— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Может быть ... Но, в любом случае, глупость получается. Посмотреть бы мое личное дело в Военном Министерстве ... — Он залпом выпил коньяк и тут же снова потянулся за бутылкой. — Но кто же меня туда теперь пустит?
И тут его, как громом поразило.
"Идиот! — Мысленно покрутил он головой. — Кретин!"
Получалось, что ситуация с его прошлым не так безнадежна, как ему только что казалось.
— Ладно, — сказал Реутов, стараясь не выдать охватившего его возбуждения. — Вопрос, конечно, интересный, но мы еще первый круг не закончили. Хотелось бы услышать, каким образом оказались на сцене наши милые дамы.
— А как этот Греч нас нашел, рассказать не хочешь?
Как ни удивительно вопрос этот задала Полина.
— Он за мной следил, — объяснил Вадим, закуривая. Папирос не было, а турецкие сигареты, которые купили женщины, были для него слабоваты.
— Что значит следил? — сразу насторожился Давид.
— То и значит, что следил, — нехотя ответил Вадим, этот вопрос он с Мариком до конца прояснить не успел. — Увидел на улице, узнал, удивился, стал искать ... и увидел, как меня "арестовывают" ...
— Значит, это он мелькал на набережной в ту ночь, — сказала Полина. — А он кто вообще-то?
— Не знаю, — развел руками Вадим. — Тридцать лет назад был есаулом, потом разжаловали... хорунжим... А кто теперь, не знаю, но нам он, судя по всему, не враг, — кивнул он на револьвер и кредитную карточку. — Да и потом, будь он враг, совсем другие люди бы приехали.
— И то верно, — согласился Давид. — Но сдается мне, товарищ твой не простой человек.
— Да, пожалуй, — согласился Вадим, только сейчас по-настоящему оценивший факт появления в их тайном убежище Марика Греча. — Но давайте все-таки закончим первый круг! — Сказал он, имея в виду, прежде всего, тему, которая обязательно должна была всплыть по ходу разговора.
"Если Марик не ошибся..." — Но в том, что Греч ошибается, Реутов сильно сомневался. Их то он нашел.
— Ну мне почти не о чем рассказывать, — сказала, закуривая, Лилиан. — Я решила спуститься в бар ... Увидела, как пленяют Давида. — Русский у нее был превосходный, поэтому у Вадима возникло ощущение, что она нарочно ваньку валяет, вставляя время от времени в свою речь такие вот литературные словечки, как "пленяют". — Ну и поехала за ними, чтобы посмотреть, куда его бедного заточать станут.
Звучало все это, мягко говоря, несколько странно, поэтому Вадим решил уточнить.
— На чем поехала? — спросил он, выходя на кухню, чтобы поставить на огонь кофейник. Есть он по-прежнему не хотел, но вот от кофе сейчас бы не отказался. От нормального кофе, а не от той подкрашенной кофейным порошком водички, которую сварила утром Полина.
— На машине, — ответила Лили ему в спину.
— А машина откуда? — уточнил он свой вопрос из кухни.
— Угнала, — коротко ответила женщина.
"И в самом деле, чего проще! Взяла и угнала".
— А ... Понятно. — Он всполоснул кофейник под краном и стал засыпать в него кофе.
Давид отчетливо хмыкнул. По-видимому, он знал о Лилиан много интересного.
— Вадим, — сказала Лилиан, повышая голос, чтобы он мог ее слышать. — Ну ты же понял уже, что я умею не только биржевые сводки анализировать.
— Разумеется. — Он бросил с пальцев несколько капель на плиту и, удовлетворенно хмыкнул, когда увидел, как испарилась вода. Плита еще не остыла, и жара вполне должно было хватить на целый кофейник.
— А ты, красавица? — спросил он Полину возвращаясь в комнату, и сразу же ей улыбнулся. Он просто не мог ей не улыбнуться.
— А я в окно все видела, — сказала она. — А когда он тебя ударил, я подумала, что это бандиты, схватила отцовский дробовик и побежала вниз, но они уже уезжали. — Глаза ее снова расширились. Сейчас Полина, наверняка, по новой переживала случившееся в тот вечер. — Ну, тогда я бросилась во двор, у меня там мотоцикл ...
— Цундап? — спросил Вадим, любуясь девушкой и одновременно мысленно качая головой, потому что, зная ее полгода, совершенно не представлял себе, какая она на самом деле.
— Да, а ты откуда?...
— Греч видел твой мотоцикл, и тебя видел тоже.
— Ну собственно, и все. — Полина встала и хотела пойти в кухню, но Вадим ее задержал.
— А дальше?
— Лили меня днем нашла, — объяснила остановившаяся в дверях Полина. — Мы обсудили положение и решили, что вас надо выручать.
"Естественно. Это же так просто — выручать ..."
— А где ты научилась плавать в холодной воде? — с интересом в голосе спросил Давид, избавив, таким образом, Реутова от необходимости самому докапываться до печенок любимой женщины.
— Ребята, — сказала Полина. — У меня отец военный и выросла я на севере. Там и летом-то вода в речках студеная...
— Но дело ведь не в этом? — спросил Вадим, которому показалось, что в объяснении Полины звучит некая недоговоренность.
— Кофе не убежит? — неожиданно расстроенным голосом спросила Полина.
— Нет, — успокоил ее Реутов и вдруг понял, что зря он ее об этом спросил. — Не надо, — сказал он. — Не объясняй.
— Да, нет, отчего же. — Она вернулась к столу, взяла из пачки сигарету и тоже закурила. — Мне было двенадцать лет, — сказала она. — И я поехала на лето к папе, на северный Кавказ. Как-то вечером к нему зашли приятели. Старшие офицеры, генералы ... Они думали, что я сплю и не слышу их разговоров, а я не спала и подслушивала. Они войну вспоминали, было интересно. А потом один генерал сказал, что отцу повезло в жизни, такая у него дочка красивая. И блондинка ... А папа вдруг возьми да скажи, что, мол, все блондинки дуры и бляди ...
— Вот ведь, прости господи! — вырвалось у Лили, а у Вадима даже сердце сжалось от жалости.
"Ну да, — подумал он, подходя к Полине и обнимая за плечи. — Этот мог!"
Полина благодарно прижалась к нему спиной, и Вадим не удержался, наклонился и поцеловал ее в ухо.
— Но нет худа без добра, — неожиданно весело продолжила свой рассказ Полина. — Осенью я назло всем перешла в математический лицей и закончила его третьей по выпуску. И плавать научилась, и моржевала, — хихикнула она. — И на мотоцикле гоняла, и на плотах на Урале сплавлялась, и на стрельбище в Царском Селе всех папиных адъютантов краснеть заставила ...
— А почему ты носишь фамилию матери? — спросил Вадим.
— Мама так захотела, но у меня с отцом теперь все в порядке.
— Это его квартира в Шпалерном?
— Да.
— И "Коч" его?
— А почему ты спрашиваешь? — обернулась Полина, выкручиваясь из его объятий.
— А потому, Полина Спиридоновна, — усмехнулся Вадим. — что комбрига моего звали Спиридон Макарович Шуг, и спросить, живой я или все-таки нет, мы можем именно его.
5.
Разговор с Реутовым оставил у Ильи очень странное впечатление. С одной стороны, он, как ни странно вполне поверил в искренность Вадима. Похоже, что несмотря на всю абсурдность ситуации, тот не лгал и не пытался обвести Илью вокруг пальца. Что-что, а такие вещи Караваев чувствовал великолепно. Илья ведь не мальчик, и опыта ему не занимать. Иначе давно бы уже лежал трупом в какой-нибудь безвестной могиле, потому что охотились за ним не желторотые новички — хотя и такие иногда попадались — а битые жизнью и выдрессированные на волкодавов профессионалы. Эти умели порой устроить такой "театр Кабуки", что мать родная и та усомнилась бы, ее ли это чадо любимое прикидывается теперь придорожным кустом или это действительно всего лишь можжевельник. Однако Реутов был в своих реакциях более чем естественен, и потом люди, работающие под прикрытием, имеют обычно и подобающую легенду на такой вот непредвиденный случай. А тут что? "Не помню, не знаю... " Смех один, а не легенда. Потому и поверил, что все так и обстоит, как Вадик говорит. Но с другой стороны ... Вот эта другая сторона Илье категорически не нравилась. Дерьмом от нее за версту несло, страшным и опасным дерьмом.
Ведь что получается? Или он сам спятил ненароком, в чем Илья сильно сомневался, или тут шла такая игра, что "мама не горюй"! Чутье Караваева никогда пока не подводило, и однозначно кричало: "Беги, друг, беги!" Однако кроме чутья, интуиции, шестого чувства или что там у нас внизу живота прописано для такого рода случаев, имелось ведь еще и кое-что в груди, там, где за тонкой кольчужкой ребер и мышц стучит — то ровно, то заполошно — обыкновенное человеческое сердце. Душа? Совесть?
"У меня?" — попробовал сыронизировать Илья, но ни иронии, ни сарказма, который ему всегда хорошо удавался, сейчас не вышло. Потому, вероятно, что речь шла о Вадике Реутове. Вот в чем дело.
А дело было, разумеется, нечисто. Илья прекрасно помнил ту ночь 17 апреля 1962 года. Помнил, что тут поделаешь! И помнил, как споткнулся вдруг бежавший впереди и несколько левее Реутов. Как мотнулась назад и в сторону его голова ... И как снимал с него шлем, и как похолодел разом, увидев в мертвенном свете всплывавшей над ними осветительной ракеты, входное отверстие раны на лбу ... Помнил и не мог забыть, потому что Вадик Реутов был ему как брат. Пожалуй, даже слово "брат" не способно выразить того, что их связывало. Братья ведь тоже разные бывают. Иной раз, одно слово, что родная кровь. А тут четыре года вместе, и не где-нибудь, а в самом пекле, потому что восьмую бригаду всегда бросали туда, где всего жарче. На острие наступления или дырки рваные затыкать при вражеском прорыве или и того хуже ... "Летите голуби, летите ...". А оттуда, куда они тогда летали, из-за линии фронта, мало кто обычно возвращался, если возвращался вообще. Однако и на войне люди разные встречаются. Вот только Вадик был действительно золотой мужик. Умный, быстрый, понятливый, он за считанные недели усвоил такое, чего иные и за три года в офицерском училище постичь не могли, потому что не дано. А ему было дано. Одно слово, "интель", как обычно называли таких умников с университетским прошлым старослужащие. Но Реутов, ко всему, был еще и человеком немереной отваги, что солдаты на войне замечают сразу и ценят в напарнике или командире, в особенности если это холодная, разумная смелость, идущая от ума и воли, а не истеричная "пьяная" удаль, способная погубить не только самого "героя", но и всех остальных. Но и это, если подумать, не главное. То есть тогда и там ум и способности командира, его воля и хладнокровие дорого стоили. Однако и тогда, и, тем более, теперь главными Илье представлялись именно человеческие качества Реутова. Это надо прожить с человеком столько времени бок о бок — и не где-нибудь, а на войне — побыть его непосредственным начальником, а потом в одночасье превратиться в подчиненного, спасти пару-другую раз жизнь и столько же, если не больше, раз быть обязанным ему жизнью, чтобы понять, кем был для Марка Греча Вадим Реутов. И когда, 18-го Шуг сказал, что Вадика больше нет ...
"Проехали!" — приказал себе Илья. Вспоминать то, что случилось восемнадцатого, он не любил и более того, считал излишним.
И вот Реутов снова жив. Как это возможно? Возможно, конечно. В конце концов, Илья не врач и рану видел ночью, в бою ... Пуля ведь могла мозг и не задеть. По касательной, скажем, пройти ... Бывали такие случаи. Тоже не сахар, конечно, но не смертельно, а в госпиталях тогда такое творилось, что вполне могла выйти какая-нибудь обычная в общем-то для того времени путаница. Сколько их было таких, кому даже не по разу, а по нескольку, похоронки домой приходили? На него самого в пятьдесят восьмом, на второй месяц войны, извещение родным посылали. Так что случиться, конечно, могло все, что угодно, однако у Реутова не осталось даже шрама! С этим как быть? Должен быть шрам, не может не быть, а его нет!
И все-таки в том, что это Вадим, Илья теперь нисколько не сомневался. Однако если это Реутов, то что означает все остальное? Вот тут и начинались зыбкие пески, от которых тянуло настоящей стопудовой опасностью. Ведь что получается? Илья приезжает в Петров и случайно ("А случайно ли?") видит живого Реутова, проезжающего по улице в машине. Мог ли он обознаться? Разумеется, мог. Но в городской телефонной книге записан Реутов В.Б. Но может быть, это всего лишь тезка и однофамилец? Однако и это не так. Он самый и есть. И в тот момент, когда Илья хочет уже к нему приблизиться, чтобы поговорить, расспросить ... В этот именно момент и прямо у него на глазах происходит захват Реутова и начинается обычная, в принципе, история разворачивающейся в современном городе секретной операции спецслужб. Но как это сочетается со вполне легальным статусом Вадима? Он же настоящий доктор и профессор — Илья это тщательно проверил, но там все оказалось настолько аутентично, что и сомневаться не приходилось — и ничем таким, вроде уже не занимается. Или все-таки занимается? Побег-то классический, да еще с ночным заплывом ... И много ли пятидесятилетних профессоров найдется в Петрове, способных на такие фокусы? Но и это, как говорится, не криминал. Вадька ведь и на войне был здоровый как бык, может он все эти тридцать лет из спортзалов не вылезал. Однако, когда Караваев узнал, что квартира на Шпалерной и машина, на которой уехали беглецы, принадлежат генералу Шугу, и что блондинка, за которой ухаживает Вадим, родная дочь Спиридона Макаровича, а "домик в деревне" — имение Алены Викторовны Нейгауз, между прочим, родной сестры Натальи Викторовны Шуг — второй жены генерала ... Что он должен был подумать? Что это опять совпадение, недоразумение, случайность гребаная? Что?!
Но, похоже, Вадим не знал не только о собственной смерти, но и о том, за кем ухаживает!
"Бурлеск! — подвел он итог своим долгим размышлением как раз на въезде в город. — Бурлеск и есть!"
Впрочем, как верно замечено — и не раз, думать не вредно, а, напротив, полезно, и размышления над всеми этими и прочими обстоятельствами не только помогли Илье "скоротать" время (путь был все-таки не близкий), но и сформулировать для себя те моменты, которые должны были определять все остальные его действия на ближайшую перспективу. И, выходило, что, хотя есаул Греч и исчез давным-давно в тумане неизвестности, тому единственному человеку, для которого Илья по-прежнему оставался "Мариком", он поможет, чего бы это ему не стоило, если, конечно, Вадим придет к нему на встречу. Однако если обстоятельства заставят его выбирать, то — "Прости, Вадик, но каждый мужчина прежде всего должен заботиться о своей женщине" — он, разумеется, выберет Зою, для которой он был и останется Ильей, какие бы имена он не носил в прошлом или не принял в будущем. Поэтому, вероятно, Илья Караваев и не исчез как личность в тот момент, когда перестали существовать его документы.
6.
В Петрове он прежде всего, позвонил Зое и предложил ей пойти с Вероникой на кукольный спектакль в Театр Марионеток на Ингерманландской.
— Билеты в кассе, — сказал он на прощание и повесил трубку.
Погода снова испортилась, и начал накрапывать мелкий дождь, но Илье это даже понравилось. Было в этом что-то символическое и на редкость соответствующее его теперешнему настроению. Однако никакое настроение никогда не мешало ему делать дело, а дел у него на сегодня намечалось более чем достаточно.
