Дьявол начинает и... Общий файл

Рядом с кроватью, где лежал отец Габриэллы, сидел священник. Он что-то тихо бормотал, сложив ладони в молитвенном жесте.

— Я опоздала? — тихо спросила Габриэлла и не думая дожидаться, пока священник сам к ней обратится. Согласно церковной иерархии жрецы стояли выше простых священников. Последние имели власть разве что над карателями, которых по окрестным селам расплодилось как саранчи.

— Нет, госпожа, его душа еще не покинула тело. Но поспешите, у вас мало времени.

Жрица молча кивнула, а затем присела подле кровати отца и жестом попросила оставить ее с умирающим наедине. За то время, что они не виделись, граф де Соузи сильно изменился. До того крепкое тело иссохло. Кожа посинела и обвисла. Из-под неплотно закрытых подрагивающих губ виднелись почерневшие зубы. Волосы посидели, а кое-где вообще выпали. Лоб покрывала испарена.

Заметив на полу возле кровати чан с водой и влажную тряпку, Габриэлла взяла последнюю в руку, смочила и положила на лоб отцу.

Граф открыл зеленые усталые глаза. Габриэлла в ответ улыбнулась и впервые заговорила со времени своего возвращения в родное гнездо:

— Пап-па...

* * *

— Он умер, — Габриэлла медленно зашла в покои к Кристофу и присела на мягкое кресло.

Брат присел рядом с ней. Обнял и заговорил, пытаясь успокоить:

— Твой отец уже был не молод. Он хорошую жизнь прожил. Много добра сделал, многим помог.

Габриэлла сквозь слезы рассмеялась.

— Да-да, нес неиссякаемый свет Господа людям, себя не щадил... Не повторяй то, о чем мне сейчас талдычил священник. Ты совсем не знал моего отца.

— Он был иным? — спокойно спросил Кристоф.

— Я ненавидела его. Ненавидела за то, как он обращался с моей матерью. Он женился не на леди своего круга, а потом ее в этом винил. Ненавидела за то, что он хотел от меня избавиться, сделав жрицей. Ненавидела за то, что он едва не женился на своей очередной любовнице уже через месяц после маминой смерти. Как будто ее смерть его освободила. Папа хотел сына, чтобы тот наш род продолжил. Мало ему было бастардов, о которых знала последняя служанка, о которых знала я... Когда он сказал, что собирается вновь женится... Мне тогда шесть было... Я пригрозила, что покончу с жизней. Церковники уже обвинили мою мать в том, что она ведьма. Тогда родство с умершей жрицей его спасло, если бы еще и моя душа к Дьяволу отправилась, папу уже ничего бы не спасло. И он ждал момента, чтобы избавиться и от меня, и от моих угроз. Долго ждать пришлось. Ровно десять лет. Ты не знаешь, но через две недели после того, как меня нарекли твоей сестрой, он женился. На моей одногодке. Лишь только ей на голову косы уложили, так он к ней и посватался. Только знаешь, разгульная молодость еще никому счастья не приносила. Его жена так и не смогла зачать наследника. Полгода назад она умерла. Теперь и отец ушел. Я ненавидела его, — вновь повторила Габриэлла. — Бывало призывала к нему смерть, клялась, что за все отомщу... Но почему же мне теперь так больно?

Девушка расплакалась, уткнувшись Кристофу в грудь и бормоча что-то бессвязное и размазывая по щекам слезы.

Уже потом, под утро, изнеможенная после ласк Габриэлла прошептала:

— И все же он был моим отцом. А я... Я испортила жизнь не одним лишь ведьмам! Всегда, сколько я себя помню, я думала лишь о себе. И ради того, чтобы выжить, могла убить кого угодно. Я понимаю это, но самое ужасное в том, что я продолжу убивать, пытать невинных, выбивая из них "признания" и вместе с безмозглой толпой смотреть на священный огонь.

— Когда-нибудь все изменится, — Кристоф нежно поцеловал Габриэллу в висок и продолжил. — Нынешний епископ уже не так молод. Мы ведь только от него, старик может умереть в любой момент.

— На его место тут же придет другой. И ни мне, ни тебе, ни кому-то другому в этом чертовом мире ничего не изменить!

* * *

— А-а! Спасите! Сознаюсь во всем, госпожа! А-а!

Габриэлла перевернула очередную страницу толстенной книги, не обращая внимания на орущего мужчину. История ей попалась занятная. Про красавца юношу, который в честь дамы своего сердца, подвиги совершал. А сейчас рыцарь этот как раз в любви своей избраннице решил признаться.

— Владычица моего сердца...

— Госпожа, каюсь, — крик ведьмака ворвался в мир прекрасных принцесс и благородных рыцарей, разрушая всю его магию. Красавица помянула Лукавого, а затем махнула помощникам, чтобы те приостановили пытки. Затем, сморщив свой изящный носик, подошла к распятому на колесе и раздираемому им на части голому мужчине.

— Госпожа... — прерывисто начал мужчина.

— Габриэлла, — веско произнесла девушка. — Мое имя — Габриэлла.

— Как прикажете, госпожа... Габриэлла. Прошу, сжальтесь надо мной. Пощадите...

Девушка расхохоталась. Громко, отрывисто, искренне.

— Госпожа...

Габриэлла смолкла и резко подняла руку вверх, приказывая помощникам продолжать пытки.

— Нет, прошу вас! — с непонятно откуда взятой силой пленник схватился рукой за широкую юбку своей мучительницы. — Прошу вас го... Габриэлла. Я все скажу, все...

— Про орден тоже? — девушка наклонилась, провела рукой по изуродованному шрамами от порезов лицу. Некоторые из ран еще и зажить не успели. Чуть что начинали кровить. — А то признаюсь, мне еще не надоело с тобой забавляться.

Габриэлла резко повела рукой вниз, ногтями разрывая еще не зажившие раны.

— А-а!

Девушка убрала руку от лица пленника, лизнула указательный палец, по которому растеклась кровь ее жертвы. Улыбнулась так, что по коже пошел мороз.

— Так как?

— Рас-ска-жу, все-е рас-ска-жу... — тяжело дыша, а потому малопонятно прошептал мужчина.

— Что ж, я знала, что вы вернетесь на истинный путь, — издевательски проговорила белокурая красавица. — Где ваши братья?

— В лесу, близ Гитиса. Там легче всего спрятаться. Церковники не любят северные города, а за леса вардэ и вовсе носа не суют. Нас всего семеро. Одна вызывающая, да и ей духи не всегда отвечают, а остальные — рядовые члены. Вы легко их возьмете. Это все, что я знаю.

— Ты не сказал самого главного, какого демона вы вызываете.

— Пощади, Габриэлла, — запричитал заключенный, но, не заметив на лице своей мучительницы ни тени сочувствие, пуще того, почувствовав, что она готова отдать приказ снова истязать его, воскликнул. — Ваала. Мы вызываем Ваала!

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

**

Резкая боль.

Я схватилась за щеку, чувствуя, как кровь приливает к голове.

— Как ты...

— Пришла в себя? — резко спросил Дамиан.

Я не ответила, все так же тупо глядя в пространство.

Парень быстро поднял меня на ноги, прислонил спиной к стене и посмотрел мне в глаза.

— Виттория!

— Бабушка...

— Она жива. Слышишь меня, она выживет! Верь мне!

Я кивнула.

— Верю, — я почувствовала, как Дамиан прижимает меня к себе, и в ответ уткнулась ему в грудь лицом. — Верю!

Не знаю, как долго мы так стояли. Наконец, я пришла в себя, отодвинулась от Дамиана и спросила:

— Где она?

— Ее повезли в больницу на Каменной.

Я кивнула.

— Поехали. Я должна быть там, когда она... Я просто должна быть там!

Мы быстро заперли квартиру, спустились на лифте вниз и сели в машину. Я объяснила Дамиану, как проехать до Каменной улицы, и скоро машина уже тормозила возле пятиэтажного здания светло-серого цвета.

— К вам только что из Радужной улицы дом пять должны были доставить Людмилу Алексеевну Горянскую. Где она? — спросила я в приемной.

— С каким диагнозом? — молодая девушка в белом халате и шапочке безразлично переворачивала какой-то журнал.

— У нее что-то с сердцем.

Девушка с кислой миной отложила журнал в сторону. Достала из верхнего ящика стола старенькую зеленую книжку. Так же медленно перевернула первые страницы. Затем вчиталась.

— У меня в записях ее нет. Поднимитесь на третий этаж. Там спросите.

Мы последовали ее совету, и я задала тот же вопрос медсестре на третьем.

— А, старушка, — медсестра кивнула на одну из дверей. — Она в операционной. Ждите.

И мы стали ждать. Мои руки дрожали, на меня вновь и вновь накатывало отчаяние, а царившая здесь тишина только усиливала волнение.

— Если с ней что-то случится...

— Она выживет! — твердо сказал Дамиан, поворачивая мое лицо к своему. — Верь мне, — он осторожно поцеловал меня в лоб и добавил. — Я отойду ненадолго. Справишься без меня?

— Да. Это в квартире я думала, свихнусь. А сейчас справлюсь!

Он еще раз поцеловал меня и поднялся, пошел вглубь коридора, до меня лишь долетели странные слова, сказанные шепотом:

— Я попытаюсь попросить за нее...

* * *

Дамиан увидел дверь с надписью "служебное помещение" и зашел в середину. Запечатал дверь заклинанием и обратился к Дьяволу.

— Не ожидал тебя увидеть так скоро, — Люцифер выглядел удивленным. — Ты выяснил, что такого важного в девчонке?

— Пока нет. У нее сейчас умирает бабушка, и...

— И это может заставить ее открыть секрет, — кивнул Дьявол. — Да, это подходящий момент, чтобы ее разговорить. Во время горестей люди легче всего расстаются со своими секретами. Надеюсь, ты сумеешь этим воспользоваться.

— Но, если она не умрет... — начал Дамиан.

— Не умрет? — Дьявол вгляделся в глаза Дамиана, выискивая в них образ умирающей. — Ошибаешься, она обречена.

* * *

Когда я вновь увидела Дамиана, его лицо стало немного иным.

— Что-то случилось?

Он лишь покачал головой.

— Мне жаль твою бабушку.

— Спасибо, — я взяла его руку в свою. — Но она выкарабкается. Я верю в это!

А затем из операционной вышел человек в белом халате. Врач! Я вскочила с места и подошла к нему.

— С ней все в порядке? — я кивнула на дверь операционной. — С Людмилой Горянской. Мне сказали, она в операционной.

— Кем вы ей приходитесь? — спросил врач.

— Внучкой.

— Тогда это ваше, — он потянулся в карман и достал оттуда золотой медальон, который бабуля никогда не снимала. — Мне очень жаль, но ваша бабушка умерла.

Глава 11. Жизнь и смерть

— Вы дочь, да? — ко мне подошла немолодая чуть полноватая женщина, с короткими, выкрашенными в бордовый цвет волосами.

— Внучка, — я попыталась улыбнуться, но выдавила из себя только жалкую гримасу.

Женщина слегка отрешенно кивнула.

.— Да, позабыла. Идите, скажите пару слов, пока крышку не закрыли.

Я кивнула и подошла ближе, стараясь не смотреть на тело в гробу, стараясь запомнить бабулю такой, какой она была при жизни, а не...

— Бабушка была... — я задохнулась, но не расплакалась. Упрямо сжала зубы и продолжила. — Была замечательным человеком. Она всегда поддерживала меня, беспокоилась, пыталась помочь, что бы я у нее не просила. Она... Она прожила хорошую жизнь. Не такую долгую, как могла, но... Зато...

— Зато не страдала долго, — прошептал кто-то из стоящих позади меня людей. Многие там были. Несколько соседок, двое бывших бабушкиных сослуживцев, три приятельницы, с которыми бабуля любила болтать по телефону, пока меня не было дома. — Не мучила ни себя, ни посторонних.

К горлу подступили рыдания. Я прерывисто задышала, чувствуя, как по щекам покатились слезы. Решительно подняла руку: вытереть их. Но сдержалась. Так, с мокрыми щеками, и продолжила речь:

— Зато мать мою и меня вырастила, на ноги поставила. Она...

— Детка, перестань, не изводи себя так, — Татьяна Михайловна к моему удивлению вместо обычного осуждения выказала сочувствие. — Если умерла, значит, строк ее к концу подошел.

Сердобольная старушка попыталась меня обнять, но я вырвалась из ее объятий. Подошла еще ближе к гробу, все так же пытаясь отвести взгляд от застывшего тела. Позже и вовсе закрыла глаза. Наклонилась и легко коснулась губами холодного лба.

— Земля тебе будет пухом, бабуля. Земля будет...

Скоренько поднявшись, я отошла от деревянного, оббитого красной тканью гроба, освобождая место другим гостям. Кто по одному, кто по двое они подходили к бабуле и прощались.

— Хорошим человеком Людка была. Всем нам помогала. Никогда не отказывала. У самой, бывало, денег нет, а она...

— Много чего Людмила в жизни сделала. Я вот всегда говорила...

Все новые и новые слова. Людка, Людмила, Горянская... Я будто отгородилась от всего этого. Стояла в стороне, не вслушиваясь, будто говорили они не о моей бабуле, а каком-то совершенно постороннем человеке. Добром, хорошем, щедром...

Бабуля... Бабушка...

Я помнила едва ли не каждый день, проведенный с ней. Они остались где-то в памяти, но где-то очень далеко. Так далеко, что и не добраться. Сейчас же...

Нечто объемное, покрытое белой простыней, выкатили из операционной. Санитар в голубом халате осмотрел длинный, полупустой в этот ночной час коридор и подкатил тележку к нам с Дамианом. Обратился к моему спутнику:

— Вы Горянский?

— Я — Горянская, — опередила я Дамиана. — Это... Горянская Людмила...?

— Сейчас проверим, — санитар резко поднял простыню, показывая мне лежащее на тележке тело.

Бледное, чуть синеватое лицо в обрамлении седых волос, которые бабуля никогда не красила. Заострившееся, будто внезапно похудевшее лицо — скелет, обтянутый кожей. Белесые губы и почти слившиеся с ними такие же белые выглядывающие зубы. Тонкие, выщипанные накануне ресницы. И огромные невидящие глаза. Несколько синяков да багровых кровоподтеков на шее и плечах.

Позади раздался какой-то шум. Но прежде чем посмотреть, откуда он доносится, я провела рукой по бабулиному лицу, закрывая ей глаза.

Сглотнула.

— Она умерла.

Я осторожно накрыла голову бабуле простыней, а затем повернулась к мужчинам. Невесть с чего улыбнулась.

— Это она. Людмила Алексеевна...

Я глубоко вздохнула, возвращаясь из воспоминаний, и едва не подавилась воздухом. Закашлялась, схватившись рукой за грудь. Затем выровнялась, вытерла мокрые от слез щеки и вновь подошла к гробу. Кивнула двум плечистым мужикам, которые как раз без дела ошивались рядом, чтоб закрывали гроб, а затем опускали его в заранее выкопанную яму.

Кто-то сказал:

— Киньте землю в яму, чтобы земля ей пухом была.

Я кивнула. Подошла к горе не то глины, не то песка, которую до того гробовщики выкопали из ямы. Набрала в кулак жменю, бросила в яму. Взяла еще...Еще...

Долгий это был день. Наверное, самый долгий в моей жизни. Похороны, затем поминки... И всюду, куда ни гляну, жалеющие, сочувствующие лица.

— Как же ты теперь одна?..

— Ты, если что, обращайся. У нас и самих с деньгами не густо, но...

Хотелось плакать, кричать: да не нужны мне ваши деньги. Валите к чертям собачим! Куда угодно валите, только оставьте меня в покое! Биться головой о стены и остаться, наконец, в одиночестве. Выплакаться. Забыть...

Но нельзя. Только выслушивать их сочувствие, благодарить...