Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

Персидский: казнимому под ноги подставляли стопки дощечек, которые потом постепенно убирали. Любовник первой жены Петра Великого умирал почти сутки. Чтобы он не замёрз преждевременно, на него, по приказу государя, лично приехавшего, дабы насладиться зрелищем, были надеты шуба, шапка и сапоги.

Коллеги! Это надо знать. Не вообще, а конкретно. Понимая, например, что при подъёме кола с насаженным на него человеком, центр тяжести конструкции находится в верхней части. Отчего возможны беспорядочные колебания, крены и скособочивания. Иметь чёткое представление о скорости "усадки" казнимого тела по телу кола. Скажем, свежая ошкуренная еловая жердь выделяет смолу. Отчего динамика несколько меняется.

Отдельно: правильное поведение при пребывании в рядах зрителей.

Оценив профессиональным взглядом "сползание", а таковым же слухом — издаваемые вопли, поделитесь с окружающими вас благородными донами и доньями своими наблюдениями. Это повысит ваш вес в обществе. Выразите своё удовольствие. От эстетики процесса и экспрессии главного персонажа. Можно — с небольшой дозой лёгкой критики. И не вздумайте морщиться! Или, не дай бог, блевануть! Ваша репутация погибнет мгновенно и безвозвратно. "Слабак". А то и подозрения, знаете ли, возникнут. У добрых христиан, у достопочтенных людей. "Не наш человек". "Или — больной или — засланный. Или — от ихних, или — от наших".

Надо хорошо понимать траекторию движения тела. Если оно "усаживается" чересчур быстро, палач — или неуч, или куплен. Взятка палачу — стандартный способ сокращения мучений жертвы. Смотри, например, завязку "Гардемаринов".

Это — чревато, это — подрыв основ. Если палач имеет право самому решать — сколько жертве мучиться, то чего можно ожидать от других гос.служащих? Нигилизм, знаете ли, с системным кризисом. Нет, надо стремиться к исполнительности и профессионализму. Чтобы кол неторопливо прошёл весь положенный ему путь. И через несколько часов или дней вышел не из плеча или, не дай бог, бока, спины, живота. А прямо через глотку. Выталкивая перед собой собранные по дороге обрывки ливера.

Этот момент в приличном средневековом обществе принято отмечать восторженными возгласами и аплодисментами.

Вот тут можно чуть-чуть нескромно пошутить на ушко милой соседке в мантилье... Аллегорически сравнивая наблюдаемый кол и некоторые другие... длинномерные устройства, дарованные нам самой природой.

Пошутить, я сказал! В заалевшее ушко. А не — обрыгать! С ног до головы.

* * *

Мне до нашего государя, просветителя и реформатора, с его "персидским колосажанием" — далеко. Поэтому — по-дракульски. С небольшим дополнением: конструкция собрана на плоту, связанном из нескольких брёвен. Кроме центральной фигуры, полусидящей на цыпочках, между брёвнами, ближе к краям, вбито ещё 6 кольев.

— Княже, вот ещё 6 мятежников, отличившихся в злодеяниях. Прошу дозволить отрубить им головы. Двое из них, как видишь — агаряне. Помогали язычникам в их идолопоклонничестве. Помятуя о доброте и ласке, явленной мне эмиром Великого Булгара Ибрагимом, почитаю своим долгом помочь "самому северному из знамён пророка" в его тяжкой борьбе за чистоту его веры.

— Ну ты...! Ну вооще...! Никогда такого не бывало, чтобы на Святой Руси православные — магометан за измену ихнему магометанству...! А и правда — что ж не помочь правителю правоверных, казнив отступников от закона Мухаммеда?

— Вторая пара — эрзя. Находники. Они тайком проникли в земли твои, разбойно убивали и грабили людей твоих.

— Разбойникам, душегубам, с оружием взятым — смерть.

— Третья же пара — из твоих собственных. Изменники, восставшие противу закону, веры и государя. Тебя.

— Э, постой, постой! Княже, воевода лихо разогнался головы рубить. А ты глянь — лбы-то здоровые, за каждого по 6-8 гривен взять можно. А то и по десятку. Это ж сколько ж серебра за просто так под топор пустить!

"Старшая гридь" возражает. Следуя выбранному критерию оптимальности: эффективному наполнению княжеской казны. И своих кишень, соответственно.

Ребята бородатые! Смените, нахрен, критерий!

— Жадные у тебя, княже, слуги. Жадные да глупые. Эти злодеи всегда, все свои жизни, будут нам врагами. Мои враги — дохнут. Ежели тебя скупость забирает — засчитай мертвяков в мою долю. Мне они в живых не нужны. Ноготок, давай дурней на плаху.

Ноготок невозмутимо отработал своей секирой 6 декапитаций. Спокойно, аккуратно стряхнув капли вытекающей крови, насадил отрубленные головы на колья по краям плота и, по моему кивку, столкнул "посылку" с мелководья.

Плотик, связанный из корявого древесного мусора, снесённого в половодье Окой на остров, с торчащими, вбитыми в щели и зарубины между брёвнышек, палками и кровавыми украшениями на них, понесло по реке. Растянутые между кольями мои фирменные ожерелья из отрезанных у мёртвых врагов ушей — напоминали ёлочные гирлянды. Только не горят, не мигают. И музычка... чистый релакс — лёгкий плеск речной воды.

Народ молчал. Пленные — от той непрерывной волны ужаса, которая накрыла их с самого утра, с момента, когда мои лодочки двинулись во фланг их каравана из густой тени высокого берега. Мои... мои знают, что я — "нелюдь". Что оценивать мои действия их, нормальной, общечеловеческой средневековой меркой — нельзя, бесполезно.

Но казни пробрали, кажется, и муромских гридней. Не количеством крови — они куда больше видели и делали. Но — рутинностью, привычностью, отработанностью действий Ноготка.

Обычно казни сопровождаются мощными эмоциями, красочными ритуалами, громкими заявлениями. А здесь...

"Эти — не нужны".

И "этих" — не стало. Молча. "Немой Убивец". Будто избу подмели. Мужики мух с большим азартом бьют.

И, конечно, "дракуловщина". Какой-то древний, заморский способ. Слышали, но не видели. А этот... владеет. "Зверь Лютый", Воевода Всеволжский.

Какой-то оттенок... не то, чтобы их униженности, но — моего превосходства, распространился среди муромских. Живчик стал говорить как-то... более прохладно. Поспешил собрать людей и нынче же — ещё пол-дня впереди, отправиться восвояси.

Напоследок я, таки, успел сунуть ему списочек необходимого поселению. У меня же что не тронь — или мало, или вовсе нету! Я работал? — Заплати.

Он как-то равнодушно ответил:

— Погляжу-подумаю. Своих забот — полон рот.

Не-не-не! Так отпускать нельзя! Спонсор загружен собственными заморочками. Либо не даст ничего, либо даст "по остаточному принципу". Надо соседа как-то... взбодрить. Как-то... уелбантурить запоминающееся. Чтобы он и в опочивальне своей среди ночи в холодном поту вскакивал и судорожно соображал: "А всё ли я сделал хорошего для Ваньки-психа?".

С учётом нашей слабости и зависимости самого существования Всеволжска от Мурома — уелбантурить позитивно. Без обид и вражды. С неотвратимым уважением. Меня.

Глядя на загружаемый в княжеские и взятые у меня ладьи полон, поинтересовался:

— Княже, а ты остальных мятежников уже побил?

— Да. Почти всех. Остальные зимой сами сдохнут.

— А полон взятый — уже продал?

— Да. У нас караван осенний стоит. Разные купцы восточные, кто по Оке ходил — домой к себе собираются. Набирают напоследок невольников.

Это понятно: рабов нужно кормить. Поэтому значительную часть "живого товара" покупают в последний момент перед выходом в далёкое плавание. Опять же: в чужом краю вероятность побега раба значительно ниже, чем на его родине.

— Совет дам. Заранее во избежание. В Муроме — продай полон сразу. Хоть — кому, хоть — почём. А на другой день скажешь купцам, будто только вспомнил: Воевода Всеволожский лодей с невольниками не пропустит.

— Это почему это?! Тебе велено держать Стрелку, чтобы никакого ущерба торгу не было, чтобы купцы ходили свободно, безбоязненно, безданно-беспошлинно.

— В твоей сентенции, княже, произведены две маленькие замены. Слова "свободно" в "Уставе об основании..." — нет. Я его в Янине сам старательно вычеркнул. А слово "добрые" в выражении "купцы добрые" — ты потерял. Так вот: рабов, холопов, роб, робичей... на Стрелке нет. Всяк человек здесь — вольный. Поэтому все невольники, вступив на эту землю — вольными станут. А они — ступят. Мимо купцам не пройти. Потому что мне надлежит проверить: купцы они добрые или шиши речные.

Живчик покрутил головой, пытаясь уложить в мозги принципиально новую для "Святой Руси" концепцию — "территория свободы".

* * *

Напомню: все, начиная с самых первых ещё с Византией, русские международные договора предусматривают выдачу беглых рабов. "Русская Правда" требует этого во всех русских землях — безусловно. "Привилегия убежища", распространённая на Западе, предусматривающая предоставление юридическому лицу, обычно — церкви или монастырю, права не выдавать беглых рабов или преступников — на Руси отсутствует. Классика получения личной свободы в Европе: если в течение года и одного дня беглец не будет возвращён своему господину — он становился свободным, знаменитый немецкий принцип: "воздух города делает свободным" — не у нас.

Есть два исключения.

Отбитый назад русский полон, не всегда, но часто — ещё не считается рабами. Тут куча деталей: кто отбил, у кого, по какому поводу... Например: берендеи, исполняя свою службу киевскому князю, бьют половцев, отбивают русский полон, но не освобождают даже по прямому приказу сюзерена. Поход — служба, полон — добыча. Нужны отбитые полоняне — выкупи.

Второе: статья в "Правде" позволяющая закупу уйти в княжий суд с жалобой на хозяина без согласия самого хозяина.

Всё.

Над всей "Святой Русью" и за её пределы простирается непробиваемая плита законов, властей, обычаев, удерживающая рабов — во власти их хозяев. "Гнёт" — не только булыжники, которыми нагружают крышку в бочке квашеной капусты. Это ещё и вековечный элемент социальной системы "милого сердцу отечества".

* * *

Сплошная, везде давящая, плита. И вдруг — дырка. Всеволжск. Что вызывает раздражение. И создаёт вытекающие из этого... ух ты какие! — последствия. Как немедленные, так и отложенные.

А сказать:

— Тьфу! Сгинь нечистая сила! Вот я тебя! Мечом добрым в кусочки мелкие...

Нельзя. Поскольку — "не-Русь". Поскольку — по "Уставу о основании...". Под котором и его, Живчика, личная печать стоит. И крест он сам на то целовал.

Конечно, ежели сильно припрёт... сам — поцеловал, сам — рас-целовал. Но там же и Боголюбский с Ибрагимом отметились. И дяде Глебу Рязанскому, аспиду ядовитому, интересно бы что-нибудь такое вставить. Из остренького для размышления...

Живчик светло и одухотворённо улыбнулся. Недоумение его перешло в размышления и мечты. Давние, выстраданные, взлелеянные. Сладостные. О том, как он дядю... лошадиной длинной мордой в...

Рано ещё. Вернёмся к конкретике текущего момента.

— Дело-то нехитрое, княже. Вернулся, скинул полон. Тут сотни полторы голов. С полтыщи гривен — ты получишь. Утром говоришь насчёт Ваньки плешивого. Про этого... "конюха солнечного коня" с колом в заднице — купцы уже от твоих людей услышат. На себе проверять... охотников не сыщется. Погода портится, купцам в Муроме сидеть — не с руки. Через день-два-пять возьмёшь у них полон, и этот, и прежний, за четверть цены. Потом распродашь вверх по реке. Хоть в Рязань, хоть во Владимир. Кипчаки, гречники, новгородцы, рязанцы, владимирцы — возьмут помаленьку.

Выдернутый из сладкой пелены грёз о множестве крупных и мелких гадостей, которые возможны с моей помощью, уж коли я "отморозок безбашенный", на "Правду" плюющий..., Живчик тяжко возвращался к "прозе жизни":

— Полон держать... Кормить надо. Холодает — дохнуть начнут. Вверх тащить — тяжело да медленно...

— Тебе виднее. Только вниз с рабами — хода больше нет. Никому. Так и скажи у себя.

Ишь как вскинулся. Я ему "укорот даю" — волю его "укорачиваю". Тамошние купцы ведь спросят:

— А ты что ж, княже? За беззаконие такое — Ваньке-ублюдку юшку не пустил?

И про меж себя скажут:

— Слабоват стал князь. Живчик-то наш против нищеброда безродного — скис да заюлил.

Живчику об этом и думать-рассуждать не надо, инстинкт правителя, рюриковича, накатанные с рождения реакции — срабатывают автоматом:

— Ишь ты. Зубки кажешь?! Свои порядки ставишь?! Выше обычая прыгнуть хочешь?! Наши отцы-деды — такого не заповедовали, в "Русской Правде" такого нету.

— У отцов-дедов — такого Ваньки плешивого не было. А тебе, вот, довелось. "Русская Правда" мне не указ. Здесь, по "Указу" — не Русь. А зубки у меня так, махонькие. Чего ими хвастать? Вот у собачки моей...

Мы были уже на нашем берегу, чуть отошли по пляжу под стеной Дятловых гор от суеты и шума погрузочно-разгрузочно-сортировочно-упаковочных работ. Я свистнул. Сверху, с террасы метрах в пяти над нами рухнула на песок огромная туча пыли, песка и шерсти. Грохнулась оземь, как герой русских сказок, но не обернулась ясным соколом, принцем-царевичем или ещё чем-то бесполезным, а бурно отряхнулась, осыпая нас всяким мусором. И радостно развалилась на спине, приглашая почесать ему брюхо.

Курт играл в скрадывание глупых сапиенсов. Но на этом склоне ему неудобно, из-под такой туши летит вниз разная мелочь. Вот я его и засёк.

— Это... Это что?!!!

— Курт. Князь-волк. Мне его их стая на воспитание отдала. Сирота. Друг мой. Весёлый, верный, умный. А зубки! Ну-ка, покажи дяде зубки. Вот они какие... красивые, белые, крепкие... зубки-зубочки. Ну-ну, не хватай... У волка — зубы. У меня — мозги. Поганые, которые про то не знали, нынче по Волге плывут, своими мозгами — ворон кормят. Ты меч-то убери. Курт без команды человека не трогает.

Живчик, снова не глядя, запихивал свой дамаскизированный меч, мгновенно извлечённый при появлении князь-волка, в ножны.

— Сделай, княже, божескую милость — объясни там, в Муроме, насчёт рабов. А то... негоразды будут. Купцы-то... бегать-шалить начнут. Я — человек мирный, мне крови не надобно.

Юрий нервно переводил глаза с меня на Курта и обратно.

Тон разговора, который у меня приближается к "беседе равных" — обиден для него. Но, возвращаясь из Янина, мы "по походному, без чинов" — так общались. Сегодня — просто ещё шажок. Неприятный. Вокруг полно его людей. Позволить кое-какому воеводе, пусть бы и Всеволжскому, пусть бы и поставленному Боголюбским... Да завтра все так захотят!

А наехать на меня... А за что? Приказ задержать — выполнил. Да ещё и кучу ворогов побил. На славу победителя не претендую, с добычей разошлись без крика. Совет коммерческий важный дал — немалой прибылью обернуться может: заранее предупредил о новизне с невольниками.

А что ж не так? А то, что Ванька не гнётся, не кланяется. Что решает по-своему, без спроса. Не по обычаю, не по "Правде". Что у него есть силы и способы свои хотелки — исполнить. Да ещё и не так, как всякому нормальному князю само собой понимается! То он луками — детская же забава! — бой делает. То казнит — колом в заднице. То вот... князь-волк — чертовщина лесная! — перед ним на спинку валится, брюхо почесать просит. "... их стая на воспитание отдала...". Бред! Но вот же — фырчит...