— Да, конечно, — Фрикке окинул окрестности долгим взглядом. Камни, припорошенные снегом, вьющаяся прихотливыми зигзагами дорога, дымы нефтяных заводов за горизонтом, видимые даже на фоне смурного низкого неба. У парадного входа дисциплинированно выстроился десяток сервов из домашней прислуги.
— Примите распоряжение, — сказал Томас, и полицейский вытянулся, внимая великому человеку.
— Сожгите дом, — скомандовал Фрикке. — Я привык нему, но не планирую сюда возвращаться. А старых друзей привык провожать в огненном погребении.
Капитан молча кивнул, принимая приказ и широким жестом указал в направлении приземистого военного автомобиля.
Машина бодро катила на широких ребристых колесах, удаляясь в сторону ракетопорта Молде. Дом пылал, как гигантский погребальный костер, в языках пламени корчились, вздрагивали картины, изображавшие батальную историю Евгеники, жалобно стонали обугливающиеся деревянные панели, с обреченным треском гибла мебель.
Жалкая горстка сервов, оставленных владельцем, жалась поближе к огню. Жить им оставалось до того часа, когда пожарище остынет, угли подернутся инеем, и зимний мороз заберет всех. Один, самый молодой и сильный, все же не стал дожидаться общей участи. Он бежал по заснеженной пустоши, надеясь выбраться к ближайшему жилью. Остальные смотрели ему в спину с обреченной жалостью. Конечно, домашний серв по своему положению находится гораздо выше промышленного раба, но закон не знает снисхождения — собственность, оказавшаяся вне дома не при исполнении обязанностей и без разрешения хозяина, подлежит утилизации.
Снежинки падали все чаще, исходя крошечными струйками пара на светящихся углях.
По странной прихоти великого экономического механизма, стартовая площадка ракетопланов в Норвегии находилась не в крупном городе, наподобие Тронхейма или Осло, а почти на побережье, в достаточно провинциальном Молде.
Стеклянный куб небольшого аэропорта ранее служил местной достопримечательностью — оазис техногенного совершенства среди северной природы. Но в минувшем году, для защиты от погодных напастей, пришлось закрыть щитами почти все остекление, чтобы его не вынесло приходящими из Атлантики ураганами. Остался лишь зеркальный пояс, идущий по всему первому этажу, снабженный съемными ставнями. Сквозь окна был виден усиливающийся снегопад, мириады снежинок танцевали и искрились в свете прожекторов. Обычные авиарейсы уже отменили, но ракете такая непогода — не помеха.
В зале для особо важных персон, декорированном в кремовых тонах, было тепло. Легко одетый Томас чувствовал себя превосходно, удобно устроившись в комфортном кресле-шезлонге. Несколько попутчиков, наоборот, натянули на себя множество одежек и теперь либо откровенно мучились от духоты, или без изысков поснимали теплые шубы и пальто на модной меховой подкладке.
Сквозь полуприкрытые веки Фрикке обозревал соседей, развлекаясь догадками об их роде занятий. Впрочем, здесь не требовалось особенной наблюдательности. Купить билет на ракетный транспорт межконтинентального класса мог только очень состоятельный человек. Но не элита, ее представители в состоянии позволить себе личный транспорт и индивидуальные путешествия. Так что — промышленники, бизнесмены, средний и низовой состав. Сословие, которое пока не посвящено в План, но всеми фибрами стяжательской души чувствует неладное. И потому суетится, нервничает и отравляет жизнь окружающим своим глупым раздражением. Особенно самый ближний, в кресле, располагающемся почти напротив Томаса. Толстяк в полосатом костюме и безвкусном черном пальто прятал глаза под широким козырьком кепки и разглядывал Томаса. Глупец искренне считал, что рассеянный и расслабленный внешне нобиль этого не заметит, а Томас очень не любил назойливого внимания.
Сквозь полуприкрытые веки Фрикке в ответ обозрел неожиданного и нежданного соседа. Странный тип — значок чистоты вместо заколки на галстуке, но лоб слишком покат, а форма крючковатого носа весьма близка к границе Эталона. И взгляд неприятный, маслянистый, как будто смазанный салом. Томаса передернуло, его живое воображение сразу нарисовало отвратительный мазок куском жира по голой коже. И ведь может оказаться, что в ракетоплане их места окажутся рядом... Ягер скривился и неожиданно решил позволить себе небольшую шалость. В конце концов, что за день рождения без подарка?
Толстяк непроизвольно вздрогнул, когда сосед, казавшийся дремлющим, пружинисто встал и как-то неожиданно оказался совсем рядом. Словно единым слитным движением перетек из одного положения в другое.
— Добрый день, — вежливо приветствовал любопытствующего Томас, присаживаясь рядом.
Тот забормотал что-то невнятное, но отдаленно смахивающее на скомканное и крайне нервозное приветствие.
— Вы меня узнали, — удовлетворенно заметил Фрикке.
— Д-да... — выдавил упитанный бизнесмен (или нет? Томас так и не определился окончательно с профессией собеседника). В его маленьких глазках промелькнул огонек неприкрытого страха, вполне понятного, учитывая род занятий Томаса.
— Вижу, моя скромная персона вас весьма заинтересовала, — снова констатировал ягер. — В свою очередь замечу, что и вы привлекли мое ответное внимание.
Он внимательно, с бесцеремонностью и живым интересом естествоиспытателя обозрел толстяка, морща лоб над сдвинутыми бровями.
— У вас крайне любопытная форма черепа, — сообщил Томас в завершение осмотра. — Я бы сказал, весьма необычная.
— Я н-не понимаю... — забормотал собеседник, вжимаясь в спинку кресла, стараясь отодвинуться от страшноватого спутника как можно дальше.
— Вы наверное знаете, что во времена второй Переписи и обновления евгенических сертификатов многие представители нечистых рас старались всеми способами проникнуть в ряды Нации. Или сохранить прежнее положение, — поведал Томас, не спуская глаз с бизнесмена.
Ягер знал, что очень немногие в состоянии выдержать его взгляд. В свое время он неоднократно смотрел на себя в зеркало, стараясь понять, что такого необычного и магнетического в достаточно заурядных органах зрения неопределенно-серого цвета. Так и не понял, и с тех пор относил такое действие не за счет собственной силы и необычности, а за счет слабости оппонентов. Этот явно не был образцом стойкости, его глаза беспорядочно вращались в орбитах как у сломанной куклы.
— Самая первая сертификация опиралась на весьма несовершенный диагностический и организационный аппарат, — продолжил просвещение Томас. — Очень многим удалось преодолеть сито отбора. Поэтому повторная проверка была подготовлена очень тщательно, с учетом ошибок прошлого и новейших достижений евгенической науки. Но некоторым особо хитрым, а так же богатым удалось пройти и ее. Просто подкупить проверочные комиссии было невозможно, поэтому они прибегали к помощи медицины и хирургии. Изменяли форму носа, корректировали череп с помощью химически нейтральных вставок, осветляли кожу. Даже меняли цвет глаз, впрыскивая красители. Очень опасная процедура, знаете ли, шестьдесят процентов вероятности слепоты.
— Не понимаю, при чем здесь я... — проблеял толстяк, скрещивая на груди руки, как будто закрываясь от нависающего над ним ягера.
Томас сделал паузу, по-прежнему строго хмурясь.
— Итак, кое-кому удалось пройти и вторую волну проверок, с помощью медицины, денег и, увы, несовершенства природы отдельных проверяющих, которые брали взятки за фальшивую сертификацию. Есть мнение, что отдельные, самые хитрые особи не разоблачены до сих пор. И, как сказал ранее, у вас крайне любопытная форма черепа. Почти уверен, что вы изменили ее.
— Я-я-я... — толстяк ткнул пальцев значок на галстуке. На большее его не хватило.
— Не показатель, — сурово возразил Фрикке. — Думаю, мне стоит сообщить о своих подозрениях в полицию и комиссию расовой гигиены. Нет... Не "думаю", а уверен. Пожалуй, я сделаю это сразу по прибытии в Эсгарт.
Томас встал и, не обращая больше внимания на собеседника, отошел к прежнему месту. За спиной что-то стукнуло, зашумело. Томас усмехнулся, снова самыми краешками губ. Усаживаясь, он увидел бизнесмена, улепетывающего во весь дух, с развевающимися полами пальто за спиной. Наверное, для упитанного человека было тяжело поддерживать столь бодрый темп, но толстяк очень старался. Вот он уже миновал контрольный пункт и под недоуменными взглядами портовой полиции помчался через полупустой общий зал ожидания к выходу. Там его наверняка перехватит охрана, которая безусловно заинтересуется внезапным порывом привилегированного пассажира.
Глупец даже не подумал о том, что только представитель безукоризненно чистого расового типа прошел бы проверку именно этого рейса. Ведь проще верблюду пролезть через игольное ушко, чем низшей форме разумной жизни ступить на землю Эсгарта, великого северного града. Так что суетливые, нервничающие люди могли бы не вешать на воротники и лацканы значки в виде треугольника с ярко-алой каплей в центре. Их расовая полноценность и так являлась очевидной.
Зато скверное жирное животное больше не будет утомлять Томаса своим присутствием.
Под сводами зала разнесся мелодичный сигнал, вслед за ним приятный женский голос с не менее приятным центральноконтинентальным акцентом объявил о начале посадки. Фрикке подхватил ранец и быстрым легким шагом отправился к крытому переходу, ведущему к посадочному бункеру. Люди расступались перед ним, как стая мелких рыбешек перед акулой, но Томас привычно не обращал на это внимания, поглощенный собственными мыслями.
Глава 2
Иван открыл толстый том на странице 201 и взглянул на карту под названием "Героическая оборона Сталинграда, 17 июля — 18 ноября 1942 г.".
Интерес к военной истории, и Второй Мировой в частности Терентьев открыл в себе лет пять назад. Живой ум, склонность докапываться до истоков любого явления, память о преодоленных трудностях войны — все это вызывало желание узнать больше, проникнуть в истинную подоплеку событий. А положение офицера военной контрразведки давало доступ к материалам "ДСП", которых не найти в обычном магазине "Книги".
Помимо этого, новое увлечение имело и практический смысл. В свое время Терентьев прошел по самому краю отбора медицинской комиссии, допустившей его к новой службе. Осколок в груди — не шутка. С тех пор Иван вел очень здоровый образ жизни, воздерживался от вредных привычек. И все же, сейчас ему было уже за сорок, поэтому старые раны и военные испытания все чаще напоминали о себе. Контрразведчик не без оснований опасался, что скоро очередная комиссия поставит ему суровый штамп негодности к службе по состоянию здоровья.
И что ему тогда делать?.. Чем заниматься?
Конечно, Иван был еще весьма далек от статуса профессионального историка, но в перспективе надеялся сменить почетную работу государева человека на преподавание или, чем черт не шутит, даже на настоящие исторические изыскания.
Или, в крайнем случае, можно попробовать писать книги. Благо, ему было, что вспомнить, и о чем поведать читателю. Собственно говоря, мысль о художественной словесности появилась у Ивана года три назад и даже успела сложиться в более-менее продуманный замысел трилогии, охватывающей события от конца гражданской войны и до начала отечественной. Но, откровенно говоря, контрразведчик просто робел от одной мысли о том, чтобы посоревноваться с настоящими мастерами пера.
Нет, не время. Еще не время...
Вооружившись тонко очиненным красным карандашом, он поставил на карте несколько пометок, бегло перечисляя дивизии и корпуса, на всякий случай сверился со справочником. Работа шла споро, и Иван буквально выпал из реальности на много часов. День был солнечным, безветренным, дачный домик стоял на отшибе, и исследователя-самоучку никто не беспокоил, лишь изредка вдалеке посвистывал поезд.
Наконец, глубокие вечерние тени протянулись по комнате, легли на стол, окрасив в серый цвет карты, большой блокнот, в котором Иван делал пометки и толстый томик "Военного немецко-русского словаря" Таубе.
Терентьев оторвался от работы, откинулся на спинку стула и с наслаждением потянулся. Встал, походил по комнате, энергично притоптывая и обозначая боксерские удары по тени. Достаточно быстро дыхание сбилось, в боку закололо. Иван печально чертыхнулся, понимая, что вот так и подкрадывается преклонный возраст. Старая рана, чтоб ее...
С утра он намеревался пробежаться километра на три по вечернему холодку, но колотье под ребрами настойчиво подсказывало, что сегодня явно не физкультурный день. Иван по-настоящему огорчился и решил немного развеяться. Хорошая музыка — вот, что способно вернуть доброе расположение духа. Но поставить пластинку на старенький граммофон он не успел.
В комнате что-то изменилось, на первый взгляд неуловимо для глаза и слуха, но чутьем опытного "волкодава" Иван почувствовал приближение... нет, не опасности. Скорее некой странности. Он резко пригнулся и качнулся в сторону, уходя из возможной зоны обстрела через окна. Все так же, на полусогнутых, резко выдвинул ящик стола и привычно нащупал пистолет. Славный, многократно испытанный ТТ ободряюще щелкнул затвором. Прижавшись к стене в углу, в мертвой зоне, Иван замер в ожидании, как учил его старый наставник много лет назад — не напрягая чувства, а наоборот, расслабившись, позволяя окружающему миру рассказывать о себе шумами, тенями, образами.
Здесь, в тихом дачном поселке, просто неоткуда было взяться угрозе более значимой, чем подвыпивший сосед. Слава богу, общество понемногу излечивалось от общего военного психоза, когда покалеченные войной люди оставались в душе там, на поле боя, и могли открыть огонь прямо в очереди или посреди дружеского застолья. И все же, Терентьев привык полагаться на инстинкты и чувство опасности. Слишком часто они спасали ему жизнь. Иван ждал, недвижимый и терпеливый, как индеец из книг Фенимора Купера.
И дождался.
Воздух в центре комнаты-кабинета словно сгустился, замерцал сиреневым светом. Запахло электричеством, пустой стакан на краю стола завибрировал, зазвенел на высокой надсадной ноте, почти уходящей в ультразвук. Металл пистолета неожиданно уколол ладонь, словно Иван держал в руке ежа. Пальцы задрожали от электрических разрядов, но человек лишь крепче сжал оружие. Серия фиолетовых вспышек на мгновение ослепила Ивана, причем он мог бы поклясться, что свет возникал как будто прямо на сетчатке, оставляя плавающие перед глазами слепые пятна.
Что бы это ни было, оно, похоже, ограничивалось домом, и Иван, улучив момент, ринулся к окну, быстрыми зигзагами уходя от столкновения с продолжающимся фейерверком. Шаг, другой, упор, рывок... Он уже видел, как вылетает наружу, прямо в маленький садик, окруженный брызгами выбитого стекла. Черт с ними, с порезами, внутренний голос вопил, что ничего хорошего от странного оптико-электрического эффекта ожидать не приходилось. Время замедлилось, словно во сне, ноги оторвались от дощатого пола, вот пальцы коснулись твердой, гладкой поверхности стекла...
Мир на мгновение стал невероятно контрастным, буквально в три краски — черное, белое и ярко-красное. В уши тонкими буравчиками ввинтился скрежещущий визг и звон — все стеклянное в комнате, посуда, лампочки, подаренная давным-давно фигурка совы в дальнем углу комода — рассыпалось в сверкающую пыль.
