Дьявол начинает и... Общий файл

Часть вторая. Проклятый мир

Глава 14. Нерожденная

Мир Сорины. 986 год по местному летоисчислению. За 14 лет до заключения пари...

И родиться она в третий день зимы лишь только на площади пробьют двенадцать ударов. И будет она причиной мира этого погибели. И разверзнется бездна под ногами истинно верующих. Оближет их пятки язык Геенны огненной. Спустится в мир демон и будет страшна его месть. И поглотит Землю благочестивую ад...

— Софа, скорее в погреб!

— Сейчас! — маленькая девочка. И семи-то лет, пожалуй, нет. Подняла взгляд от большой миски с просом. — Мам, я зерна-то переберу. Мне немного осталось. И слажу. Взять-то что? Варенье какое? Можно я малиновое возьму? Ты ведь сама говорила, съедим, как зимушка придет. А вона смотри, снег уже выпал.

— Да, быстрее, кому говорю! — белокурая женщина хлопнула девочку ладонью пониже спины. — Каратели едут.

Софа побледнела, начала снимать миску с колен, чуток не рассчитала силы и рассыпала зерна по полу.

— Я сейчас, — тихо пискнула она, утыкаясь носом в пол, чтобы собрать зерна.

— Быстрее! — женщина еще раз подтолкнула девочку, с беспокойством глядя в окно. — Иди уже! Я сама здесь приберу.

Софа зашла в темный угол и попыталась за ворохом тряпья нащупать что-то на деревянном полу. Есть! Маленькие пальчики зацепились за холодное кольцо. Девочка приподняла крышку и быстро спустилась по небольшой, прислоненной к крышке лестнице в темный подпол. Наверху раздались шаги. Маленькую щелку в полу — небольшую пустоту между крышкой от подпола и полом накрыли какой-то тряпкой. Теперь-то и малюсенький лучик света исчез. Остались только звуки. Мамин голос. Нежный, мягкий, немного боязливый. И голоса незнакомцев. Двое их было, если Софу не обманывал слух.

У одного голосок-то злой, насмешливый. Да и у второго не лучше. Только уж больно он знаком. Никак, это голосок отца Пета — Софиного одногодка, за глаза прозванного Кривым. Одна-то у него нога на четверть вершка* была другой короче. А чего за глаза кликали? Так кому захочется, чтобы мать его, аль отца ведьмой признали, ну иль ведьмаком?

Вот и исчезали дети с улиц, как Кривой появлялся. Ни голосов, ни топота ножек, ни смеха, что еще недавно радовал слух. Софа про себя жалела Пета. Что Господь с ним так обошелся, да что дети его страшатся. Но и сама подойти боялась. А вдруг и на себя да мамку свою беду накличет.

Жалела... Но только до сегодняшнего дня!

— Говорят, ты Дьявольское отродье прячешь, а, Марта? — громкий голос, в котором отец Кривого и не пытался скрыть насмешку, донесся до ушек Софы.

— Помилуй Господи. Разве ж я посмела б пойти против Его воли?!

— Вот и я думаю, — мужчина откровенно посмеивался над женщиной. — Как можно против Него идти? Опасно ведь это, Марта. Но в селе-то болтают, дочка у тебя есть. Так вот в ней — Дьявольская кровь. Она та, о ком предупреждали скрижали, что Господь нам оставил, чтобы от падения наш мир уберечь, — складно, будто по написанному, сказывал каратель. А в самом голосе грозном не больно-то благоговения. — Милостив наш Господин. Или сомневаешься ты в этом? Уже успела весь род людской Дьяволу продать за дары его?

— Да, что вы, добрые господа! — заголосила женщина. — Есть у меня дочка, да только брешут в селе. В скрижалях ведь как: "И родится она в третий день зимы...". А Софа осенью родилась. Как сейчас помню тот день. Самый счастливый в жизни. Красавица-девица осень уже во всю пировала. Окрасила деревья в золото, добавила немного багреца...

Софа превратилась в слух, растворялась в мелодичном голосе матери. Никогда ей не рассказывали о том дне, когда она родилась, а потому сейчас хотелось услышать все. Девочка приложила ухо к зазору, чтобы лучше слышать.

"Вот сейчас мне откроется..."

Вся в предвкушении она неловко дернулась, задев плечом лестницу. Тело пронзила мгновенная боль. Затем лестница накренилась, стала заваливаться назад. Софа схватилась за одну из ступенек, пытаясь помешать падению.

"Грохот-то какой будет! Каратели тогда точно поймут, что я здесь".

Внезапно острая щепка на боковой палке от лестницы пронзила палец.

— А, — Софа едва не заплакала, но сдержалась, закусила губу, быстро вытерла рукавом лицо и снова схватилась за ступеньку обеими руками, готовая держать свою ношу до конца. Что бы ни случилось!

Девочка глубоко вздохнула и снова прислушалась к разговору наверху, что все продолжался.

— Люди зря не скажут! — оборвал воспоминания женщины каратель. — Если не врешь, чего ж ты тогда не в храме рожала, как положено, а у бабки? Ведьмой-то она, Марта, была. Ее душа, если она у ведьмы есть, конечно. Скажи, Марта, есть у Ведьмы душа?

— Что вы, Господин, — явно принужденно ответствовала софина мать. — Они проклятые. Свою душу в обмен на силы Дьяволу отдали. А чтобы силы эти обратно из нашего мира изгнать очистительный огонь нужен. Каждое такое изгнание для простого люда праздник.

— Ведь ты знаешь, сегодня у нас как раз такой праздник и будет, — внезапно в насмешливом голосе Карима что-то изменилось. Проступила злость, какая-то просто нечеловеческая ярость. — Нашли ведь мы твою ведьму. Сегодня избавим мир от ее силы. И знаешь, что интересно?

— Нет, господин, — тихо прошептала женщина, понимая, что от нее ждут ответа.

— Она на тебя указала. Рассказала, как отродье твое приняла, как настоями, от Дьявола полученными, поила. Она ведь твоей душе, а есть ли она у тебя все еще, Марта?

— Есть.

— Твоей душе к Господу не дала отправиться. А ведь это преступление, как считаешь? Или и твоя дорога не к Господу, а к Дьяволу лежит. Вот и боишься ты смерти, чтобы по счетам не платить.

— Милости прошу, господин! — до ушей Софы долетел стук о пол. Будто бы мать ейная упала на колени. Да так оно, видно, и было. — Я всегда его волю выполняла. Жила, как положено, не грешила, поступала по совести. В церковь каждый семерик ходила. Ну, разве ж ведьма будет к Создателю нашему на поклон ходить? Не по нраву ведь это будет ее повелителю. А мне оно нужно, отблагодарить чтоб Его за жизнь мою.

— Все так складно у тебя получается, — каратель причмокнул губами. — Да только не верю я тебе. А ведь мое слово дорого стоит. Очень дорого. Ты подумай об этом.

— Смилуйтесь. А я уж вас отблагодарю. Все, что хотите, сделаю.

— Даже так, Марта. Слышь, Карим, — послышался второй голос, что дотоле молчал — Софа даже имени владельца этого голоса не знала — к своему спутнику, — мне по нраву ее покладистость...

А затем прерывистое дыхание, стоны и даже еле слышный крик, что полоснул ребенка по сердцу. В груди становилось нечем дышать, руки дрожали. Софа пыталась не слушать. Свернуться в клубок, зажать уши и глаза. А потом по одной вытирала скатывающиеся по лицу на щеки слезы.

— Мамочка, мама...

Когда звуки в доме наверху затихли, Софа кое-как приставила лестницу обратно, открыла крышку погреба. Быстро поднялась наверх и подошла к матери.

Марта сидела на полу, поджав под себя ноги. Вокруг нее лежало рассыпанное Софой просо. Но женщина его не замечала. Ее глаза, утратившие всякий блеск, были устремлены вдаль, губы упрямо сжаты. Белое лицо казалось вылепленным из воска, настолько неподвижным, безжизненным оно было. Волосы, все в пыли, закрывали половину лица. Одна из прядей, та, что возле виска, из золотистой стала снежно-белой, прямо как у старухи Бриянны — соседки их. На коленях лежали опущенные безвольные руки. Только спина прямой, как прежде, осталась. Перед Софой был не человек из плоти и крови — призрак, бледная тень живого.

— Мамочка, мама! — Софа бросилась к матери, попыталась прижаться к ней крепче.

Та лишь вздрогнула. Затем, на мгновение закрыв глаза, произнесла:

— Теперь все хорошо. Они убрались, не вернуться больше. Ты сходи в деревню, с ребятишками поиграй. Мне нужно побыть одной.

— Я... — хотела запротестовать Софа, видя, что с матерью беда приключилась.

Но Марта непреклонно повторила:

— Иди.

Софа неуверенно кивнула, накинула кожух, прямо на босу ногу надела валенки и вышла во двор. Затем припустилась бежать. На душе у ребенка было горько. Впрочем, седьмой год уж девочке пошел, значит, уже не дитя. Несмышленышем-то назвать никак нельзя. В их деревне быстро взрослели, мальчишек с детства работу любить учили, а девчонки по дому матерям помогали, приданое себе вышивали. В пятнадцать-шестнадцать замуж выходили. Семнадцатилетние девушки нередко себя перестарком чувствовали, если до того с парубком каким в храме не постояли.

Может, где-то еще, оно по-другому было. Мир, говорят, велик. Многое там происходит. Да только Софа об этом не знала, нигде, помимо родного села Большиц, которое, по словам ее матери, разместилось на юге Кырты — самых бедных земель Ливадии, — ей бывать не доводилось. Только слухи о чужеземных краях до обитателей деревушки и доходили.

Бывало, путники о дворцах высоченных рассказывали, о каменных мостовых (нет, вот вы представляете, цельную дорогу камнями выложить, чтоб каретам ездить удобно было!). Да еще и кареты эти... Что это Софа не знала. Так, слышала краем уха разговоры чужеземцев. О короле юном, что лишь взошел на престол. Ему только-только двадцать сравнялась. Софа еще подивилась про себя: "Разве ж третий десяток это мало?" Девочка сама только до тридцати считать и умела, впрочем, соседские дети и того меньше! Кто до двенадцати, кто до двадцати.

Впрочем, весть о новом короле дошла до Большиц не от путников, а от сборщиков податей. Решил король оброк поднять на заре своего правления. Видно, посчитал, что в деревнях живут слишком хорошо, нужно же это исправить.

О Светоче Софе слыхивать доводилось — главном церковнике. О том, как очищает он землю Божью от скверны, карает ведьм — пособниц Дьявола, ищет ту, что должна родиться в третий день зимы и согласно пророчеству уничтожить их мир. А потому заранее уничтожает всех девочек, что посмели родиться в неположенное время. Помогают в этом Светочу каратели. А ничего больше о мире девочка и не знала. Впрочем, нет, однажды о неких жрецах рассказывали. По рассказам выходило, что они вроде как послабее епископа, но посильнее карателей. Софа плохо тогда поняла, кто они, решила у матери выспросить, а та как взъелась! Начала говорить, чтобы дочь не в свое дело не лезла, чтобы не слушала, о чем болтуны бают. А потом Софа видела, как родительница рыдала, как по одной капают слезы на вышивку, а лицо становится каменным, таким, как после сегодняшнего прихода карателей.

Девочка опасную тему и оставила. Тем более, все россказни о короле, Светоче, жрецах — все походило на сказку, выдумку. Реальными были Большицы, что и были для Софы целым миром. А все остальное, как и говорила мать — выдумки.

Софа всхлипнула, вспомнив о матери. Из глаз покатились слезы, да так и замерзли на уже через минуту покрасневших щеках.

Зима в этом году выдалась морозной, снежной. То и дело накатывал пронизывающий до костей ветер. Да только все это было пустяком в сравнении с болью в сердце. Обжигающей ненавистью и безжизненным холодом. А ничего другого — живого — в детской головке и не осталось.

* * *

Марта глядела, как Софа исчезает за поворотом. Видела, как та поскользнулась на взявшемся ночью возле дома Бриянны льду, как пыталась устоять, смешно размахивая руками. Как потом стояла, тяжело дыша.

Только когда дочь исчезла из поля зрения, женщина поднялась на ноги и отошла от окна.

По маленькой, еще недавно хорошо натопленной и уютной избе гулял холодный ветер. И дело не в холоде в сердце (вот уж что беспокоило Марту меньше всего), а во вполне ощутимом морозе, что покрывал кожу пупырышками и заставлял кутаться в дырявую муфту. Не больно-то она и грела.

Дрова все еще горели в печи, да и рядом с ней наколотых было предостаточно (соседские мужики помогли). Вот только без толку все это. Один из карателей — Карим, сволочь та еще (впрочем, других в каратели не брали, а вдруг совесть проснется!), перед уходом выбил одно из окон. Будто предупреждение оставил или просто так повеселился, не скучали чтоб в его отсутствие. Кто знает, что у карателя на уме. Может, одержим идеей ведьму во славу Господа убить или просто упивается своей силой, безнаказанностью, испытывает удовольствие при виде чужих страданий. Видно, второе. Иначе так легко они бы с дочкой не отделались. Впрочем, разве это было легко?

Женщина подставила свое лицо навстречу холодному порыву ветра, стараясь не думать о заплаченной цене. Софина жизнь стоит много больше. Она бесценна. Так Марта решила шесть лет назад. В такой же холодный день, как и этот. Только снега тогда не было. Зима еще не вступила в свои владения. Под ногами хлюпала слякоть. Что она там рассказывала карателям? Легкое дуновение ветра, золотая осень... Заранее придуманная ложь и только-то! Не было ни пения птиц, ни улыбки на губах. Одна лишь твердая решимость покончить со всем раз и навсегда!

Шесть лет назад...

— Спасите, прошу! — она ввалилась в небольшую кособокую хижину в самой чаще леса на заходе солнца. Тяжело дыша, с капельками пота на лбу да развевающимися по ветру юбками.

Знахарка — уже немолодая женщина с сеточкой мелких морщин на лбу и переносице — подняла взгляд с котла, что грелся на печи.

— Чего тебе, дитя мое? — спросила и без ответа незнакомки поняла, в чем дело. — Заходи. Как же ты такой путь в одиночку проделала? Кто же тебя в твоем положении на улицу-то выпустил?

— Сама я сбежала, — прерывисто, как после долгого бега, ответила незнакомка.

Пожалуй, еще недавно она была писаной красавицей. Длинные белокурые волосы, что каскадом спускались с плеч, пронзительные голубые глаза — будто бы далекие неизведанные глубины, что так и манили взор, а еще мягкость, хрупкость черт лица.

Да только сейчас всю эту красоту перебивали полубезумный блеск в глазах и сотрясавшая тело дрожь. А еще грязь, что неровным слоем покрывала тело и одежду. Тоже весьма примечательную. Чадр* простые крестьянки не носят. А еще огромное пузо, которое девушка поддерживала ладонью.

— Чем помочь вам, барышня, я смогу? Час ваш пришел?

— Не знаю... Нет... — девушка отвела взгляд в сторону. Затем снова с отчаянием поглядела на знахарку. — Прошу вас, я должна родить сегодня. Это очень важно, поверьте!

— В последний день осени? — удивленно подняла почти безволосые брови знахарка. — У вас ведь еще три дня есть до часа Дьявола-то. К чему спешить?

— Нет у меня этих дней! Не могу я ждать! — отрывисто проговорила незнакомка, упрямо глядя знахарке прямо в глаза. — Нет ли у вас зелья какого, чтобы я быстрее разрешилась? Не то смерть, что мне, что ребенку. Мне-то ладно, достаточно нагрешила. Но его-то за что?! За мои грехи?! — под конец речи почти кричала девушка.

— Успокойся! — старуха быстро расстелила постель. — Ложись сюда. Сделаю все, что смогу...

Марта прикусила губу. Нет уж, меньше всего она хотела вспоминать ту ночь. Ее жизнь тогда навсегда изменилась. Хотя нет, изменилась она раньше. В тот день, когда треклятая колдунья прокричала свое проклятие. В ту ночь, когда она чувствовала его губы на своем теле. В то утро, когда в ней впервые зашевелилась новая жизнь.