Эйонна улыбалась, глаза блестели — она ждала единственного из тиресов, которому была по-настоящему рада. Именно для него она сейчас добавляла сушеные ягоды в вино. Небожительница прислушивалась к звукам.

-Эйонна! — раздалось у окна.

Она бесшумно хлопнула в ладоши и приложила сложенные руки к губам: пришел! Но вино начало закипать, и Эйонне пришлось, взяв длинную ложку, снова помешать его.

— Итвара! — окликнула она в ответ.

Небожитель вошел быстрым, уверенным шагом. При ней он не сутулился, и улыбка не казалась рассеянной.

— Садись. Во дворе очень холодно, а тебе к тому же еще и скучно, как всегда. Сейчас мы все исправим, прогоним и холод, и скуку.

Прихватив котелок тряпицей за края, она перелила горячее вино в кувшин. Итвара смотрел, как оживленная, улыбающаяся утешительница разливает вино по кубкам.

— Ты так мне рада? — в шутку не поверил Итвара.

— Для меня это отдых, когда ты приходишь. Ты — утешитель утешительницы.

-О! — протянул тот. — Я должен оправдать это. Я принес много удивительных новостей и постараюсь рассказать о них забавно, так, чтобы тебя развлечь. Иди ко мне.

Эйонна с кубками в руках обошла стол. Один она оставила себе, другой подала Итваре и села к нему на колени, обхватив свободной рукой за плечи.

Итвара сделал движение, чтобы обнять ее. Но его ладонь, держащая кубок, вдруг задела стоящий вблизи светильник. Он упал на пол, — к счастью, фитилек захлебнулся в жиру, и пламя не вспыхнуло. Итвара вскрикнул, Эйона обернулась. Уронить плошку с огнем было в Сатре худой приметой: она считалась священной, точно светильник с небес.

-Как это вышло, Эйонна? — сразу пал духом Итвара. — Неужели я не могу войти в дом, чтобы не принести несчастье?

У утешительницы тоже сжалось сердце, но она знала, как легко унывает Итвара и как надолго впадает в тоску.

-Ничего, не расстраивайся, — заставила себя улыбнуться Эйонна. — Если случится что-нибудь плохое, мы потерпим — и опять все станет хорошо.

Другие тиресы были недовольны, что Дэва Сияющий все это время гостил во дворце Тесайи. Они боялись, что Тесайя сговорится с ним и воспользуется его способностью сиять для упрочения собственного влияния в Сатре. Они потребовали, чтобы гости поселились отдельно, и обещали прислать им пищу и нужные вещи. Пустующий дом на площади стал приютом для Дайка и его спутников — живописные и холодные развалины.

Дайк и Гвендис печально улыбнулись друг другу. Это надо же было идти на край света, чтобы только убедиться, что никто здесь Дайка не ждет!

Они начали обустраиваться на новом месте. Сполох не унывал.

-Все равно надо же где-нибудь зимовать, — сказал он Тьору. — Вернуться назад до зимы уже не поспеем.

Тьор согласился. Великана не тянуло назад в Хейфьолле. Чем дальше от Льоды, тем ему было легче, хотя в этом странном поселении, куда они пришли, ему чудилось что-то бесконечно чуждое укладу великанов с хребта Альтстриккен.

Тьор задумался — что? И понял, что нигде не видит мудрых женщин, шаманок и вождей, которые велели бы здешнему народу убрать старые камни, расчистить место и построить новые дома для их детей.

Тирес Одаса, закутанный в широкий плащ, зашел к Дайку в первые же дни, когда тот поселился в своем новом доме. На седеющих пышных волосах Одасы, мокрых от дождя, сверкал вычурный серебряный обруч. Спутники Дайка ни в чем не нуждались — тиресы гостеприимно посылали им корзины с хлебом, мясом и овощами и вино. Как только пришел Одаса, Гвендис подала угощение. Одаса пил вино, но не начинал говорить, пока Гвендис не догадалась выйти из покоя. Она поняла, что Одаса Мудрый желает беседовать только с Сияющим.

Одаса вздохнул.

— Не знаю, откуда ты пришел, Дэва, и с какой вестью, — сказал он, подавшись вперед. — Но я думаю, тебе тяжело видеть, в каком упадке Сатра. Мне самому уже много лет больно на это смотреть. Какое проклятие — родиться сейчас, а не тысячи лет назад!

"Хорошо, раз он понимает, что это упадок", — подумал Дайк.

— У небожителей не стало чести, разума, доблести, — размеренно и печально говорил Одаса.— Никому нельзя доверять, никто не встанет рядом в решительный час, ни в ком нельзя обрести верного союзника. Здесь ты не найдешь ни настоящего друга, ни настоящего врага, — жалкие, мелочные души. Ты думаешь, в Сатре все так озабочены истиной? — Одаса горько усмехнулся. — Каждый слушает только себя, никому не нужен мудрый совет. Я уже много лет несу это наказание — живу среди них...

Дайк ждал, что Одаса, наконец, скажет, в чем же именно он видит корень всех этих бед. Но тот все бормотал и бормотал — о своем одиночестве, об утратах.

— Мне рассказывали, что здесь убили парня по имени Грона, — попытался Дайк навести тиреса на что-то определенное. (Он слышал эту историю от Гвендис). — Здесь убивают тех, кто пытается что-нибудь изменить?

Одаса задумался, вспоминая, — откинул голову назад, брови его поползли вверх, а взгляд стал отсутствующим.

— Да, что-то такое случилось год назад... А при чем тут Грона? — тирес потер лоб, словно у него заболела голова. — Суета, крики, споры из-за того, выполоть или не выполоть какие-то заросли. Разве в зарослях дело? В душах у небожителей — заросли, разрушение и тьма.

— Так что же с Гроной? — поспешил спросить Дайк, опасаясь, что Одаса снова уклонится в сторону.

Тирес пожал плечами, повертел на пальце серебряный перстень.

— Не вникал в это дело. Я не знаю всех обстоятельств. Не знаю, кто там больше неправ — Грона или те, кто его убили... Постоянно какие-то дрязги. По-твоему, Дэва, самое ужасное, что может произойти — уничтожение небожителя? Я согласен, это плохо, но для меня есть вещи, которые более важны, чем уничтожение того или иного числа небожителей или даже всей Сатры. Это святыни и вера. Жизнь небожителей менее важна для меня. Разве об этом надо говорить, когда вокруг все погрязли в скверне? Боюсь, что Жертва не придет ни в этом, ни в следующем поколении, а ведь становится все хуже.

Дайк еще долго слушал Одасу, но так и не понял, какое же именно зло он обличает или призывает обличать, и за что, собственно, ратует.

На другой день Дайк сам зашел к Дварне Твердому. Дайк слышал о нем от других, и у него сложилось смутное представление о воине, живущем среди голых камней, питающемся водой и хлебом, насадившем среди своих "верных" особо суровые представления о чести.

Несмотря на холодный ветер, Дварна вышел навстречу Дайку полуобнаженный, с мечом в руке.

-Прости, тирес Дэва, — сказал он. — Я упражнялся. Входи.

Впустив гостя, Дварна ушел одеваться и скоро вернулся, убранный драгоценностями, в обычном для Сатры сером рубище. Тем временем Дайк успел осмотреться в его доме и заметил, что это вовсе не каменная пещера. Здесь не было росписей на стенах, как у Тесайи, или кучи старинного хлама, которую Одаса считал украшением своего жилья. У Дварны было тепло, удобно и чисто, как бывает только у того, кто умеет заботиться о себе. Дайк уже не удивился, когда раб принес вполне приличное угощение, а не кружку воды с коркой хлеба. Дварна только сказал, что не пьет вина и не держит его в доме.

-Рад тебя видеть, тирес Дэва!

-Я тоже рад, тирес Дварна, — подтвердил Дайк. — Я слышал, у тебя есть какое-то свое учение о Сатре. Я хотел бы о нем узнать.

-У каждого тиреса есть свое учение, насколько мне открыта истина, — усмехнулся Дварна: он презирал эти принятые в Сатре осторожные слова. — Тем не менее Сатра катится под гору. Ее может спасти только единый закон. Болтать мы горазды, это да. И в то же время многие приверженцы переходят от тиреса к тиресу или даже служат двоим-троим, потому что закона нет, и никто не мешает каждому принимать ту сторону, какую выгодней прямо сейчас.

Дайк внимательно слушал.

-А те, кто служит двоим, не боятся, что тиресы их за это прогонят? — спросил он.

Дварна опять усмехнулся твердо очерченными губами.

-Ты не знаешь нашей жизни, Дэва. Чтобы быть настоящим, сильным тиресом, нужно много приверженцев. Обычно тирес закрывает глаза на то, что большинство "верных" верны ему не всегда. У Тесайи куча сторонников, и он постоянно повторяет, что не требует от них ничего. На самом деле никто из них просто не готов ничем жертвовать. Он угождает своим прихлебателям, а не они ему.

Дайк нахмурился, пытаясь понять.

-Мне показалось, Сатвама Справедливый не такой. У его сторонников военный порядок, есть начальники и присяга.

-Сатвама Справедливый?! — Дварна вдруг побледнел и расхохотался с заглушенной яростью.

Дайк даже не ожидал от него такой вспышки ненависти.

-Если Сатвама возьмет верх, он вырежет половину Сатры! Он уже намекал, что часть из нас давно осквернились и превратились в людей. Среди них и я, и Тесайя. Разве что Одасу он слишком презирает, чтобы о нем говорить. Сатвама втайне учит своих, будто беды Сатры в том, что мы уже не один, а два народа, и, чтобы спасти чистоту оставшихся небожителей, надо выявить и вырезать людей.

-Неужто?! — вырвалось у Дайка. — А как он собирается вас различать, раз сияние утратили все?

— Кто понимает писание иначе, чем он сам, тот, потерпел искажение, — зло стиснул кулак Дварна.

-А если ты, тирес, объединишь Сатру? — насторожился Дайк.

-Нам нужен закон, — строго ответил Дварна. — Каждый небожитель обязан стать верноподданным своего тиреса. Мы могли бы договориться и вывести общий закон из Свода и Приложений. Но никто не хочет идти на уступки, — Дварна нахмурился. — Нас, по-настоящему влиятельных тиресов, всего пятеро. И то Итвара не в счет, он ни рыба ни мясо и согласится с сильнейшим. Поверишь ли, Дэва, мы вчетвером не можем договориться между собой даже во благо Сатры? Нам нужны суды чести, суды над предателями. Кроме того, следует призвать на службу небожителей, что до сих пор не примкнули ни к одному тиресу. Без твердой руки они буянят и устраивают беспорядки, как Элеса: из-за них никто не чувствует себя в безопасности ни на улицах города, ни даже в домах.

-Как? Элеса? — услышал новое имя Дайк.

-Да. Глупый щенок, который бродит со своей стаей по окраинам города. Кстати, не ходи на окраины в одиночку, Сияющий. Этого Элесу и тирес Тесайя, и Сатвама прокляли на смерть. Я-то его не боюсь да и не верю, что, если его убить, на улицах станет спокойнее...

-А что значит "прокляли на смерть"? — перебил Дайк, не до конца понявший это странное выражение.

Дварна терпеливо ответил:

-Когда тирес произносит проклятье, он призывает высшую справедливость покарать небожителя.

-Но убивают-то парня приверженцы тиреса, а не молния с небес?

Дварна задумчиво сжал губы.

— Понимаешь, Дэва... — обронил он наконец. — Не всякий тирес и не всякого небожителя может проклясть на смерть так, чтобы нашелся исполнитель. Кому что суждено. С кем-то проклятье сбудется, для кого-то — пустое слово. Вот почему я склоняюсь к мысли, что тут не без высшей воли. Насколько, конечно, мне открыта истина... — Дварна, по обыкновению, усмехнулся и наконец прямо спросил. — Ты хочешь присоединиться ко мне, тирес Дэва? Но помни, я не терплю малодушия. Если ты предан мне всеми помыслами, кроме одного, ты мне не нужен.

Дайк напрямик ответил:

-Не знаю, я еще не разобрался, к кому должен примкнуть.

-Разбирайся, — дружелюбно согласился Дварна. — Я сам за то, чтобы каждый выбирал себе тиреса с открытыми глазами. После выбора — иди до конца. А выбор должен быть добровольным.

Дайк напомнил:

-Но ты сказал: надо призвать на службу небожителей, что до сих пор не пристали ни к одному тиресу. Как же призвать, раз ты считаешь, что каждый должен выбирать добровольно?

-Пусть выбирают из тех, которые есть, — отрезал Дварна.

Вскоре Дайка позвал к себе Тесайя Милосердный, которого называли еще Благодетелем.

-Между прочим, Сияющий, тебя ждет кое-что интересное, — любезно пообещал он. — Пригласи и своих "верных", пусть посмотрят. Мой Орхейя сделал росписи о Светоче, так, как ты о нем рассказывал. Полюбоваться придут многие. Мой дом открыт для всех.

Сполох еще толком не понимал языка небожителей, хотя и пытался со скуки выучить его — не зимовать же в Сатре молчком. У Тьора с изучением чужого наречия дело двигалось совсем туго. Они не захотели идти с Дайком: мало приятного сидеть глухонемым на шумной пирушке. Приглашение Тесайи приняли только Гвендис и Дайк.

Благодетель был самым богатым тиресом Сатры. Он разместил во дворце за пиршественным столом полсотни небожителей, не только собственных приверженцев, но и Одасу с Итварой. Сатвама и Дварна не были приглашены: у Тесайи шли с ними трения, хотя временами то Дварна, то Сатвама объединялись с Благодетелем друг против друга.

По знаку Тесайи сняли занавеси, закрывавшие настенную роспись. Художник Орхейя с дико распахнутыми глазами метнулся к стене. Небожители увидели освещенные светильниками изображения.

Дайк невольно ахнул. Эти безумные рисунки пробирали до кости. Он узнавал сцены, да и сам Тесайя рассказывал гостям:

-Вот Дасава Санейяти передает Белгесту свой шлем. Шлем тиреса Сатры оказывается в руках человека! Зачем же нам вспоминать об этом святотатственном деянии, которое послужило для всех Сатр началом конца?

Тесайя стоял перед росписью, водя светильником вверх и вниз, и пламя плошки выхватывало застывшую в неправдоподобной позе танцующую Йосенну. Неправильно нарисованное, изломанное тело царевны тем не менее передавало стремительное движение танца. Она немного напоминала стрекозу, потому что половину ее лица занимали глаза — огромные, как у самого художника Орхейи. Над ее головой на троне сидел неподвижный Бисма со скорбно искаженным лицом. Еще выше виднелись целые ряды маленьких фигурок с обреченными жестами, обозначавшие, должно быть, небожителей Бисмасатры.

— Ее ведет рок! — воскликнул Тесайя замирающим голосом. — Думали ли вы хоть раз, что чувствовала эта женщина! Что чувствовал этот небожитель, — Тесайя плавно двинулся к другой картине, его рука со светильником замерла. За ним порывисто, как летучая мышь, кинулся и Орхейя.

— Дасава Санейяти! Что сломало его судьбу? — продолжал тирес Тесайя. — Ведь у него было все. Вдумайтесь!

Орхейя не сводил горящих глаз с полного лица тиреса.

— Еще немного, и Дасава стал бы царем собственной Сатры. Он был облечен сиянием, обладал долголетием, которое нам сегодня кажется почти бессмертием, — голос Тесайи взлетел, отдаваясь от сводов дворца. — Вместо этого... Дасава бросает все, ломает свою жизнь, отвергает будущее. Ему не быть царем. Он идет живым в Ависмасатру, вступает в безнадежный поединок с Ависмой и остается там навсегда.

Слушатели замерли, казалось, они даже не дышали. На рисунке был изображен небожитель в сиянии, отдаленно напоминающий Дайка, с протянутыми вперед руками — а перед ним величественный, огромный, окутанный тьмой владыка Ависмасатры.

— А вот и снова Йосенна, — Тесайя осветил следующую картину.

Она полностью повторяла ту, на которой Дасава передавал Белгесту шлем. Царевна Бисмасатры была изображена на месте Дасавы, вместо шлема она подавала Белгесту светильник. У человека были не глаза, а пустые провалы.