Нежно зашелестела гроздь крохотных колокольчиков на поросших вьюнком ажурных воротах из чугуна каслинского литья, и по каменным плитам тенистой дорожки застучали каблучки.

— И раз-два-три... — вполголоса напевала девушка, почти девочка, кружась в вальсе с невидимым партнёром, мечтательно полуприкрыв большие миндалевидные глаза. Подол её лёгкого платья вился вокруг точёных ножек бежевой вьюгой, и...

— Рахиль? — Песса Израилевна, несколько встрёпанная, выглянула из укрытой кустами беседки, поправляя корсаж лёгкого муслинового платья.

— Ой... — танец прервался, и обворожительная танцовщица, споткнувшись и едва не упав, как по волшебству превратилась в милую, но не слишком-то красивую и очень застенчивую девочку.

— А я тут... — сказала она, и покраснела так отчаянно, как могут краснеть только девочки-подростки в период пубертата.

— Да я тоже... мы, — поправилась женщина, очень выразительно покосившись вглубь тенистой беседки.

— Ой! — взвизгнула она кокетливо и интересно задышала, поглядывая назад с видом глубоко заинтересованным и романтичным, — Семэн Васильевич вон приехал, в гости зашёл. Ты иди, иди...

Рахиль покраснела ещё сильней, на што Песса Израилевна закатила глаза...

... как только убедилась, што девочка развернулась в нужном направлении, и уже не смотрит, куда ей не очень надо! И не то што ей сильно жалко на поглядеть своего интересного мушщину, но девочка ж стесняется! Она, Песса, и сама за целомудрие до свадьбы в разумных пределах, но не настолько же, штоб так краснеть за прозу жизни?!

Покачав сокрушённо головой, Песса Израилевна выбросила из неё до времени всё, всех, и их застенчивые проблемы, вернувшись к более интересной прозе, которая у неё — сплошная поэзия! Семэн Васильевич не был в Дурбане почти месяц, и потому у ней намечается если не вся "Илиада", то явно и не четверостишие!

— Доча, — поздно вечером женщина поскреблась тихонечко в дверь спальни, выжидая ответа. У девочки уже возраст, и если слишком да, то может выйти пикантный интерес нездорового характера!

— Ма-ам? Заходи!

Выждав ещё чуть, Песса зашла, и сев на банкетку у кровати, завздыхала, стараясь не слишком шарить глазами по дочиной спальне. Получалось так себе, потому што есть привычка через одесское общежитие, когда за соседями глаз да глаз просто превентивно! И если ты нет, то они, сволочи, точно да, и кому тогда нужен доктор?!

— Я таки понимаю за проблемы? — выгнула Эсфирь тонкую бровь, взявшая за привычку разговаривать с мамеле на одесском, потому как Родина и ностальгия, — Ты мине только скажи — они пришли за нас или постучались до постороннего человека, на которого немножечко тьфу?

— Фира, доча... — Песса Израилевна прижала руки к полной груди, — ты бы поговорила с Рахилью?!

— А... вы играли таки в Дафниса и Хлою с Семэном Васильевичем?! — иронично поинтересовалась девочка, облокотившись на подушки, — Я не против за ваши игры на свежем воздухе, но можно выбирать не только место, но и время!

Вопреки небрежным словам, ушки девочки полыхнули ало, выдавая смущение.

— Да это... — женщина небрежно отмахнулась, не желая даже думать за разные глупости. Если кто хочет стесняться не за сибе, а за почти посторонних людей, то кто она такая, штобы мешать думать глупости? Может, им так жить интересней, через стеснение и пикантность на каждый шорох в кустах!

— А тогда в чём дело? — удивилась Фира, высунув маленькую ступню из-под подола длинной ночнушки тончайшего льна, — Если ты хотишь сказать за её стеснительность и щепетильность, то я уже говорила много раз, и всё мимо! Вбила себе в голову за срочное получение профессии и съезжание на вольные хлеба к чужим людям, и шо ты хотишь думать? Она упёрлась!

— Золото, а не ребёнок, — закивала Песса Израилевна важно, — да не смотри ты так! Я таки не думаю, шо она нас объест, обопьёт и обоспит! Как по мине, так это немножечко глупо, но кто я такая? Всево лишь хозяйка дома, в котором её приютили и готовы ютить ещё, потому как теперь есть на што есть!

— Мам! — возмутилась девочка честной искренности с налётом одесского цинизма.

— Не мамкай! Имею право на мнение, и вообще... это так глупо, што даже мило, но зато... — женщина назидательно подняла палец, — Ты и мы можем быть уверены, шо она тибе настоящая хорошая подруга, а не просто так за большие деньги и по привычке! Сейчас тибе это кажется смешно через хиханьки, но лет через двадцать ты мине поймёшь и вспомнишь со спасибом за мудрость и большую правоту!

— Так в чём дело-то? — поторопила Эсфирь мамеле, зная за её способность вести долгие и вкусные беседы, особенно если ей не надо просыпаться рано утром для гимназии или иных дел!

— Мине кажется, — Песса Израилевна заговорщицки перешла на шёпот, но тише почему-то не получилось, — шо наша Рахиль влюбилась! Да-да, доча! Я знаю за Рахиль с пелёнок и даже немножечко раньше, так што моё понимание здесь можит быть первее её, и даже сильно первее!

— Ой... — Фира восторженно прижала ладошки к загоревшимся щекам, — как здорово! Рахиль моя лучшая...

— Доча! — перебила её мать, закатив глаза и выразительно сделав руками, — Пока мы не увидим в кого она да, мы не можем говорить за нашу радость, ты мине понимаешь? Одно дело — правильный еврейский юноша любого происхождения. Немножечко совсем другое — какой-нибудь поц со странными планами и чужими идеями, даже если он и аидиш голубых кровей! Теперь ты мине да?

— Ой... — отозвалась Фира, — Рахиль, она же...

— Да! — поставила точку мать, — И я таки хочу ей немножечко женского счастья с обладателем интересного состояния.

— Мам! — возмутилась девочка, привстав на кровати, — Деньги не главное, живут ведь не с капиталами, а с человеком!

— Ша! Деньги не главное, когда они да, и к красивому капиталу прилагается приятный характер с человеческими качествами! А если у жениха в голове сплошное прекраснодушие, а по жизни он шлемазл? Фира! Ты вспомни за отца Рахили, не к ночи будь помянут! Тоже ведь кладезь прекраснодушия в свою пользу! А потом оц-тоц перевертоц, и такой сибе вышел поц!

— Это другое, — надулась девочка, и многомудрая мать не стала спорить, переведя разговор с абстрактного вообще на конкретные частности.

— Ребёнок из кожи вон лезет, хотя выучиться на модистку как можно быстрее и лучше, и из всех развлечений у неё только занятия танцами через раз! Но тибе и мамзель Боннет нельзя назвать сердешным интересом, или я чево-то не знаю?

Песса Израилевна с прищуром уставилась на смеющуюся дочу, у которой сама мысль, шо она, и с девочкой... Ну мамеле даёт жару! Немножечко таких предположений, и можно будет выступать с комическими куплетами!

— Ну и ладно, ну и хорошо... — закивала женщина, — ты не думай, если вдруг и да, то это бывает...

Эсфирь засмеялась вовсе уж в голос, и Песса Израилевна выдохнула облегчённо. Она не то штобы и ханжа, но немножечко спокойней за дочку, когда та не виляет по жизни и судьбе, а идёт к своему счастью, как паровоз на всех парах по проложенным где надо рельсам!

Отсмеявшись, Фира развернулась на живот, положив ступни на подушки и подперев подбородок руками.

— Где бы она могла влюбиться, а? — задала девочка вопрос, глядя на мать, — Из ателье домой, из дома в ателье, и разве што синагога в шаббат, да иногда удаётся её прогуливать через кафе и парк, и совсем уж редко — к Гиляровским!

— Ой, доча... — отмахнулась женщина, мечтательно вспоминая што-то своё, — в вашем-то возрасте! Как там... пришла пора, она влюбилась ! Кто-то не слишком старый, встреченный случайно на улице, улыбнулся любезно, и вот она себе навоображала! А если этот кто-то шаромыжник, авнтюрист и вообще поц, который бросит потом Рахиль в интересном положении и с растерзанной моралью? Или ещё для нас хуже, если он через неё, и до нас! Скажешь, не можит быть да?!

— Расследование! — выдохнула Фира восторженно, соскучившаяся немножко по приключениям.

— Да? И как ты сибе это представляешь? — Песса Израилевна сделала большие скептические глаза и немножко помогла скепсису руками, — Девочка будит идти по улице, а мы с тобой красться сзаду с продырявленными для зрения газетами у лица?

— Надо будет записать! — отсмеявшись, сказала Фира, — Для Егора! Он говорил когда-то, шо хочет организовать небольшую киностудию, а это ведь готовый сценарий! Нет, мам! Мы просто зайдём в синагогу, где спросим ребе, а оттуда — пешком до ателье, заходя в каждый магазин, кафе и кондитерскую на её и нашем пути!

— Но за-ради поговорить придётся што-то покупать, — слабо возразила мать, сдаваясь под натиском дочиного надо и стройных рядов кондитерских изделий...

... в пользу бедной девочки! Сугубо!

— ... и я такая, — негромко, но весьма эмоционально рассказывала Фира матери, идя по улице, — любезнейший Антип Меркурьевич, сударь мой, не знаете ли вы... а потом смотрю — знает! И краснеет! Та-ак мило...

— Антип? — переспрашивала мать, немного завидуя, шо в этом расследовании она явно не Холмс, и не факт даже шо и Ватсон!

— Ну! Модный такой, франт настоящий и мастер признанный, да и делец изрядный, недаром же Федул Иваныч доверил ему Дурбанский филиал! А та-ак застеснялся...

— Он же... Песса Израилевна сложила пальцы староверческим двоеперстием.

— А Егор? — возразила дочь с видом триумфатора.

— Ну...

— Вот и я о том же! — припечатала довольная Эсфирь, которой чем больше таких браков, тем меньше взглядов на неё! И вообще!

— Хороший мальчик, — завздыхала Песса Израилевна, — но...

— Пусть лучше через "Но" счастьем, чем через традиции, но без счастья, как у родителей Рахиль! Да и кто што сделает? Антип Меркурьевич не абы кто, а друг и компаньон Мишки Пономаренка через швейный бизнес! А со стороны нас у Рахиль ещё интересней! Ну и?! Кто?

Она задиристо подпрыгнула, сжав маленький кулачок, и тут же смутилась редких прохожих, мило порозовев.

— Это што же получается? — едва не споткнулась Песса Израилевна, кивая машинально встреченному знакомцу, — Вот так всё? Просто?!

— Ну... совсем уж просто не будет, — чуть задумавшись, ответила Фира, — эти двое долго будут делать друг другу нервы, ходить и краснеть, но в целом — да!

— А... — начала было женщина и закрыла рот, — Синода-то нет! И это шо, кто как хочет, тот так и верит? И... в брак?! Доча, я только сейчас это осознала! Нет тех, кто своей работой выбрал — мешать людям жить! И сколько такого "Нет" по Африке и Кантонам?! Просто... не мешать? И ведь всё! Ничего больше не надо, а как надо, люди сделают сами!

Четвёртая глава

— Вот тоже, кулинарная Мекка! — бубнил Санька, вяло ковыряя ложечкой пирожное, — По мне, так в Клозери́ де Лила́ куда как душевней, и рожи вокруг знакомые, а не эти...

Он покосился на чинных посетителей "Серебряной башни ", разодетых в вечерние платья, и вздыхая тяжко, принялся терзать несчастное кондитерское изделие, размазывая его по тарелке. Вид такой несчастный, будто не в одном из лучших ресторанов Парижа сидим, а в тошниловку я его затащил.

— И на манеры можно почти не обращать внимания, — подковырнул я насупившегося брата.

— И што? — тот даже и головы не поднял, продолжив терзать несчастное пирожное, раздавив его карамельно-ореховые внутренности по фарфоровой тарелочке, — Спорю разве? Не последнее дело — уютно тебе за столом сидеть, или давишься, на рожи эти глядючи. Глянь! Зоопарк человеческий как есть!

— Пф... — одним только звуком показав раздражение, я стал лениво есть, поглядывая в панорамное окно, из которого открывается потрясающий вид. На Париж неспешно опускается вечер, и катящееся к горизонту солнце, отражаясь в Сене, совершенно волшебным светом озаряет город.

— Гиойм звал, — всё бубнил Санька, сбивая созерцательное настроение, — Андрэ Жид обещался, а мы тут как сопля под носом скучаем!

— Отскучались похоже, — заметив в отражении сплочённую группу, целенаправленно двигающуюся к нам, спешно вытер рот салфеткой, — да не оглядывайся ты!

— В конном строю практически, — съязвил брат, косясь на неверное отражение и залпом допивая кофе, поморщившись от попавшей в рот гущи, — не иначе как с манёвров отпускники. Нога к ноге идут, и впереди командир!

— Господа! Не кажется ли вам, что здесь воняет дерьмом? — произнёс по-русски рослый усатый мужчина лет сорока, остановившись у нашего столика и с неотвратимостью орудийной башни поворачивая голову в нашу сторону.

Ну... так, по крайней мере, ему кажется. Наверное. На мой взгляд, выглядит это всё донельзя манерно, отдаёт плесенью и нафталином глубоко провинциального театра. Группа поддержки, с выразительность скверных актёров играя эмоциями и лицами, поддержала и одобрила лидера, вбросив ряд тщательно отрепетированных реплик.

Да... пожалуй и верно — провинция-с! Слишком уж пристальное внимание к деталям моды. Затянутые в корсеты и облитые фраками, они напоминают скорее... ...кондомы.

Ну или говоря языком более светским — это никак не денди, а скорее фаты из провинции. Притом с дурным вкусом, ну или просто отсутствием оного.

Ни единой нотки индивидуальности в зализанных обликах, и даже специфические алкогольно-кокаиновые крылья носа практически одинаковые. Ни дать ни взять — прожившиеся провинциальные помещики из отставных офицеров, решившие то ли поправить свои дела дурной лихостью , то ли...

... чорт его знает! Внезапно стало скучно, и я позволил эмоциям отразиться на лице. Нам с братом плевать на этикет хоть по большому, хоть по маленькому, и соблюдаем мы его ровно настолько, насколько это удобно нам! И такое нелепое представление... на кого оно было рассчитано?

— Жопу надо вытирать, если кажется, — буркнул Санька, откидываясь на спинку стула, и взглядом эстетствующего мясника окидывая троих мужчин.

— Идиоты, — сухо констатирую я, — пытаться шокировать разговорами о дерьме бывших пастухов, которые не скрывают и не стесняются своего прошлого, — гарсон!

Ловлю взглядом официанта, взмахом руки привлекая внимание персонала и публики.

— В-вы... — с огнём в глазах и пузырькам слюны на губах, лидер кокаинистов левой рукой схватил меня за грудки и то ли замахнулся, то ли захотел вздёрнуть со стула ввысь...

... но я, ухватив его за пальцы, с готовностью начал падать на спину, выворачивая кисть на излом. Короткий, какой-то собачий взвизг, перешедший в скулёж, и рослый мужчина скрючился в позе эмбриона, баюкая сломанную руку...

... а я уже на ногах.

— Долго ты, — буднично сказал брат, пробивая ногой в голову стоящему на одном колене щеголеватому мужчине с жидковатыми тоненькими усиками на одутловатом лице. Второй, обладатель "Николаевской" бороды и рыхлого, сбившегося набок большого живота, раскинулся на спине морской звездой, вяло шевеля конечностями и явно пребывая в глубоком нокауте.