"И хорошо, что не знает, — подумал он. — Легче будет справиться".
— Забудь, — сказал он вслух. — Забудь совсем. Завтра переезжай на новую квартиру, покупай машину и ни о чем не думай. В Петрове семь миллионов жителей, так что найти вас будет совсем не просто. А я пока постараюсь сделать так, чтобы никто вас и не искал.
— Но ведь один раз нашли, — возразила Зоя, однако голос ее звучал куда, как ровнее, чем раньше.
— Это другая история, — объяснил Илья, снова выезжая на улицу, где располагался ее пансион. — Тогда нас просто сдали. Ну вот и твой пансион.
— А разве мы не идем в ресторан? — Неожиданно спросила Зоя, когда он уже начал притормаживать.
— Я подумал ...
— Ты зря так подумал, Илья! — Твердо сказала Зоя, не дав ему завершить фразы. — Вероника уже спит, а Рита согласилась побыть с ней до утра...
9.
Вадим проснулся, когда до рассвета было еще далеко. Впрочем, будет ли при такой погоде рассвет, являлось вопросом, на который у него положительного ответа не имелось. Однако по внутреннему ощущению сейчас все еще должна была быть ночь. За окном мрак кромешный — только мотаются на ветру, как неприкаянные души, черные на черном фоне ветви березы — но дождь, начавшийся вчера вечером, уже перестал.
Часов у Реутова не было, и, соответственно, узнать, который теперь час, он не мог, но и искать в темноте часы Полины было бы полнейшей глупостью. Однако за ту минуту или две, что он бездумно пялился в темное окно, спать решительно расхотелось, зато захотелось курить. В результате, промучившись еще какое-то время в нерешительности — он боялся резким движением разбудить тихо спящую рядом с ним Полину, — Вадим вылез наконец из-под одеяла, нашел на ощупь свою одежду и, стараясь не дышать и не производить громких звуков, выскользнул за дверь. В коридоре второго этажа было темно и страшно холодно, во всяком случае по сравнению с хорошо протопленной с вечера спальней, и Реутов тут же начал одеваться.
Завершив процедуру в рекордно короткие сроки, он с облегчением вздохнул и хотел уже спуститься вниз, но неожиданно вспомнил одну мысль, мелькнувшую у него накануне, и вместо залы отправился в кабинет покойного хозяина дома. Здесь он включил свет, закурил, плюнув на приличия, тем более что на столе у Леонида Егоровича помещалась огромная и страшно тяжелая чугунная пепельница в виде половины раковины-жемчужницы, и сел перед терминалом. Идея, возникшая у Вадима накануне вечером, была проста до примитивности. Он решил найти других своих сослуживцев, во всяком случае тех, кого помнил, а помнил он, как оказалось, многих.
Вообще, если разобраться, состояние, в котором он пребывал с того момента, когда к нему неожиданно — вот уж действительно, неожиданно — пришел Марик Греч, было крайне странное. Ощущение такое, как будто с глаз спала пелена и он внезапно увидел мир не таким, каким привык видеть, а таким, каков он — мир, на самом деле. Словно действие наркоза кончилось или в сознание после беспамятства пришел. Ведь действительно странно. С войны, как ни крути, прошло двадцать девять лет, и, не то чтобы он отрицал сам факт того, что вот, дескать, была война и он был на этой войне. Вовсе нет. Реутов всегда это знал, и, более того, не раз и не два писал в анкетах, что с 1958 по 1962 год находился в действующей армии и принимал участие в боевых действиях в составе 2-го казачьего корпуса. Это был факт его биографии, точно так же, как и девять правительственных наград, которые он на той войне получил. Вернее, правительственными являлись только восемь, девятая (строго говоря, третья по счету) — была императорской, потому что Полярной Звездой награждал самолично каган. Это была одна из немногих прерогатив, оставленных ему конституцией пятьдесят первого года.
Однако о войне — а ведь это был, как ни крути один из самых ярких эпизодов его жизни, и длился этот "эпизод" целых четыре года — Реутов никогда почти не вспоминал, можно сказать, подсознательно игнорируя эти годы и все с ними связанное. И его никто не тревожил. Но, с другой стороны, чего им его тревожить, если он для всех погиб? Но вот пришел Марик Греч, и все встало на свои места. Впрочем, не все, потому что внезапно выяснилось, что пустых мест — лакун — в этой истории гораздо больше, чем должно быть на самом деле. И, когда вчера, сразу после изучения мемориального сайта, он сказал, что ничего не помнит о последних двух годах войны, Вадим сказал правду. Сейчас он легко мог вспомнить — даже лучше, пожалуй, чем можно ожидать по прошествии стольких лет — как его внезапно выдернули из университета на военные сборы, неожиданно обернувшиеся для Реутова ускоренными офицерскими курсами. Как гоняли и шпыняли почти всю весну а потом, буквально за две недели до начала войны, присвоили звание хорунжего и направили в 8-ю бригаду. И первый день войны, начавшийся для него тревогой в половине четвертого утра и закончившийся контузией — правда легкой — на рассвете следующего дня во время боя в горящих руинах военного городка, он помнил тоже. И множество других воспоминаний, впечатлений, фактов теснилось теперь у него в голове, едва он касался мыслью тех дней. И даже эмоции, связанные с войной, которых — вот ведь диво! — у него, казалось, никогда и не было, появились вдруг, как бог из машины в греческой трагедии. Но все это только до лета шестидесятого. Июнь, может быть, июль ... А потом пустота, и следующие отчетливые воспоминания появляются только с августа шестьдесят третьего, когда, выписавшись из госпиталя — выходит он лечился больше года! — Реутов приехал в Новгород поступать в Лекарскую Школу тамошнего университета. Вот школу, как по традиции называли старейший в стране медицинский факультет, Вадим помнил прекрасно, и однокурсников, и ребят с других факультетов — Вику Турчанинову, например, с филологического, с которой у него был короткий, но бурный роман, — и, разумеется профессоров. И всю последующую свою жизнь — Псков, Тарту, Ревель, Петров — он мог воспроизвести во всех подробностях. Однако, сидя сейчас перед нагревающимся терминалом, Реутов понял, что и в этой жизни — при всей ее прозрачности и ясности — имелось несколько крайне странных моментов, на которые он раньше просто не обращал внимания. Ну бог с ней, с войной! В конце концов, если ему попали пулей в лоб, то последствия могли быть и хуже, чем ретроградная амнезия, хотя по-прежнему оставалось совершенно непонятно, куда мог деться шрам на лбу и почему у него нет после такого ранения никаких выраженных неврологических симптомов? Но ладно. Допустим. Однако совершенно не понятно, почему он ни разу не съездил ни в Саркел, ни в Итиль? Это же родина! Да и родители там жили. Но нет. Даже на конференции, которые проходили в тех местах, не ездил. Всегда находилась какая-нибудь веская причина, обстоятельства, настроение, состояние здоровья наконец и он, намеченную уже поездку отменял. Иногда и в самый последний момент. И, если уж зашел разговор о здоровье, то и тут все было как-то не так. Это Реутов только сейчас вдруг сообразил.
Ведь что получалось. Его, кабинетного ученого пятидесяти двух лет от роду, внезапно арестовывают поздно ночью, после длинного и трудного дня, после обильной выпивки. Привозят на эту их гребаную баржу. Бьют — впрочем, бить начали еще раньше — накачивают наркотиками, применяют электрошок, а он после этого (спустя сутки, без сна и пищи) выламывает голыми руками стальную трубу, переплывает студеную Неву и спустя каких-то четыре-пять часов оказывается способен еще и девушку невинности лишить!
При воспоминании о той ночи даже в жар бросило и сердце зачастило, а потом сразу как-то — скачком — память без паузы и подготовки перебросила его во вчерашний вечер, и Реутов снова оказался с Полиной в сауне ... и почувствовал, что краснеет.
— Мы вчера перестарались, кажется, — со смущенной улыбкой сказала Полина, а он слушал и не слышал, совершенно завороженный зрелищем нагой красавицы, по белой коже которой — на самом деле от жара она стала тогда розовой — струился пот.
— Извини, — сказал он, с трудом отрывая взгляд от ее груди. — Я же не знал ...
— И хорошо, что не знал. Я красивая?
— Ты? Ты ...
Но договорить он не успел, потому что Полина вдруг плавно опустилась перед ним на колени и...
"Господи!"— Но ни сигарет, ни выпивки под рукой, разумеется, не было. Реутов вскочил из кресла перед только что включившимся терминалом и опрометью бросился из кабинета вниз, стараясь, однако, по возможности не шуметь, чтобы не перебудить весь дом.
А внизу, в зале, горел свет, и за столом, один на один с бутылкой коньяка, сидел Давид.
— Тоже не спится? — спросил он, кажется, ни чуть не удивляясь тому факту, что к нему посередине ночи присоединился Реутов.
— Да, вот как-то, — ответил Вадим, сразу приходя в себя. — Проснулся ...
— Присоединяйся, — предложил Казареев, наливая коньяк в еще одну рюмку.
— Спасибо. — Реутов выпил коньяк одним глотком, и сам налил себе еще.
— А ты чего не спишь? — спросил опрокинув в себя еще порцию.
— Здоров ты пить, Вадик, — улыбнулся Давид. — У нас так не пьют, даже в армии.
— Давид, — Реутов решил, что сейчас самое время спросить о том, что все время оставалось как бы за кадром, — а ты в каком звании в отставку вышел?
— Бригадный генерал.
— Ну я где-то так и думал. Парашютист?
— Нет, — отрицательно качнул головой Казареев. — Морская пехота. Разведка морской пехоты. Еще по одной?
— Давай, — согласился Вадим и, достав сигареты, закурил. — А Лили?
— Лили, — усмехнулся Давид. — Лили она ... Ладно, откровенность за откровенность. Я знаешь, почему не сплю?
— Догадываюсь, — усмехнулся Вадим.
— Ничего ты не догадываешься, — Давид разлил коньяк и тоже закурил. — Когда я ей вчера твердо сказал, что иду с вами... — сказал он после паузы. — Ну в общем, не знаю, понял ты это вчера или нет, но посольство в Новгороде — это только отмазка. Для нее, что Новгород, что Ревель, все едино.
— Она не захотела отпускать тебя одного, — сказал Реутов.
— Да.
— Ты удивлен?
— Да, — так же коротко ответил Давид.
— Почему? — Впрочем, Реутов уже знал ответ.
— Потому что, это означает ...
— Что она тебя любит, — закончил за Давида Вадим.
— Ты спросил, кто она. — Давид никак не прокомментировал его слова. Просто оставил, как есть.
— Фирма, в которой я работаю, называется "Холстейн Биотекнолоджис", — сказал он после короткой паузы, вызванной необходимостью проглотить восемьдесят граммов коньяка.
— Холстейн? — переспросил удивленный Реутов, естественно знавший, что такое "Холстейн Биотекнолоджис". Имя этого монстра знали даже те, кто был далек от мира фармакологии. Лекарства-то принимают все.
— Ну да... — кивнул Давид. — "Три Сестры", "Большой Боров" ... Это все про нас.
— Понятно, — протянул Вадим, пытаясь понять, какое отношение все это имеет к теме разговора.
— Ничего тебе не понятно, — покачал головой Давид. — Холстейн уже глубокий старик, и реальными хозяевами корпорации являются его племянники Сол и Дэн. Но Сол, в основном, в дела не вмешивается, и управляет фирмой его брат Даниэль. Формально он всего лишь вице-президент, но ...
— И какую же фамилию носят братья? — Теперь Вадим все уже понял, но всегда остается место для "но", не так ли?
— Бург.
— Бург?
— Лили дочь Даниэля Бурга.
— Черт! — скал Вадим.
— Вот именно, — согласился с ним Давид.
Глава 5. Новгород
Василиск опасен даже на расстоянии.
Аммиан Марцеллин
Новгород, Петров, Русский каганат, 22 сентября 1991 года.
1.
Им необыкновенно, просто сказочно повезло. Когда в половине десятого утра добрались наконец до Ягодного — грести пришлось долго, но хотя бы дождь прекратился — первым, кого они встретили около почты, закрытой по случаю болезни служащего, был широкоплечий невысокий мужик в старом кожаном реглане, какие носили летчики в прошлую войну.
— Вот ведь зараза! — сказал мужчина, читавший вывешенное на дверях почтового отделения объявление, и повернулся к шедшему первым Вадиму. — Закрыто!
— А когда откроется? — спросил Вадим, еще не уловивший сути сложившейся ситуации.
— Так в том-то и дело, мил человек, — угрюмо объяснил заросший седой щетиной немолодой мужик с ясными голубыми глазами на темном, обветренном лице, — в том-то и дело, что Иван Степанович, как сляжет, так может и три дня прохворать или того больше. Ну завтра, допустим, кого-нибудь на замену пришлют, а сегодня что делать?
— Скажите, — спросил Вадим, начавший понимать, какая неприятность вышла со всеми их чудными планами едва ли не в самом начале пути. — А от кого здесь можно позвонить?
— А что, — вопросом на вопрос ответил человек. — Срочное что или как?
— Да нам, собственно, такси надо вызвать, — объяснил Вадим, досадуя на любопытного мужика.
— А далеко собрались? — подтверждая его худшие предположения, тут же заинтересовался мужчина.
— До Выборга, — ответила за Вадима Полина. — Или еще куда, нам главное добраться до железнодорожной станции.
— До чугунки, значит. В Петров собрались, извиняюсь за любопытство или куда подальше? — не отставал мужчина, с явным интересом рассматривая их маленькую компанию.
— Подальше, — устало объяснил Вадим.
— Я к чему спрашиваю, — совершенно неожиданно улыбнулся незнакомец. — На такси до Выборга, а там ведь еще и за вызов платить надо, и четверо вас, никак не меньше двух сотен выйдет, а как бы и поболее. Да билеты на поезд, да ждать ...
— Есть предложения? — сразу же сообразил, к чему клонит мужик, Вадим.
— Как не быть, — хитро усмехнулся тот. — Если у вас, конечно, 500 рубликов найдется.
— Самолет? — с явным интересом спросил Давид.
— А то! — во весь рот улыбнулся мужчина. — Амфибия у меня, "Лавочкин".
— 400-й? — Оказывается, Полина разбиралась еще и в самолетах.
— Не, "303-й", но вам же, я так понимаю, не в Мурманск лететь.
— В Новгород, — решительно сказал Вадим. — И 400 рублей, по моему мнению, красная цена.
В результате, сошлись на четырехстах пятидесяти, и в начале первого были уже в Новгороде.
2.
Ведь вот как бывает. Живет себе человек, худо ли, бедно, но, как сложилось, так и живет. "Выстраивает" свои дни по раз и навсегда им же самим или другими — богом или судьбой — "прописанному" сценарию. И полагает при этом ту жизнь, что имеет, единственно возможной в данных конкретных обстоятельствах. Это молодые склонны считать, что все у них впереди, а если тебе за пятьдесят, то о будущем не хочется и думать, потому что ничего примечательного, кроме старости и смерти, впереди уже не ждет. И единственным решительным изменением на этом маршруте может стать одна лишь отставка, пенсия или как там еще можно назвать смену активной фазы существования на пассивную? Однако у Ильи все складывалось теперь совсем иначе, чем сам он спланировал, и, соответственно, считал для себя правильным и нормальным.
