Князь Тишины

—  Да я вообще быстро читаю, — кое-как ответила я, отдавая книги. — Спасибо.

—  Понравилось?

Ах, какой у него красивый голос! Мужественный, глубокий и в то же время мелодичный. Им можно играть на струнах моей души, как на арфе: малейшее изменение интонации вызывает мгновенный отклик, доставляя при это невыразимое наслаждение.

—  Что? Да, конечно... Круто...

Я бы с удовольствием поделилась своими впечатлениями от Кинга в более развернутой форме. Но поскольку я его не читала, тема закрылась сама собой. Саша молчал, облокотясь на дверной косяк и небрежно перелистывая страницы. На меня он не смотрел, я же буквально ела его глазами, безуспешно пытаясь наглядеться на неделю вперед. Наверно, мне надо было уходить. Но очень не хотелось.

—  А что это там у тебя играет? — поинтересовалась я для поддержания разговора. — Такое интересненькое?

—  "Бурзум", — ответил Саша, чуть-чуть оживляясь. — Знаешь такую группу?

—  Что-то знакомое... Типа этого... "Металлики"? — блеснула я познаниями в тяжелом роке.

—  Ха! — с презрением усмехнулся Саша. — "Металлика" по сравнению с "Бурзумом" жалкая писклявая попса. Видела их клип, где кровавые руны?..

—  Как, он у тебя есть?! — с поддельным энтузиазмом воскликнула я. — Нет, еще не видела. Покажешь?

—  Пошли, покажу. Да ты проходи, что стоишь в дверях, — запоздало вспомнил он о гостеприимстве. — Кстати, переведешь мне песню.

—  Я со слуха не смогу, — растерялась я.

—  Не бойся, текст у меня записан.

Саша отточенным жестом предложил мне сесть на диван, сам расположился в кресле у письменного стола и нажал перемотку на пульте. Я бросила взгляд на монитор компьютера: точно, играл. Надо будет узнать, во что — впрочем, какая разница, — и одолжить диск, когда закончится запас Стивена Кинга.

—  Ну, смотри, — сказал Саша, включая клип.

По черному экрану побежали белые полоски, промелькнули титры и багровая вычурная надпись. Я приготовилась увидеть каких-нибудь лохматых рокеров в железных штанах, с гитарами и топорами, однако ничего подобного: на экране появилось поле. Ровное, однообразное поле до самого горизонта. Травы в отдалении равномерно колыхались, как море при сильном волнении. По небу быстро, почти как при ускоренном воспроизведении, бежали облака плотной серой массой.

Зазвучала музыка, не похожая ни на что слышанное мной прежде: низкий рокот, сквозь который пробивался монотонный колокольный звон. Казалось, его издают эти самые облака и змеящиеся по полю травы. От этого холодного, заунывного пейзажа веяло необъяснимой угрозой. Шли секунды, на экране ничего не менялось, но в душе нарастал страх. Там, на просторах мрачного поля, как будто назревала какая-то ужасная катастрофа.

Вдруг посередине экрана возникла, словно из воздуха вытекла, темно-красная капля. Она побежала вниз, оставляя за собой неровную дорожку. "Кровь!" — догадалась я. Рядом появилась вторая кровавая полоса. Она пересеклась с первой, образовав похожий на незнакомую мне букву знак. Помаячив какое-то время, знак исчез, как будто в облака впитался. На его месте опять появилась капля, и возник второй знак, похожий на кровавую лапу; потом третий, четвертый. Знаки появлялись и исчезали, следуя ритму музыки.

—  Что это? — шепотом спросила я.

—  Руны, — сказал Саша. — Древнескандинавские священные письмена. Они не для письма, а для колдовства. В них разбирались только посвященные.

—  Я знаю, что такое руны, — слегка обиделась я. — Что написано?

—  А я откуда знаю? — отмахнулся Саша. — Я же не языческий жрец.

На экране сменяли друг друга руны. Поле продолжало нести свое загадочное послание. Музыка мне и нравилась, и нет: она как будто влезала в запретные места души, вызывая непонятную тоску и беспокойство. Несмотря на то что клип был довольно-таки однообразным, мне было не оторвать от экрана глаз.

—  Сейчас закончится, — услышала я голос Саши.

И тут наконец раздалось пение. Оно было под стать музыке. Нечеловеческий шипящий голос нараспев произнес длинную фразу. Она вплелась в монотонную мелодию и растаяла среди серых трав. Фраза отзвучала, и экран словно вспыхнул изнутри. Последнее, что я увидела, — черный силуэт огромного дерева, объятого слепящим белым пламенем. Музыка затихла, по черному экрану снова побежали титры.

—  А теперь он чего сказал? — спросила я.

Саша молча вручил мне распечатку, на которой мелким смазанным шрифтом было изображено следующее:

"When

night falls

she cloaks the world

in impenetrable darkness

a chill rises from the soil

and contaminates the air

suddenly

life has new meaning".

—  Переводи, — коротко приказал он.

—  Ага... когда опускается ночь, она накрывает мир непроницаемой тьмой... Холод поднимается из почвы и заражает воздух внезапно... Тут непонятно — или жизнь получает новый смысл внезапно? Короче, когда наступает ночь, погружая мир во тьму и пропитывая его отравленным холодом... там что-то внезапно происходит. Что-то плохое.

—  Это я и сам вижу, — мрачно произнес Саша. Он явно был разочарован текстом. — Что именно происходит?

—  Я не знаю, — огорчилась я. — Оно как бы за кадром. Кто клип делал, тот наверно знает.

—  Черт, — буркнул Саша, выключая видак. — Я думал, ты мне подскажешь.

Вид у него был раздосадованный. Я чувствовала себя виноватой, как будто это я его огорчила — да, в общем, так оно и было. Но чем я могу помочь? Откуда мне знать, что там должно случиться, в этом поле, зараженном холодом и темнотой?

—  Тебе это важно? — спросила я.

Некая идея зашевелилась в сознании. Как там говорит Антонина? Реальность способна к эволюции, Если взять оборванный сюжет, скопировать его и задать вектор в нужном направлении... Теоретически это возможно. Но сумею ли я? И это может быть весьма опасно, по ряду причин: во-первых, сам сюжет, это отвратительно зловещее поле...

—  Ну да, важно, — ответил Саша, взглянув на меня в упор.

Его серые глаза на миг вспыхнули и погасли, но за это мгновение между нами пронеслось нечто такое, чего раньше не было: как разряд молнии, как будто от зрачка к зрачку протянулась и исчезла серебряная нитка. Я прерывисто вздохнула и опустила глаза. Наверно, на моем лице в тот момент все было написано метровыми буквами, как на транспаранте. Саша, к счастью, как раз отвернулся, убирая в шкаф кассету. Боже мой, конечно, я сделаю все, что угодно. Лишь бы тебе было хорошо, а что будет со мной, неважно.

—  Погоди, дай мне кассету, — быстро сказала я. — Я кое-что придумала.

И я вкратце рассказала о своем замысле.

—  Только имей в виду: это все закрытая информация. В случае чего ты тут ни при чем, просто мне самой понравился клип и захотелось потренироваться. Я попробую сначала сама, а если не получится, попрошу кого-нибудь из старших учеников или Антонину.

—  Училку не надо, — покачал головой Саша.

—  Но почему?..

—  Незачем, говорю, — отрезал он. — Держи кассету. Когда займешься этим делом?

—  Попробую сегодня, — с энтузиазмом ответила я. — Что бы ни получилось, обязательно позвоню.

—  Сегодня я на тренировке допоздна. Позвони завтра часа в четыре, я буду уже дома.

—  Непременно позвоню!

—  Ну, давай, буду ждать звонка.

"Буду ждать звонка!!!"

Унося в душе эти потрясающие слова, я распрощалась с Сашей и поспешила домой, не чуя под собой ног от радости. Прорыв в наших отношениях, кажется, наконец состоялся.

ГЛАВА 17

Зловещий мир поля в действии

Под ногой захрустел, как пластмасса, лед на луже. Я вздрогнула, оглянулась по сторонам, не сразу сообразив, где нахожусь. Как выяснилось, я шла по какой-то набережной. Слева, как стена утесов у моря, высились новостройки; справа, за полосой пустой земли, поросшей бурьяном и белой от первого ноябрьского снега, море и находилось. Точнее, Финский залив, еще не замерзший, гладкий и серый, как оконная замазка; в нем не отражался даже закат, неровным пятном расплывшийся в холодно-розовой туче. "Это я что, в Лахту забрела?" — ужаснулась я. Это ж почти пригород! Ничего себе прогулочка получилась! Казалось, вышла от Саши буквально минут двадцать назад и полетела на крыльях экстаза куда ноги занесут. Б чувствах — сплошной восторг, на физиономии бессмысленная улыбка, а в уме гвоздем сидит одна мысль — как бы выполнить Сашину просьбу? Что бы такое сделать с этим полем? Надо будет завтра попросить помощи у Эзергиль. Или, наступив страху на горло, сначала попробовать самой? Кстати, когда первое впечатление от клипа прошло, я удивилась — что меня так напугало? Подумаешь, кровавые руны. Вот я недавно видела по телевизору рекламу фильма "Исполнитель желаний", так тамошней кровью можно не то что руны рисовать, а хоть все стены выкрасить, и еще останется. Я попыталась вспомнить музыку, подумав, не она ли навевала на меня жуть, и не смогла. Возникало только ощущение некоего зловещего шума, наподобие далекого грохота лавины.

Ветер свистел, обжигая левую щеку и висок. На берегу залива, казалось, температура воздуха была ниже среднегородской градусов на пять. Первый привет от зимы, а всего-то десятое ноября. Местных жителей не было видно, они благоразумно сидели по домам. Свет в окнах не горел нигде, что я отметила краем сознания, но особого внимания не обратила: лахтинские новостройки были совсем свежие, и в них постоянно отключали то тепло, то электричество, на что неоднократно жаловались мои одноклассники, живущие в этом районе. Я продолжала идти по набережной под гаснущим красноватым небом, натянув шапку по самые брови и спрятав руки в рукава, и наблюдала, как порывистый ветер сметает снег с высоких трав пустыря, а эти серые травы, освобожденные от груза, выпрямляются с сухим хрустом. Я все никак не могла вспомнить мелодию песни и начала подумывать, а где в этой унылой местности располагается ближайшая автобусная остановка... когда откуда-то издалека ветер донес колокольный звон. Одинокий приглушенный удар колокола. Он удивительно гармонично вплелся в посвист ветра и монотонный шорох бурьяна. "Вот оно! — остановилась я. — Та мелодия!" Я ее не вспомнила — услышала. И мне стало неуютно.

Колокол прозвенел еще раз. Ничего удивительного, стараясь успокоиться, подумала я, где-то в Лахте есть церковь. А вообще пора выбираться отсюда. Что-то в этом пейзаже ненормально. Ни людей, ни машин. Я посмотрела по сторонам, надеясь убедиться в беспочвенности своих опасений, и вдруг увидела нечто такое, что у меня вмиг замерзла внутри вся кровь. На глухой стене блочного дома была нарисована огромная багровая руна.

—  Ой, мамочки, — пробормотала я, догадываясь, что эта местность ну никак не Лахта. — Мамочки мои! Как же это меня угораздило!

Нет, такой подлянки я не ожидала даже от собственного ушибленного подсознания. Да, брела, как в трансе, да, всю дорогу думала о поле, как бы туда попасть и узнать, что именно такое нехорошее там происходит... Вероятно, скоро узнаю.

Я нервно огляделась по сторонам. Теперь я отчетливо понимала, что никого, кроме меня, в Лахте нет. Дома стояли откровенно пустые, даже занавесок не было на темных окнах; очертаний Васильевского острова на другой стороне залива не было и в помине, на что могла не обратить внимания только такая растяпа, как я. Ветер сдул с травы весь снег, так что я стояла как бы посреди того самого поля. Трава росла повсюду; пустые дома выглядывали из нее, как губчатые каменные грибы. И все было мутно-серым, как в старом кинескопе.

Это место казалось неприятным и страшным — куда страшнее, чем в клипе. И не пустота или одиночество внушали мне этот страх, а наоборот, ощущение, что здесь бродит кто-то еще. Чуждый всему живому, смертельно опасный. Может, он затаился среди домов и следит за мной, может, заманивает в ловушку, а может, просто еще не обнаружил меня, и когда это случится...

Я запоздало вспомнила предупреждения Князя Тишины. "Когда мир становится серым, немедленно выходи из него. Когда в мире пропадают люди, на их место приходят нелюди".

"В любом мире должен быть выход, — подумала я, стараясь не поддаваться панике. — Даже в таком мерзком. Так, ну-ка быстро ищем его и валим отсюда. Я шла по набережной, никуда не сворачивала..."

Я развернулась и рысцой побежала назад. Теперь ветер дул мне в правое ухо, надувая отит. Кажется, пейзаж начал меняться где-то здесь...

Я застыла на месте, тупо глядя себе под ноги. Там, где я проходила пять минут назад, на асфальте темнела еще одна руна — такая же, как на стене. И никаких признаков выхода.

Меня затрясло. С трудом подавляя рвущийся наружу страх, я принялась разглядывать руну. Кто-то не желает меня отсюда выпускать, это очевидно. Почему? Издевается, играет, как кошка с мышкой? Хочет, чтобы я корчилась от страха и орала: "Помогите!" Нет, не дождется!

—  Выходи! — неожиданно для себя завопила я. Между домами прокатилось звонкое эхо. — Выходи, познакомимся!

На призыв никто, кроме эха, не ответил. Зато я неожиданно вернулась в почти нормальное состояние и снова принялась размышлять.

Почему именно руна? Я постаралась запомнить, как она выглядит, и решила обязательно поискать в справочниках, что она означает. Может, мне хотят что-то сообщить? Прежде я старалась для Саши, но теперь мне самой вдруг стало интересно. "Умница, выбрала конструктивный подход, — похвалила себя я. — Не пугаться, не убегать, не кидаться с ходу в атаку. Прислушаться и постараться понять, что это такое и чего оно хочет".

Я опустилась на колени перед руной, спрятала руки в рукава, выгнала из головы мысленный мусор, как нас учили в мастерской. Не знаю, что это за место. Может, я его создала, может, нечаянно в него угодила. Передо мной небрежно сотворенная оболочка — микрорайон Новой Лахты. Остается узнать, что под ней.

С полминуты я сидела, прикрыв глаза, и слушала свист ветра. От обледенелого асфальта одна за другой поднимались волны мороза и пытались пролезть мне под одежду. Вокруг становилось темнее и темнее: на Лахту сходила ночь.

Песня — заклинание. Это же так просто. Оно призывает, и ты идешь.

Ты можешь не понимать языка — его и не обязательно понимать, на то он и тайный.

Ты можешь не понимать, куда тебя зовут, — тем лучше, если бы ты знал, то не пошел бы.

Ты можешь не понимать, чего от тебя хотят, — тем хуже для тебя. Разгадывай вечную загадку, живи в тоске и бесплодной злости.

Но мне не надо идти туда, куда зовет заклинание.

Я уже там.

У меня внутри как будто зажегся свет. Он неожиданно высветил все, что было от меня скрыто, о чем я даже не подозревала. Нравилось мне это или нет, но я увидела сокровенную суть мира поля. На несколько мгновений я заняла место того, кто этот мир создал: смотрела его глазами, думала его мыслями, чувствовала его чувствами. А создал ли? Я ощущала кровную связь, зависимость. Странное двойственное чувство плена и свободы. Так он и воспринимает свободу, поняла я: как абсолютную независимость, полную изоляцию от внешних влияний. Он ценит ее, как величайшее сокровище, но в то же время она доставляет ему страдания. Какие страдания? Это очень просто — одиночество. Атмосфера поля была пропитана таким одиночеством, что даже мне стало жутко.