Князь Тишины

Иван уткнулся в рисунок и издал шип, достойный доисторического ящера:

—  Откуда он вывалился?!

—  На, ищи. — Я протянула ему пачку тетрадок.

Пока Иван в них лихорадочно копался, я рассматривала картинку и размышляла. Совершенно очевидно, что запись имела прямое отношение к творчеству — не в общем смысле, а именно к Чистому, которым занимались мы. Меня охватило ощущение, что я нашла нечто секретное и очень важное. "Да это, можно сказать, про меня, — вдруг с волнением подумала я. — Дерево творения — это типа моей сакуры..."

—  Нашел! — почти крикнул Иван, извлекая на свет тетрадь и с гордым видом демонстрируя ее мне. Тетрадь выглядела необычно: из грубоволокнистой бумаги, в прозрачной желтоватой суперобложке с золотой надписью: "Aurum eternum".

—  Что это? Дай посмотреть! — потребовала я, протягивая руку за тетрадью.

—  Перед тобой, — высокопарно произнес Иван, отдергивая тетрадь, — легендарный Кодекс мастеров Чистого Творчества. Точнее, выдержки оттуда. Наверно, Антонина выписывала для собственного пользования. Для учеников, к твоему сведению, — добавил он, — сей документ запретен. Почему — не знаю. Но определенные догадки у меня есть, и я собираюсь поискать им подтверждения.

Иван принялся листать тетрадь. Передо мной замелькали страницы, исписанные мелким корявым почерком Антонины. Судя по тому, что записи были сделаны разными чернилами, их заносили в тетрадь урывками.

—  А почему Кодекс легендарный?

—  Потому что его никто не видел. Среди старшекурсников ходят сплетни, что его скрывают специально, потому что правила творения, по которым обучаемся мы, и те, что записаны в Кодексе, — две большие разницы. Я всегда это подозревал...

Заинтригованная, я заглянула Ивану через плечо. Записи были малопонятные, иные даже не по-русски.

—  О чем там речь?

—  Да так... типа словаря. Термины всякие, — отмахнулся Иван, листая тетрадь. — Мне нужно совсем другое. Законы, правила...

—  "Активное воображение", — прочитала я вслух. — "Сила видимого и невидимого"... "Vera Imaginatio — материя, которая формируется с помощью иллюзии". Ни фига себе! Получается, между материалистами и иллюзионистами нет особой разницы? Не переворачивай, это же интересно...

—  Отвянь... Вот! Нашел!

Иван торжественно ткнул пальцем в текст и прочитал:

"Если у тебя есть истинный дар..."

Резкий взвизг открываемой двери поразил нас, как гром небесный, а шквал холодного воздуха, ворвавшийся в кладовку, приморозил к полу. Но это были сущие пустяки по сравнению с ледяным взглядом Антонины.

—  Это что еще такое?! — рявкнула она.

"Господи, как я ненавижу, когда на меня орут", — тоскливо подумала я.

—  Как называется это свинство?!

—  Разбой среди бела дня, — услужливо подсказал Иван, незаметно убирая тетрадь за спину. Антонина налетела на него, как голодный орел, и выхватила тетрадь, едва не вырвав ему руку из туловища.

—  Да ты... знаешь, кто ты такой?!

Я машинально втянула голову в плечи, с некоторым облегчением осознав, что первый удар Иван вольно или невольно принял на себя. Ругаться Антонина любила и умела, в выражениях не стеснялась.

—  Кретин безмозглый, идиот хронический, дебил неизлечимый, — зачастил скороговоркой Иван. Антонина оторопело на него взглянула.

—  Тюрьма по мне плачет, кончу я маляром, ни стыда, ни совести, бездарь ленивый, выродок тупоголовый...

—  Хватит, — резко, но без прежней самозабвенной ярости оборвала Антонина. Такой контратаки она явно не ожидала и даже, как мне показалось, слегка устыдилась, когда Иван самокритично применил к себе ее не самые забористые эпитеты.

—  Антонина Николаевна, мы просто искали альбом по русскому искусству, — подала я голос. — У Ивана в домене не ладится...

—  А кто вам разрешил в мой стол залезать?

Мы как по команде покаянно опустили головы.

Антонина прямо в куртке прошла к столу и принялась заботливо складывать в него тетради.

—  Что стоите? Вон отсюда оба!

Мы не шевельнулись. Иван тоскливым взглядом провожал желтую тетрадь.

—  Антонина Николаевна, а вот этот рисунок действительно про мою сакуру? — решилась я.

Вместо ответа наставница пробормотала про себя: "Ну, дорвались!"

—  Деточки, шли бы вы отсюда.

Иван с тяжким вздохом вышел. Я осталась. Антонина почесала переносицу и уселась на край стола.

—  Иван, куда попер? — крикнула она неожиданно. — Для кого я умные вещи читать буду?

Иван как по мановению волшебной палочки возник в дверях. Антонина полистала заветную тетрадь и зачитала своим скрипучим голосом:

—  "Существует связь между душой мастера и тайной вещества. Никогда не сумеешь создать из внешнего образ того, что ищешь, за исключением, что сначала сделаешь это из самого себя... Ибо если мастер не обладает сходством с творением, никогда оно не поднимется на подлинную высоту, и не найдет он дороги, ведущей к цели".

Некоторое время в каморке было тихо.

—  Поняли хоть что-нибудь?

—  Чего ж тут не понять? — помолчав, ответил Иван. — Это самоочевидные вещи. Лично я так и делаю: по своему образу и подобию...

—  А по-моему, здесь речь совсем не об этом, — возразила я. — Вот ты, скажем, творишь крокодильчика, и сам ему должен уподобиться. Представить себя им, почувствовать его изнутри. Тогда он получится живее.

Я сама вообще-то так не делала, разве что иногда нечаянно получалось. Иван в ответ на мою речь пренебрежительно фыркнул.

—  Еще мнения будут? — холодно спросила Антонина. — Хорошо. Баня, вопрос. Знаешь, что делали перед началом работы средневековые иконописцы?

—  Угу, — довольно кивнул Иван. — Перед началом работы три дня постились и молились... или вообще пока работа не закончится? Забыл.

—  Не суть важно. А зачем они это делали?

—  Типа, чтобы душу очистить, — высказалась я, поняв, куда гнет Антонина. — Чтобы приблизиться к совершенству. Как там... чтобы мастер был похож на творение, и наоборот. Только я думаю, что можно обойтись без этого. Есть куча примеров. Бот у нас на даче сосед — художник очень талантливый, так он ночью выкопал у нас целую грядку редиски, а на ее месте посадил свой мак и вообще ворует все, что плохо лежит... Опять-таки, если вспомнить Погодину...

У Антонины вытянулось лицо.

—  Я, конечно, в Гелькины крайности не вдаюсь, — сказал Иван, — но замечу, что в моем домене и так дела идут отлично. Просто идеально.

—  Хочешь сказать, что ты по жизни идеальная личность? — съязвила я.

Иван скромно промолчал.

—  М-да, — уронила Антонина. — Печально. Даже не так печалят меня ваши заблуждения, как неумение слушать и слышать. Ладно, идите отсюда. Готовьтесь к тесту по управлению ночным небом. Геля, тебе вроде картинка понравилась? Ну так возьми ее себе. А если еще раз увижу, что какие-нибудь паразиты залезли в мой стол...

Почтительно пятясь, мы удалились из каморки.

—  Знаешь, что я прочитал в тетрадке? — прошептал мне Иван, когда мы вернулись в мастерскую.

—  Ну?

—  Если у тебя есть истинный дар, то акт творения не требует ни проверок, ни ограничений.

—  Прямо так и написано?

—  Угу.

Я впала в задумчивость, прижимая к сердцу картинку с ветвистой девушкой. Высказывание очень напоминало поучения достопамятного Князя Тишины. По-моему, над этим обстоятельством стоило поразмыслить.

После занятий, уже довольно поздно, мы встретились с Мариной, чтобы ехать домой вместе. Однако наши планы непредвиденно изменились.

—  Глянь-ка налево. Тебя кое-кто ждет! — хитро заметила Маринка, пролезая сквозь дыру в заборе.

"Саша!!!" — подумала я, покрываясь мурашками. Но это была чисто рефлекторная реакция. И секунды не прошло, как я поняла, в чем дело, и брякнулась духом с эмпиреев на сырую землю. У дыры в заборе караулил неотвязный Макс. Судя по синему цвету его носа, торчал он тут уже давно.

—  Бедняжка! — шепотом пожалела его Марина. — У него что, шапки нет? Чего он вечно одет не по сезону?

—  Закаляется, наверно, — съязвила я. — А может, крутизну изображает, заморыш несчастный.

—  Привет! — пролязгал зубами подошедший Макс, кутаясь в свою вечную куртку-плащевку. — Долго вы сегодня!

—  Как всегда, — я привычным жестом вручила ему сумку. — Ну и погодка! Это мокрый снег, или мне кажется?

—  Погуляем? — с надеждой предложил Макс. — Ты вроде в кафе хотела?

Я поморщилась. Погода для блуждания по улицам была и впрямь отвратительная.

—  Ладно, я побежала, — быстро произнесла Маринка. — Мне еще на бальные танцы к семи.

—  Все-таки записалась? Молодец! Я тоже хочу!

—  Так пойдем сегодня вместе.

—  Сегодня... да что-то лень. Я внезапно не могу. Надо все обдумать...

—  У нас на сегодня планы, — заявил Макс, испугавшись, что я воспользуюсь поводом и сбегу от него. — Ведь правда, Гелечка?

Я не удостоила его ответом, но подумала: "Ты за "наши планы" еще ответишь. Совсем обнаглел!"

Мы шли по улице. Уже начинало темнеть. Снежинки попадали в глаза и таяли на ресницах. Свет фонарей дробился в каплях, превращаясь в подвижный замысловатый узор из разноцветных огоньков. Макс болтал, как радио со сломанным выключателем, я мечтала о Саше. Точнее, я думала: "Саша", а остальное приходило само. Как он смеется, когда тетя Наташа делает ему замечания; как сидит на диване, откинув голову, и с презрительным видом смотрит телевизор; какие у него бездонные глаза, сколько в них уровней и смыслов. "Золотые хлопья света — роковые капли мрака, — непроизвольно начала я нанизывать сравнения, — лунный луч из поднебесья, заблудившийся в пещере, — серый камень озаривший, сплошь покрытый древней вязью, — задрожала капля мрака, не упав... он весь — загадка, и ее не разгадаешь, только край души увидишь, заглянув сквозь каплю мрака..."

—  Хочешь, в субботу съездим в Пушкин?

До меня постепенно дошло, что Макс задал какой-то вопрос.

—  Говорю, хочешь, за город съездим?

—  Да мне...

—  Только не говори, что тебе все равно, — дрогнувшим голосом произнес Макс. — Я уже слышать этого слова не могу.

Я хмыкнула. Слышать он не может! Да что он о себе воображает? А в Пушкин я ехать не хочу. У меня на субботу другие планы — я собираюсь возвращать Саше "Кладбище домашних любимцев" Стивена Кинга. Полдня буду предвкушать и собираться с духом, пятнадцать минут общаться и оставшиеся полдня — перебирать впечатления и ловить кайф.

Макс вдруг остановился.

—  Слушай, я правда так больше не могу, — дрожащим голосом сказал он. — Тебе, по-моему, все равно, есть я рядом или нет.

"Ошибаешься, дорогой, — подумала я. — Без тебя гораздо лучше".

—  Ну чего ты все время молчишь? Скажи хоть что-нибудь, — умоляюще произнес Макс, хватая меня за руку.

Ладони у него были горячие и липкие. Я выдернула руку и спрятала ее в карман. Его прикосновение было мне неприятно.

Макс это почувствовал. Он покраснел и срывающимся голосом сказал:

—  Зачем ты вообще со мной ходишь, если тебе на меня наплевать?

—  Я к тебе нормально отношусь, — возразила я. — Положительно.

—  Ты общаешься со мной, когда тебе нечем больше заняться. Ты меня унижаешь своим высокомерием. Каждый раз, как я тебе звоню, чувствую себя как оплеванный...

—  Так не звони, — сердито сказала я. Присутствие Макса начинало меня конкретно тяготить.

Макс отвернулся и не ответил. Некоторое время мы шли молча.

—  Я решил, что нам нужно расстаться, — наконец сказал он дрожащим голосом.

—  Ну, если ты так хочешь... — протянула я без особого энтузиазма.

В принципе, подумала я, он меня не очень доставал, а наличие поклонника греет самолюбие и вызывает у подруг здоровую зависть...

—  Расстаемся?

Макс остановился.

—  Что, прямо здесь? — удивилась я.

—  Почему бы и нет?

—  Ну, пока.

Макс закусил губу, развернулся и пошел в обратную сторону. "Ой-ой-ой, какие мы решительные", — пробормотала я, глядя ему вслед, и направилась вперед по улице. Через две минуты Макс меня догнал и пошел рядом, как привязанный.

—  Что, совсем гордости нет? — неприязненно спросила я.

—  Ты мне дороже гордости, — глухим голосом сообщил Макс.

"Не дай бог мне когда-нибудь дойти до такого унижения", — подумала я.

—  Я все-таки пойду, — сказал Макс через полминуты. — Проводить тебя до метро?

—  Иди, иди, — радостно ответила я. — А я еще погуляю.

Макс ушел. Видно было, что он до последнего надеялся, что его окликнут. Я осталась одна. Наконец-то! В душе нарастал непонятный восторг; мне словно стало легче дышать. Я стояла посреди улицы и смотрела, как вокруг по обледенелому асфальту ползут гонимые ветром сухие листья, словно армада мертвых кораблей. Черный прозрачный воздух над крышами становится синим, бархатистым, украшенным, как стразами, первыми звездами. Прохожие — не более чем светотеневые эффекты в переливах этой стеклянной тьмы. Где-то поблизости, в колючей от холода темноте за домами, излучает жар невидимое солнце — Белая Башня, где живет Саша. Никого нет между нами. Какой кайф — одиночество и свобода! Я исчезаю, растворяюсь в этом вечере, расцветаю электрическими огнями, превращаюсь в ветер.

ГЛАВА 16

Как Геля ради любви нарушает все правила демиургии

Ночь одевает мир непроницаемой тьмой.

Из-под земли сочится нездешний холод.

Воздух заражен страхом.

Когда открываются двери заката,

Жизнь обретает новый смысл.

Бурзум

В субботу, как и планировалось, я отправилась к Саше в гости, отдавать книги. Прошлый раз я набрала их столько, сколько смогла унести, в основном Стивена Кинга. Честно говоря, я терпеть его не могла: запугивать себя до полусмерти не доставляло мне удовольствия. Поэтому Кинга я сложила дома в ящик стола, чтобы лишний раз не попался на глаза, и решила возвращать его небольшими порциями, используя по прямому назначению, то есть в качестве предлога для встреч. Словом, примерно неделю я собиралась с духом и наконец, сразу после школы, отважно направилась к Хольгерам. Было бы неплохо, думала я, если бы дома оказалась тетя Наташа, которая непременно захочет задержать меня и напоить чаем. А если Саша будет там один? Меня же удар хватит от ужаса и восторга! И как я в таком состоянии буду его очаровывать?

Я позвонила в дверь.

—  А, это ты. Здорово, — без особого энтузиазма встретил меня Саша, возникнув на пороге в растянутом на коленях и локтях спортивном костюме. Вид у него был заспанный, глаза красные — на компьютере играл, что ли? Но выйди он хоть в дверной коврик завернутый, мне было все равно.

—  Книги принесла? Че, так быстро прочитала?

Я обшарила взглядом пространство: кроме Саши, кажется, никого. Откуда-то доносилась музыка, любимая Сашей мрачная тяжелятина. У меня по коже пополз озноб, горло сжалось так, что я засомневалась, смогу ли издать хоть какой-нибудь звук, кроме комариного писка.