От избавления.

От радости.

Да! Я тоже его люблю! Я его обожаю! Я просто захлёбываюсь от искреннего восторга. Чуть смущённого, но — восторга.

Смущаюсь: я же испугался. Я ожидал муки, боялся. Но — превозмог ведь! Я горд собой — я пересилил свой страх! Мне дала силы — преданность. Преданность моему господину. Я ему предан. Всей душой.

Он! Он сделал меня сильным!

Потому что меня учат главному — правде. В мире есть сила сильнее страха. Сильнее боли.

Господи! Как же мне больно! Как же мне страшно!

Господи! Спаси и защити! Силой твоей. Божественной силой.

Бог есть любовь!

Теперь я это понимаю. Вот тут, в этом средневековом, святорусском застенке, я — понял. Я понял правду! Меня научили. Научили любви. Настоящей, безграничной, бескорыстной, не рассуждающей, не ожидающей наград...

Истинной любви. К моему господину.

По щекам текут слёзы. Слёзы ликования, слёзы облегчения, слёзы счастья.

Я так боялся! Но я выдержал. А он... Он меня пожалел! Посочувствовал. Он не хочет, чтобы мне было больно!

Как хорошо. Как нежная ласка... По душе. Я не один — он думает обо мне! Он заботится. Я... он... Он хороший. Он суровый, но справедливый. И очень хороший. Я ещё его не знаю, я не знаю какой он — молодой или старый, толстый или худой...

Какая глупость! Какие мелочи! Он — господин!

Я не знаю его, но он... Он знает обо мне, он помнит, он заботится. Он про всех знает! Он мудр и внимателен. Даже ко мне, к одному "из малых сих". К ничтожному. Который "ни на что не годен".

Господи! Спасибо тебе: ты дал мне доброго господина!

Его милостью я живу, даже не зная его. Его заботой я учусь. Его промысливанием, его благоволением и соизволением со мной возится Саввушка. Тратит на меня, бестолкового, неумелого, ни на что негодного — силы и время своё. Душу свою. Чтоб я стал человеком. Чем-то годным. Чем-то, из того, чем возможно стать человеку.

Холопом верным. Истинным слугой. Лучшим и преданнейшим.

Спас на стене и свёрнутое кольцо плети под иконой впечатываются в сознание. За закрытыми веками — тот же образ. Образ Спаса. Образ плети. Символ власти. Высшей. Безграничной. Надо мной. Безграничной, но не бессердечной. Она вбивает, но не убивает. Учит, мучает, но не калечит. Мучает для моего же блага.

Это ж — научение! Это ж — мне на пользу! Вот она и учит. Бьёт за ленность, за непонятливость. Но — и жалеет! Господь всемогущ, но и милостив! Как Саввушка. Как мой будущий хозяин. Я буду ему служить. Истового, верно. Не за страх, а за совесть. За надежду. За надежду на его милость. Милость ко мне — ничтожному, бессмысленному, ни на что не годному, полному болей, страданий и глупости. Надежду на маленькую милость безграничной, бесконечной власти надо мной. За радость. За радость подчинения, за радость сопричастности к его власти. За радость исполнения его воли. Господней воли, господской воли. За счастье любви. Искренней любви к мудрой доброй высшей силе.

Каждое упражнение или наказание заканчивается коленопреклонённой молитвой перед иконой, перед плетью. Перед символом господа, перед символом господина. Кажется, господь тянется к рукоятке господской плети. Кажется, плеть держит на себе Вседержителя.

Кто я, чтобы спорить с Вечностью? Кто я, чтобы возражать Безграничности?

Глава 12

Всё кончается. Как-то, когда-то...

Саввушка возвращается с Верху, с мороза, чем-то расстроенный. Я сижу у стены на цепи. Поза "сидящего пса".

Вообще, "верный холоп", в значительный мере — "верный пёс". Даже по динамике движений. Никаких ног, коленей вперёд. Только язык вываливать не надо. Если Саввушка подойдёт и посмотрит в глаза — надо отвернуть лицо и смотреть в сторону. Прямой взгляд — недопустим. Пока он не возьмёт мою голову в руки и сам не заставит смотреть прямо.

— Счастье тебе привалило. Господин велел тебя привести. Ты рад?

Конечно! Только новость... такая волнующая. Я чувствую, как подскакивает в груди моё сердце. От волнения, тревоги, надежды... От радости.

О Господи... Господь всемилостивейший! Сейчас я увижу своего хозяина, своего владетеля! Самое дорогое, что у меня есть в этой жизни! Единственное! Ради чего я умереть готов! Какой он? Что он скажет? Как посмотрит, какое впечатление я на него произведу? А вдруг я ему не понравлюсь?! А вдруг он меня отошлёт куда-нибудь? И я не смогу видеть его?! Как жить тогда?! Без счастья, без надежды, без возможности хотя бы изредка, хотя бы издалека взглянуть на него, на хозяина, на господина?!

Господи, помоги мне...

— Кончилось твоё учение. До срока. По-хорошему, надо бы тебя ещё многому поучить. Да вот хозяйка торопится — хочет тебя внуку к Новому Году подарить. А он как раз нынче к бабушке своей в гости приехал. Как они из-за стола выйдут, так нас и позовут. А пока ещё одну вещь успеем сделать. Ты, когда тебя к боярыне приводили, смотрел на неё дерзко и удом своим дразнился. Так что, чтобы подарок внучку понравился, и ты при дарении хозяйку не осрамил, велела она уд тебе урезать. Под корень. Давай-ка к столу, пока время есть.

Цепки на ошейнике уже нет, Саввушка снял. Я плавно подымаюсь с колен. Я много чего насчёт колен своих научился делать — опускаться, подниматься, ползать. Оказывается, на коленях очень удобно. Двигаешься легко, быстро, ловко. Будто течёшь. Не помогая руками, не двигая корпусом.

Как во сне подхожу к столу. А как же я буду без... этого? Ответ известен, вбит уже в подсознание:

"Если смущает тебя око твоё — вырви его".

Выкладываю своё хозяйство на стол. Саввушка, добрый человек, чтобы я не дёргался и пальцы вдруг не сунул под нож, связывает мне локотки за спиной. Легонько. Просто чтобы оградить от невольного движения. Я даже не обращаю на это внимание: он учитель, он лучше знает.

Его подручный вытаскивает откуда-то здоровенные клещи. По металлу. Чёрные, заржавевшие в сочленении, с окалиной в нескольких местах. С натугой растягивает рукояти клещей. Заржавело всё — железо аж визжит при движении.

Я смотрю прямо перед собой на икону. Спас-на-Плети. Лик Иисуса — в радуге и расплывается. Слезы. Мои. Не будут меня любить девки красные. Ну и не надо! Зато будет любить хозяин... Потому что... потому что я его обожаю! Потому что Саввушка научил меня служению. Беззаветному, самоотверженному, истинному. В лепёшку разобьюсь, чтобы быть достойным любви господина моего. Всё ради него отдам. Всё-всё.

Да и нет у меня ничего своего. Я всё потерял. При вляпе. Даже тело, кожу, зубы. Здешние люди, предки — чужие и чуждые. Ничего нет. Единственная нить в этом мире, единственный здесь луч света — мой господин. Единственный, кто думает обо мне, заботится. Ведь я же — его раб, я же — принадлежу ему. Весь. Полностью. Душой и телом. Моему хозяину.

— Как, отроче? Готов?

Я киваю, не отрывая взгляда сквозь слезы от иконы. Сейчас будет больно. Но не долго. Я ведь теперь приучен к боли, я научился её терпеть. Я — перетерплю. Я теперь всё перетерплю. Чтобы служить ему. Чтобы быть с ним. Скорее бы...

— Стой. Не так. Боярыня сказала "под корень". А ты куда мостишь?

Саввушка палочкой приподымает мой отросток, подручный долго елозит клещами по столу, примериваясь. Дёргает их, они противно скрежещут. Пару раз лязгает вблизи цели, с натугой открывая и закрывая заржавевшие щипцы. Сейчас чуть повернёт клещи, лязгнет и... и этот... отвалится. Упадёт на пол.

"И даже волос не упадёт с головы человеческой без промысла божьего".

Всё — по воле господа. Разве возможно воспротивиться воле Всевышнего? Спас на стене улыбается сочувственно, умиротворяюще. Сквозь радугу моих слез.

— Опять не так. Ну оттяпаем, а прижигать чем? Давай клещи в горн и раскалить.

У меня уже нет ни мыслей, ни чувств. Ну и правильно. Чтоб не вводил в грех дерзости — калёным железом. Как в Писании сказано. Ради счастия истинного служения. Ради воли высшей, безграничной, всемилостивейшей, простёршейся надо мной. Надо мной — глупым, ничтожным, бессильным и бессмысленным. "Горсть праха земного". "Отсеки член, мешающий тебе".

Ступор. "Пусть будет что будет". "На всё воля божья". Устал...

Откуда-то сзади, от двери голосок:

— Боярин в баню пошёл, велено привести. Спешно.

Саввушка внимательно заглядывает мне в лицо.

— Не успели. Инда ладно. Смотри, не осрами учителя своего.

Меня заворачивают в тулуп как есть, с головой, с ногами. Подручный подхватывает на руки, будто малого ребёнка, и мы бегом... Я нечего не вижу из-под воротника тулупа, но свежий, морозно-весенний воздух во дворе бьёт, вливается, пьянит. После тёмного, затхлого, вонючего подземелья — радость свежести, радость света. И — волнение. От прошедшего. От грядущего. Ожидание встречи. Встречи с моим... С моим светочем, моим спасителем, моим владетелем... Он заботится обо мне, он обо мне думает, он позвал меня к себе. А я его... я его так люблю!

Я ведь пока ничего другого не могу. Не умею, не понимаю. Только любить. У меня не осталось ничего. Только душа. Совершенно опустошённая, слабенькая семиграммовая душа. В изнурительной, изнывающей пустоте которой — только любовь. Только один свет наполняет её — любовь к нему.

"Вот, вот сейчас... увижу... господина своего!". Я очень слабенький после всего, что было прежде, что было сегодня. А тут такое волнение, такие чувства, свет, воздух...

Снова непрерывно, сами собой, текут слёзы.

Меня ставят на пол, выворачивают из тулупа, голого, с ошейником на шее, со связанными за спиной локотками, с мокрыми от слез, от всего пережитого, глазами. У меня дрожат ноги, дрожат губы, дрожит всё тело. От слабости, от пережитого, от пробежки по холодному воздуху... От волнения и ожидания.

"Вот... Вот сейчас... Он увидит меня и всё решится... Господи! Помоги мне!".

Небольшое, очень тёплое, богато убранное помещение, несколько мужчин за столом, часть в одних нательных рубахах. Во главе стола сидит молодой, лет 25, русобородый, среднего роста, мужчина. Смотрит скучающе. Над ухом голос Саввушки:

— Это господин твой, боярин Хотеней Ратиборович. Из славного рода Укоротичей. Поклонись, дитятко, как учили.

И я стекаю. На колени, на пол. "Упадаю на лицо своё".

Прижимаюсь к половичку на досках лбом, грудью, животом, всем телом сколько могу. Распластываюсь, припадаю, "отдаю себя в волю твою"... Как в церкви перед святыней, как учил меня Саввушка. Полностью приличествующей позы перед господином я принять не могу — руки связаны. Но я стараюсь.

Я — ошеломлён, я — потрясён, я — полон трепета. Трепещет душа моя. В тревоге. В предожидании. В надежде. В любви.

Вот он, мой хозяин, мой... свет и смысл жизни. Власть безграничная и всеблагая. Какой он... молодой, красивый, спокойный... прекрасный...

Меня трясёт. От волнения, от ожидания...

— А вязки на нём к чему? Снять.

Чьи-то руки снимают с моих локтей путы.

У меня на глазах снова слезы: "И прекрасный, и добрый!".

Счастье! Счастье служить не только сильному, но и прекрасному. Могуществу, доброте, красоте в одном лице. В лице моего хозяина. Моего повелителя.