Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

Аггей — местный. Уже сертифицированный. В смысле — рукоположенный. Его приход, его церковь — погибли. Пусть до весны поработает "комиссаром" у меня. Нарушение епархиальной дисциплины — небольшое. Да и прямое подчинение — Ионе Муромскому. Может, и замнём как-то.

А сдвинется, свихнётся, будет "неправильно себя вести" — можно спокойно и вышибить. Не поставленный, какой-то "левый", приблудный, не от епископа.

— Господине, муромские идут.

— Где?!

— Сигнальщики на горах сигналят.

Парнишка, почти ребёнок, внимательно вглядывается в "Гребешок". Я там ничего не вижу, а он знает — куда смотреть. И умеет видеть.

— Шесть лодей. Идут шибко. На передней — княжий стяг. Сотни полторы народу.

— Хорошо. Ждём.

Через час на реке появились княжие ладьи. На передней, на самом носу, во весь рост, широко расставив ноги, стоял князь Живчик.

Смелый мужик. Когда 12 гребцов делают вёслами синхронный рывок... улететь за борт в полном доспехе... Я так стоять не рискую. Но у него — большая практика. С детства.

— Где?!

Ладья с князем подошла к лодочке с воеводой. Вновь прибывшая "благородина" вот так сразу и понесла. Не по вежеству...

— По здорову ли сбегалось, княже?

Живчик весь в нетерпении, в досаде, в ожидании. А тут ему... кусочек святорусского этикета. Сейчас ещё спрошу: здоров ли твой скот? И — подошли ли его жене мои подарки? Про все три платья, про каждое — отдельно спрошу.

Чисто для знатоков: лодками, как и конями — "ходят" или "бегают". А "плавает" — дерьмо в проруби.

Живчик открыл, было, рот. Поглядел на мою радостно улыбающуюся физиономию. Вспомнил что-то. Уж не прозвища ли мои? Типа: "Княжья Смерть"? Закрыл рот, вдохнул-выдохнул... И заговорил спокойнее, без наезда:

— Спаси тебя бог, воевода. Дошли хорошо. А ты — поздорову ли?

И, не вытерпев более "вежества по обычаю", завопил:

— И где эти гады-крамольники?! Упустил поганых проклятых?! Где они, где дрова их?!

Я разулыбался ещё шире. Сейчас ещё про погоды спрошу, про виды на урожай, на удой и окот, про первопрестольные и постные дни... Потом почувствовал, что у князя может и "резьбу сорвать".

— Поганые — на островке сидят, твоего княжеского суда дожидаются. А "дрова" — вон, под горой на песочке лежат, моими людьми прибранные.

Юрий покрутил головой, выглядывая уже оттянутые к моему берегу дощаники и лодки мятежников, ещё раз внимательно осмотрел мой экипаж:

— Я гляжу — у тебя и раненых нет. Боя не было? Перехитрил как?

— Нет, княже. Мы их стрелами побили.

Юрий пренебрежительно поморщился.

— Вона чего... Трусоваты у тебя люди. Да и то сказать — сопляков собрал. Молоко ещё на губах не обсохло. Ладно, командуй на берег.

Эк ты... Моих людей поносить нельзя. Этого я не спущу. Но — без мордобоя.

— Тю. А честь? А слава? У тебя-то мужи взрослые, брадатые. Что ж, они так и уступят? Моим... мальчишкам-молокососам? Мне-то прозвище новое, вроде "Иван-Поганобоец" — не повредит. А вот ты... Отдашь ли славу мне? И моим соплякам?

Живчик снова поморщился, как от кислятины. Подумал и махнул остальным своим ладьям:

— Мы — с отсюда пойдём. А ты там, с низу встань. Чтоб не убёг никто. Давай-давай.

— Слушаю и повинуюсь, светлый князь Муромский.

Я несколько вычурно поклонился, и мы быстренько слиняли.

* * *

Для всякого исконно-посконного русского князя, как и для всех бояр и гридней, лучный бой — занятие для детей, трусов и поганых. До такой степени, что во многих местах, и в самой Руси, и в обрусевших тюркских племенах, стрелков называют "молодшими". "Детка-малолетка". Все уверены, что взрослый серьёзный человек в бою стрелять из лука — побрезгует. "Славное дело" — рубить ворога мечом. На худой конец — топором ударить или копьём ткнуть.

Ростик, с его сотней смоленских стрелков, проявил немало смелости, создав такое подразделение. Это — не по-русски. Неприлично, не кошерно.

Но именно так — разделив пехоту по родам войск, отделив стрелков от копейщиков — бил саксов под Гастингсом Вильгельм Завоеватель. Народное ополчение у тех же саксов строилось "по родам и племенам", как греки под Троей, а не по особенностям бойцов, как требует военная необходимость. Так же — выделив стрелков в отдельный отряд — будет строить свои полки Александр Невский в Ледовом побоище.

* * *

Да мне плевать — по-каковски: по-русски, по-нормандски, по-татарски... Враги дохнут, а мои нет? — Значит, "правильно".

Вот и сейчас муромская дружина лезет на берег, в дюны, в кусты. Там будет ближний бой, сеча. А мои ребятки посидят в лодках, со стороны посмотрят. Цель — уничтожение дурней — будет достигнута. А потерь — не будет. У меня. У Живчика... — это его люди, его честь. Его представление о "правильно".

Конец шестьдесят шестой части

Часть 67. "Я стою на берегу, не могу поднять..."

Глава 363

Муромские подошли к верхней оконечности острова, попрыгали в мелкую воду и побежали кучами вглубь острова. Там сразу завопили. Потом стихли. И снова завопили уже вместе с муромскими.

Боевой клич гридней:

— Горгий! Горгий!

Смешался с воплями язычников:

— Айгор! Айгор! (Конь! Конь!)

Впрочем, превосходство дружины было велико. Довольно скоро муромцы прогнали мятежников по всему длинному острову. На нижнем конце собралась панически визжащая толпа. Преимущественно из женщин, детей и раненых. И стадо — из десятка коров. Наконец, из зарослей выскочили убегающие бойцы — из "друзей эмира" и примкнувших к ним. Следом пёрли без строя, помахивая мечами и боевыми топорами, разгорячённые гридни.

Толпа завизжала, прянула к воде, некоторые влезли в реку по колено, по пояс. Пришлось шугануть стрелами.

Всё: прижатые к урезу воды, скучившиеся на небольшом пятачке, люди, стали опускаться на колени, закрывая головы руками. Бойцы язычников ещё подёргались, кто-то, дико вереща, кинулся в последний бой. Его посекли топорами. Остальные стали бросать оружие на песок.

Гридни били пленных кулаками и пинали ногами. Сбивали на землю, заламывали руки за спины, спутывали локти. Обдирали оружие и что ценного видно. Ухватив за ворот, подымали, плевали в лица, снова били. Заставляли ползти на коленях на несколько шагов в сторону, выстраивая из пленников редкие ряды.

Мы подгребли к пляжу чуть в стороне, где, возбужденно встряхивая меч в руке, на берег вышел Живчик.

— С победой тебя, княже.

Никакой лести: Живчик сам дрался в первых рядах. Вон торчит в подоле кольчуги "бронебойная" стрела. И зарубки на шлеме слева — не было.

— На то — воля божья.

— Верно говоришь, княже. Как добычу делить будем? Тебе — вершки, мне — корешки?

Юрий, выходя из состояния боевого одурения, непонимающе посмотрел на меня:

— Это как?

— Тебе — люди. Мне — скот и хабар.

— С чего это?! Вы тама в реке сидели! Со стороны смотрели! Пальцем о палец не ударили! Мы тута кровь проливали! Сотоварищей теряли! Ворогов рубили...!

Мда... Говорят, что муромские — молчаливые. А тут аж трое с разных сторон набежали, в крик кричат и слюнями брызжут.

Живчик молчит и старательно пытается попасть мечом в ножны на поясе. Хороший у него меч. С дамаскированным долом.

* * *

Сперва делают сердечник такого оружия. Собирают пакет из разного железа и бьют. Сгибают и снова бьют. Получается вариант дамаска. Потом на края пакета наваривают лезвия из высокоуглеродистых сталей. Их закаливают. Лезвия обеспечивают жёсткость, сердечник — гибкость. Если дол протравить — получается очень красивый узор. Перед девушками красоваться — милое дело. Все сразу понимают, что ты и в деньгах, и в чинах, и в славах. Одна беда: мечи в ножнах носят, девушкам дол узорчатый — не видно.

* * *

Живчик убрал, наконец, меч, вскинул взгляд на меня. Ну, княже, жадность — великая сила. Я сам, как вечная жертва "дикого квакающего животного", постоянно "жабой давленный", могу подтвердить. Любая делёжка — кому-то несправедлива. Можно считать по потерям, можно — по бойцам, можно — по убитым врагам. И я ничего тебе поперёк не скажу — Всеволжск весьма зависит от твоей милости. А люди твои уже, как я вижу, полон теребят — снимают цацки, сапоги... Они это уже своим считают. Как ты против своих людей? Что тебе я, и что — твоя дружина?

— Пополам.То, что на острове? Что на берегу — моё?

— Экх... Индо ладно.

Что сработало? Прозвище "Княжья смерть"? Благоволение Боголюбского? Богатые подарки жене и детям? Лёгкий характер? Представление о справедливости? Не знаю. А знать — надо. Потому что от этого зависят мои дальнейшие действия.

Последовали шумные возражения старших дружинников. И разочарованное шипение — прочих. Раз будет делёж — всё взятое из запазух, загашников — надо вынимать и в общую кучу складывать. А оно там уже пригрелось...

Я вдруг поймал совершенно остановившийся, мёртвый взгляд Аггея. Он неотрывно смотрел на одного из связанных пленников, беззвучно шевелил губами. И передёргивался всем своим телом, едва прикрытым какой-то мешковиной.

— Аггей! Что ты так уставился? Будто знакомого чёрта увидел?

Ребятам пришлось встряхнуть попа.

— Д-да, воевода. Ч-чёрта. З-знакомого. Попустил господь. Это — их главный "конюх". Главный мучитель мой. Семейства моего погубитель. Истязатель хохочущий.

— Это кто?

— Поп Аггей, княже.

Кто-то из моих ребят пересказал Живчику и его людям историю Аггея. А тот перебрался с лодки на берег и сел перед своим насильником на песок.

Аггеев визави — молодой мужчина приличного вида. Вовсе не попадает в описания Чезаре Ломброзо. Никаких: низкий и наклонный лоб, отсутствие чёткой границы роста волос, морщины на лбу и лице, большие ноздри или бугристое лицо, большие, выступающие уши... Нормальные у чудака уши. Но — сволочь.

Аггей опознал ещё нескольких особо выдающихся "друзей эмира". Один сразу завопил, что он тут случайно, что он вообще не муромский, что он мусульманин... Пришлось снимать штаны со всех мужчин. Точно — ещё один нашёлся.

— Аггей, что с этим мучителем твоим сделать? Как его казнить?

— Никак, Воевода. Отпусти его. Его господь накажет. Я... Я мести не жажду. Прежнего не вернуть. Он... лишь бич в руце божьей. Посланный на нас за грехи наши. Что с него спрашивать? С язычника бессмысленного. Ибо не ведают они, что творят. Господь, бог наш, Иисус Христос, велел прощать. Ежели ныне уподоблюсь этому... мучителю моему, то к чему все муки, мною перенесённые? Я сохранил Христа, унижаемый перед ним. Утрачу ли Его, возвышаемый над язычником, не ведающим истины? И сказал Господь: "Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую".

Аггей чётко следует "Нагорной проповеди". А остальной народ?

Окружающий народ дружно перекрестился. Лицезря пламя истинной веры в очах иерея.

Потом так же дружно сплюнул. По той же причине.

Русское язычество — что возьмёшь. Нам ближе еврейское "око за око", чем еврейское же: "подставь ему другую". Хотя, честно говоря, я чисто технически не понимаю, как можно "подставить другую", когда речь идёт, как в рассматриваемом эпизоде, об анальном сексе или о битье палкой по голове. "Других" — у Аггея нет.

Аггей потянулся к путам "конюха", я его остановил:

— Ты высказал своё мнение. Мы услышали его. Но человек этот — взят не тобой. Потому и освободить его — не в твоей власти. Ты просишь прощения ему, заботясь о чистоте собственной души. Твоя душа — твоя ценность. Не моя. Я более забочусь о чистоте мира. Я всего лишь чистильщик. Этот человек несёт в себе заразу. Он вреден для людей. Не потому, что поклоняется "солнечному коню", но потому, что убивает тех, кто поклоняется чему-то другому. Заразу надлежит выжигать, дерьмо — убирать, а вот такого... Сейчас придумаю.

Это была довольно долгая процедура. Мы успели осмотреть остров и собрать в одно место всех мёртвых. А раненых — зарезать. Найти подходящего количества и размера стволы плавника и увязать их. Николай увлечённо спорил по теме: как разделить пополам неоднородные вещи и неодинаковых полонян, Ноготок со Звягой тюкали топорами, периодически недоуменно хмыкали и поглядывали то — друг на друга, то — на меня.

— Ну, Иване, чего ждём-то?

— Последний штрих, княже. А, вот и колёсную мазь привезли. Кстати, настоятельно рекомендую: отлично помогает от скрипа. В ступицах, уключинах, колодезных воротах, в воротах дворовых, домовых, амбарных и овинных... И в других местах. Так, придурок готов. Ноготок, закруглённый конец кола смазываем нашим волшебным анти-скрипичным средством, вставляем "конюху" в попку и... вуаля! А теперь — молотом. Какой громкий субъект! Подождём. Дайте придурку высказаться... Так, пошли теологические суждения на отвлечённые темы. Ещё молотом, ещё разок. Больше не надо. А теперь — взяли дурня. За ручки, за ножки... хвостик держите. Пошли-пошли. Отлично — второй конец попал в нужное место. Где и заклинило. И — поднимаем. Теперь привязываем этого "выкидыша пьяной кобылы" к основному столбу. Нет, Ноготок, посвободнее. Перекладинка как у нас? Очень хорошо. Запомнил? Называется: "посадка на кол по методу графа Дракулы с вариациями". Прошу любить и жаловать.

— А этот Дракула... он где палачевствует?

— Дракула-то? Не здесь. Там, в Европах.

Ноготок, конечно, слышал о таких способах казни. "Таких", потому что это не один, а несколько.

* * *

Посажение на кол применялось ещё в Древнем Египте. Особое распространение получило в Ассирии, где было обычным наказанием для жителей взбунтовавшихся городов, часто изображалось на победных барельефах. Применялась в качестве наказания за аборт, а также за ряд особо тяжких преступлений. Известно и римлянам, хотя особого распространения не получила.

В средневековье — распространено на Ближнем Востоке, один из основных способов смертной казни. Уже в 18 в. после побед русского оружия над османами: "очередной паша, кряхтя и вздыхая, садился на кол".

Во Франции во времена Фредегонды (6 век, Париж) — присуждалась молодым девушкам знатного рода.

На Русь занесена, видимо, из Польши во время Смутного времени. Поляки широко применяли этот ассирийский метод для украинцев. Кажется, первым на Руси так казнили атамана Заруцкого — последнего мужа Марины Мнишек.

Вариантов четыре. Самый быстрый: тонкий длинный кол (часто — железный) пробивал человека, поставленного на колени и положенного животом на скамью, в горизонтальном положении насквозь. Применялся для гомосексуалистов, женщин после аборта, при супружеской измене и к некоторым еретикам.

Польский: казака клали на живот, палач вбивал ему в задний проход молотком заострённый деревянный кол, кол поднимали вертикально, закрепляя в вырытой в земле ямке. Под тяжестью тела человек постепенно сползал вниз, через несколько часов кол выходил через грудь или шею.

Валашский: назван по имени господаря Валахии Влада III Цепеша ("колосажатель") Дракулы. Жертву насаживали на толстый кол, у которого верх был скруглён и смазан маслом. Кол вводился в анус на глубину нескольких десятков сантиметров, потом устанавливался вертикально. Жертва под воздействием тяжести тела медленно скользила вниз по колу, смерть наступала через несколько дней, так как округлённый кол не пронзал жизненно важные органы. Иногда на колу устанавливалась горизонтальная перекладина, которая не давала телу сползать слишком низко, и гарантировала, что кол не дойдёт до сердца и иных важнейших органов.