После душа с головой окунаюсь в свежесть вечерней прохлады. Капля воды, стекая по позвоночнику, вгоняет всё тело в лёгкую дрожь, и оно покрывается знобкой гусиной кожей. Расправив на плечах влажное полотенце, сажусь ближе к печке на корточки. Жар опекает щёки.
— Завтра ж суббота? Лыску можете взять, а бричку у Николая позычить. Ободья у нас железные...
— Она же учительница!
— Было б предложено, — бабушка Паша встаёт со скамеечки, идёт в свою половину, на ходу распуская пряди короткой косы.
— И мои трусы захвати! — командует дед Иван, орудуя деревянной мешалкой над закопченным ведром.
Он всегда говорит только по существу.
Раскалённый чугун играет багрянцем и каплями влаги. Стекая с эмалированной крышки, они резко подпрыгивают и превращаются в пар, даже не успевая, как следует, зашипеть.
Нет, это было бы здорово не трястись в раскалённом автобусе, сунув нос в чью-то потную спину, а встретить мамку на гужевом транспорте. Пусть и она вспомнит своё детство. Впрочем, если дело в рубле...
— Возьмите Лыску, — советует дед Иван, — ктОзна, сколько там багажа? (А вот об этом никто кроме него не подумал.) Если нужны деньги, я дам.
— До пенсии хватит, — отнекивается бабушка...
Газету с письмом, которое я планировал принять в качестве образца, нашлась в сарае на полке. В неё была завёрнута кисточка.
Нужная страница местами испачкана, но текст читался вполне.
"Дорогая редакция!
Пишет Вам письмо Пугачёва Валентина Васильевна. Я сейчас нахожусь в г. Махачкале, а раньше жила в станице Ярославской. Мне хотелось бы написать хорошее о хирургах Мамиеве Борисе Константиновиче и Хасане Гавриловиче (фамилию не помню).
Я лежала в хирургическом отделении Ярославской больницы. Меня удивила забота, внимание, чуткость хирургов к нам, лежащим в их отделении. Я видела, как они трудятся. Как знания, время своё отдают больным, чтобы мы быстрей выздоравливали. У них нет определённых часов работы, нет выходных дней. Их можно видеть в палате рано утром и поздним вечером. Если есть тяжело больные, они остаются в ночь.
Бывало, мы ещё спим, а Борис Константинович тихо войдёт в палату, поглядит на своих больных, все ли чувствуют себя хорошо, и только тогда проходит в свой кабинет.
Сейчас вся наша страна готовится к празднованию 50-летия Великого Октября. В этот день чествуют лучших людей. И мне очень хочется, чтобы в числе многих, были упомянуты имена скромных тружеников хирургии Ярославской больницы.
Борис Константинович и Хасан Гаврилович делают великое дело. Они возвращают здоровье людям.
С уважением к Вам, Пугачёва В.В. г. Махачкала, ул. Гагарина 106, кв. 38".
Нет, в качестве образца это письмо не годилось. Только я ни капельки не жалел, что нашёл его, а тем более, прочитал. Если вдуматься, что за причина подвигла обычную тётку на выступление
в прессе, причем, в другом регионе? Личная выгода, самопиар? А может быть, в правду лечили так, что хотелось сказать спасибо?
Это ж убиться веником! В сраной станичной больнице работали два хирурга!
* * *
В этот день меня слишком рано отправили спать. В другой половине нашего дома не принято по ночам жечь электричество. Ложатся и встают вместе с солнцем. Не сказал бы, что дедушка Ваня такой уж кугут. Просто лошадь в хозяйстве. Она задаёт иной распорядок дня. Вроде всё как у нас, только в зеркальной проекции. Конфигурация комнат, метраж — до сантиметра. И мебель один к одному, и расстановка. А вот, запах другой, фотографии на стене другие. Нет у нас и часов "кукушка".
Я долго ворочался. Сначала обдумывал текст письма, которое напишу сестре первого космонавта. Потом вспоминал поезд "Адлер — Владивосток", на котором ехали мы втроём: мамка, Серёга и я. Бесчисленные тоннели, долгий берег Байкала, мост через речку Амур, сахар из синих пакетиков, который, как ни размешивай, не хотел растворяться в горячем чае. Ещё — глухонемую девчонку, настолько красивую, что таких не бывает. На остановке в Чите, её отец ходил по вагонам и продавал самодельные поздравительные открытки с портретами дочери. Цветных фотографий делать ещё не умели. А вот, глухонемые уже тогда владели каким-то секретом. Цветы на пышной виньетке, губы девчонки и маленькое сердечко в её руках, были окрашены в розовый цвет. Я попросил мамку купить такую открытку. Думал, что сказочная принцесса хоть взглядом меня одарит. Только куда там! Даже не посмотрела, ушла вслед за отцом в другое купе.
Кукушка давно спала. Маятник на часах отбивал секунды. Ночь впереди, да ещё полдня, не считая прожитой жизни. Как долго тебя ждать, поезд с востока!
Глава 2 Проводник в прошлое
Я проснулся, когда первая полоска рассвета просочилась сквозь щели в ставнях. Окна на половине деда Ивана с утренней стороны. Во дворе фыркает лошадь. Утки в закрытом сарае подняли гвалт. С такою худобой и будильник не нужен. Первой кричит самая борзая: "Ка-ка-ка!" За ней уже вся стая дружно скандирует ту же речёвку.
И так, пока не откроют. Что интересно, орут исключительно самки. У селезней голос сиплый, пропитый. Их не слышно, а эти поднимут и мёртвого. Сладить с такой бедой можно единственным способом: всё поголовье пустить под топор. Точечные меры не эффективны. Вычислишь "главного оппозиционера", снесёшь горластую голову, а утром, чуть свет, такое же "ка-ка-ка", только с другим солистом.
— Штоб вы повыздыхали! — в сердцах говорит дед Иван, бросает в телегу упряжь, идёт открывать.
— Доброе утро!
— Доброе, доброе, — бросает он на ходу. — Спал бы ещё, твои всё одно на базаре. Будешь потом в телеге носом клевать. Чи ты в туалет?
— Не, — говорю, — нельзя мне сейчас спать. Мамка едет...
А тот уже приоткрыл дверцу сарая, сам в сторону отскочил, а стая — сплошным потоком! По грязи, по спинам соседей, но уже молча. Лишь изредка возмущённое: "ка?"
Лыска уже завтракает. На шее широкая торба с овсом, над нею глазищи в кровавых прожилках да рыжая чёлка.
За калиткой, которая ведёт в огород, перебирает ветвями старая вишня, на которой живёт та самая мама сверчиха, что поёт нам по вечерам. За листьями, мокрыми от росы, не видать даже ствола, не то, что её домика. Дорожка вдоль окон тоже сырая, вся в шариках пыли. Наверное, ночью шёл небольшой дождик. То-то небо такое умытое! Рассветный воздух гулок, прозрачен.
Баба Паша колдует у летней печки. На скрип калитки спросила не оборачиваясь:
— Тебе яичницу с салом?
Думала наверно, что муж. Кто ещё может подняться в такую рань, кроме Ивана Прокопьевича? Услышав моё "да", вздрогнула:
— Ой, господи, Сашка! А я тебе всмятку хотела варить!
Даже забыла сказать: "Твои ещё на базаре".
Ну да, входная дверь на замке. За нею исходят мявом Мурка и Зайчик. Туда и сюда они обычно шастают через форточку, а ставни ещё закрыты. Ключ, как обычно, под тазиком...
— Тебе точно яичницу с салом?
Вот бабушка Паша! Аж сердце захолонуло!
Завтракаем в маленькой комнате. Двор у Степановых такой же как наш, а стол на улице не поставишь. Всё плотно забито сараями, сарайчиками и сраюшками. Ещё и телега под окнами. Ну, лошадь в хозяйстве. Одной конюшней не обойтись.
Дед Иван ест, как работает: раз, два и в дамках. Для Прасковьи Акимовны вилок не существует. Чтобы ложка с яичницей меньше тряслась, она поддерживает её куском хлеба. А я душеньку отвёл!
Кубики сала обжарены до золотистой корочки. Надавишь зубами, а сок из них так и брызжет! Смёл свою порцию. Разводы желтка и жира вычистил хлебным мякишем.
— Гля! — удивилась хозяйка. — А Ленка давеча говорила, что ты сало не ешь?
Было такое дело. Бродили мы как-то с Витькой Григорьевым по грузовой площадке, охотились на воробьёв. Рабочие нас не гоняли: местные пацаны, не мешают и ладно. Подогнали тентованный ЗИС, начали открывать вагон-рефрижератор. А там полутуши, одна к одной, висят на крюках: мясо, кости, жир с пятнами крови. И запах умершей плоти, насыщенный, застарелый. Витьку ничего, а меня тогда чуть не вырвало.
Не стал я, короче, мусолить эту историю за общим столом. Вот надо оно людям? Поэтому проявил военно-морскую смекалку и тоненько так, подогнал недвусмысленный комплимент:
— Спасибо, бабушка Паша! У вас всё очень вкусно. Особенно сало.
— Ну, слава богу! Хоть кто-то, да похвалил, — со вздохом, сказала она и полезла в буфет за конфетами.
А дед Иван уронил дратву, которой чинил старые вожжи.
* * *
Мои старики вернулись в начале восьмого. К этому времени я сделал всё то, что они не успели с утра. Обслужил ненасытных кур, обеспечил наш дом водой, открыл в комнатах форточки. Заодно починил радио. Подтянул скрутки на изоляторах, и оно заработало. Только "Дорогу в космос" перечитать не успел, хоть ближе к концу пролистывал целыми главами. В тексте о старшей сестре — лёгким пунктиром, вскользь. Оно и понятно, не сам же Гагарин эту книгу писал, процеживал факты через сито цензуры и плотно сажал на идеологическую основу, где красной нитью — патриотизм.
Да, жило когда-то в нас такое объединяющее начало. То самое,
"последнее прибежище" и т.п. Суть его проста и понятна любому совку. Это стремление стать лучше в работе, учёбе, спорте. Не для себя — для товарищей, рядом с которыми совок работает, учится и живёт в коллективе. Не приходит — уходит, не отбывает номер, а именно живёт. И мы были полными негодяями: топили за свой класс, свою школу, свой город, свою страну. Наверное, это чувство бросало хоккеиста под шайбу, солдата на вражеский дзот, а Юрия Гагарина в космос. Было когда-то такое понятие — коллективизм и слово "товарищ", до которого не все доросли.
— Да что ж это за наказание! — всплеснула руками Елена Акимовна. — Сколько можно тебе говорить: не жуй, когда книжку читаешь, весь ум проешь!
У людей старшего поколения было много смешных табу: не ставить на огонь чайник с кипячёной водой, не сажать гостя на угол стола, не спать на закате солнца. Теперь вот, ещё это!
— Бабушка, — возмутился я, выплюнув леденец, — как можно проесть ум?! Кто тебе такое сказал?
— Учитель сказал! — отрапортовала она с таким выражением на лице, как будто скрутила мне дулю. — Я ведь тоже когда-то в школу ходила.
Ни фига себе! Такую ерунду помнит, а читать и писать так и не научилась!
Наверное, эти мысли отпечатались на моём лбу. Чтоб добиться моей безоговорочной капитуляции, бабушка прочла наизусть:
"Дедушка, голубчик, сделай мне свисток".
"Дедушка, найди мне беленький грибок".
"Ты хотел мне нынче сказку рассказать".
"Посулил ты белку, дедушка, поймать".
— Ладно, ладно, детки, дайте только срок,
Будет вам и белка, будет и свисток!
Последнюю строчку я слышал тысячи раз. Думал всегда что это народная поговорка, а оказалось — стишок из дореволюционной школьной программы. И так меня это удивило, что попросил:
— Бабушка, я не запомнил. Ещё разок прочитай!
— Некогда, — сказала она. — К поезду опоздаем. Дед Иван уже бричку выводит. И нам пора собираться. Сходи, шею помой, а я тебе костюм да рубашку поглажу.
— Жарко в костюме! — заранее запротестовал я.
— Не сахарный, не растаешь! — отрезала бабушка. — На люди едешь. Будешь там, как той чуня...
Что это мы так рано? — Думал я, плескаясь под рукомойником. — До Курганной час на автобусе со всеми стоянками на маршруте. Поезд в пятнадцать сорок, а еще не и восьми? Потом сопоставил скорость нашей рабочей лошадки с расстоянием в тридцать кэмэ. Получалось, что можем и не успеть.
Учитель учителю рознь, но в целом человек уважаемый. Перед
ним даже старики первыми снимают картуз. Но не только поэтому нам помогали собраться в дорогу соседи из окрестных дворов. Так было принято. Бабушка Паша принесла букет георгин, Екатерина Пимовна напекла пирожков, а дядька Ванька Погребняков передал через старшего сына старое сиденье от ГАЗа. Потёртое, латаное, но зато на пружинах. Хоть будет не так трясти.
Перед тем как присесть на дорожку, сходил я в сарай, вынес на улицу стеклянную банку с маками. Начал было букет составлять, но дед отсоветовал.
— Оставь в тенёчке на верстаке. Квёлые они. Не довезёшь. Вот вернёмся домой с Серёжей и мамой, тогда и отдашь.
— Ты, кстати, братику своему подарок какой приготовил? — интересуется бабушка Паша.
— Помолчали, — командует дед. — Ну, с богом!
— Счастливый путь!
* * *
Лыска кобыла неторопливая. Подгоняй её, не подгоняй, идёт в одном темпе. Она перескакивает на рысь, когда бричка катится с горки и толкает её вперёд. Иначе никак. Суббота, на улицах людно. Мы в чистых одеждах на конной тяге. По тем временам обычное дело. Не "Москвич" конечно, не "Запорожец", но вполне себе транспорт. Даже свадебные процессии выглядели тогда ненамного богаче.
Где-то на будущий год, играли мы в чашечки напротив двора дяди Коли Митрохина. У нас с атаманом "цоки", встали на линию плёси свои перебрасывать. А брат его младшенький Сасик, тот всё просадил, сидит себе, отдыхает. Тут из проулка, что по соседству, выруливает кортеж. Первым номером ЗИС со стоячими фарами и опущенным правым бортом. Кузов украшен коврами, россыпями цветов и снопами пшеницы. А в кузове Толик Корытько с невестой.
Он в черном костюме при галстуке, а она в белом вышитом платье, на голове венок, разноцветные ленты стелятся по ветру. Красивая, спасу нет! Стоят они, что-то черпают из общей глубокой миски и швыряют по сторонам. Мы с Сашкой раззявили рты, а Валерка — тот чуть меня с ног не сшиб. Мечется в разные стороны и медяки с серебрушками в жменю гребёт. Кинулся я потом, да за ним разве поспеешь? Зато ничего интересного не пропустил. Там после ЗИСа двуколка ещё была. Свидетели в ней сидели. А сразу за ними три брички, примерно такие как наша, только на мягком ходу. Народу битком, весёлые, все орут, а дядя Петя мотоциклист на гармошке
наяривает: "Ой, рано ранО, ранёшенько ранО..."
К тому времени от старинных народных традиций сохранилась только внешняя атрибутика. Люди начали забывать очерёдность и суть обрядовых песен. Где свадьба, где сватовство, где смотрины? — уже в этом плане не отличить. Но хоть что-то ещё помнили. И то ладно.
Валерка тогда двадцать восемь копеек насобирал, а я пятачок. Нашёл ещё, правда, двушку, но это уже потом, месяца через два. Она "рубо" заехала под скамейку и застряла между камней. Бросил в копилку.
* * *
Дорог на Курганинск много. Между рекой и железной дорогой равнина нарезана на поля, к каждому из которых ведёт своя колея, чтобы водовоз на лошадке легко поспевал туда, где люди маются от жары. Автобусы здесь не ходят. Незнающий человек может и заплутать.
— А за той вон посадкой, Редькина Машка дочечку родила...
По неспешной беседе, сотканной из обрывков воспоминаний о судьбах людских, я понял, что и эта земля для моих стариков своя до квадратного метра. Пока они живы, её не измерить деньгами, не разобрать на паи.
Письмо-предупреждение я вчерне уже сочинил. Был, дескать, в Болгарии по путёвке. Встретился там с местной знаменитостью — Вангелией Гуштеровой, которую все называют слепой провидицей Вангой. Услышав, что я из СССР, она попросила меня написать в больницу города Гжатска, где, якобы, работает медсестрой Зоя Гагарина, старшая сестра первого космонавта и сообщить, что брат её Юрий погибнет 27 марта 1968 года на учебном самолёте МИГ-15 УТИ вместе с инструктором, Героем Советского Союза Серёгиным. Получилось вполне складно и более-менее убедительно. Осталось придумать главное: обратный почтовый адрес и фамилию человека, от имени которого я напишу, дабы случайно никого не подставить.
