Если быть искренним до конца, его уход в "отставку" не был вызван жизненной необходимостью, изменившимися обстоятельствами или какими-нибудь иными внешними условиями. Физически он все еще был крепок. Болезней, способных изменить привычный образ жизни не имел. Смерти не боялся, пережив свою смерть так много раз и физически и психологически, что тема эта давным-давно потеряла для него остроту и актуальность. И врагов своих он не страшился, хотя их у него было хоть отбавляй. Во-первых, потому что за долгую жизнь в подполье научился их побеждать. А во-вторых, потому что, как и любой солдат, слишком долго находящийся на войне и не свихнувшийся при этом от постоянно существующей опасности быть убитым или захваченным в плен, выработал в себе тот род фатализма, круто замешенного на философии киников1, который позволял ему смотреть на жизнь лишь в перспективе дня сегодняшнего или, в крайнем случае, в рамках разворачивающейся в реальном времени конкретной операции. Однако однажды он неожиданно ощутил в себе скуку, и означать это могло только одно. Иссяк "элан"2, как называют это французы, исчезли смысл и желание продолжать то, чем он с таким всепоглощающим интересом занимался едва ли не четверть века. Место острого чувства, временами похожего на страсть к женщине, заняли рутина и тоска, и он сделал то единственное, что и следовало сделать человеку, если он давно уже не упертый идеалист и уж тем более не фанатик, каким Илья никогда и не был. Поэтому, едва ощутив произошедшие в нем перемены, он не колебался ни одной лишней минуты, как делал и все остальное в своей жизни. Решение было принято, и свою последнюю операцию он спланировал и провел так, как планировал и исполнял и все прочие, в большинстве своем гораздо более сложные и кровавые акции. И естественно, что, "уходя в отставку", он делал именно то, что имел в виду, то есть исчезал из одного мира, чтобы возникнуть в другом, но уже совершенно другим — во всех смыслах — человеком. "Уход от дел" предполагал полную и решительную смену как привычного модус вивенди3, так и сложившегося за годы и годы модус операнди4.
#1Кинизм — одна из наиболее значительных сократических философских школ. Основатель школы Антисфен Афинский, развивая принципы Сократа, стал утверждать, что для достижения блага жить следует "подобно собаке", то есть, сочетая в себе: простоту жизни, следование собственной природе, презрение к условностям; умение с твердостью отстаивать свой образ жизни, стоять за себя; верность, храбрость, благодарность.
#2L'Иlan — порыв (фр.).
#3Modus viv?ndi — образ жизни (лат.).
#4Modus Operandi — образ действия (лат.).
Однако всего не предусмотришь. В любом сложном предприятии есть место для случайности. Так произошло и с его последней, казалось бы, самым тщательным образом спланированной операцией, причем сбой произошел там, где его меньше всего можно было ожидать. Но дело, как Илья понимал это теперь, не в том, что "Бюро добрых услуг" подвело его, а вернее просто подставило, как какого-нибудь лоха с улицы, а в том, что случилось невероятное: Илья встретил женщину, которая ему не просто понравилась, что совсем не удивительно, а "зацепила" его по-настоящему. Такого чувства, если по совести, Илья от себя совершенно не ожидал, тем более в нынешнем своем возрасте. Но, как говорится — и, возможно, не зря — последняя любовь кружит голову даже сильнее первой.
В 7 часов утра, он высадил Зою около пансиона и поехал завтракать. Ему предстоял трудный и напряженный день, а Илья толком не спал уже третью ночь, и этот фактор следовало иметь в виду при принятии решений и планировании всех до единого действий и поступков. Усталый человек склонен совершать ошибки, а Илья себе ошибок позволить теперь не мог. Более того, эту "операцию" он не имел права ни затянуть — время, в данном случае, работало против Зои и Вероники — ни провалить. Однако и то правда, что кроме усталости, он испытывал сейчас крайне противоречивые, но очень сильные чувства, которые, в принципе, тоже мешали делу, но вот справиться с ними оказалось совсем не просто.
Такие чувства, имея в виду их силу, и вообще-то были Илье, если и не внове, то более чем не привычны. А их содержание могло бы удивить любого из тех, кто провел рядом с ним в подполье достаточно много времени, хотя и не его самого. Где-то в глубине души он всегда помнил того Марика Греча, который однажды встретил в Варшаве девушку, так и оставшуюся в памяти чем-то вроде замечательной стихотворной строфы, прочитанной когда-то и где-то, или музыкального пассажа чудной красоты, услышанного случайно в давние, почти мифические, времена. Однако, если Стефа Зелинская за давностью лет уже превратилась для него всего лишь в сладкий сон, то Зоя, то любившая его этой ночью с безумной, буквально иступленной страстью, — "как в последний раз", — то плакавшая, прижавшись лицом к его груди — эта Зоя была реальной, а не придуманной женщиной. Притом именно той самой женщиной, быть с которой Илья хотел, которую, судя по всему, умудрился полюбить и которую — не странно ли? — готов был в конце концов, если так повернется, от себя отпустить, ежели, разумеется, будет вполне уверен, что все у нее и ее дочери сложится хорошо. Однако так далеко Караваев пока не заглядывал. Как говорится, будет день, и будет пища. А теперь следовало работать, потому что война это, прежде всего, тяжелая работа. А Илья, так уж вышло, снова был на войне.
3.
Человеческая память, даже такая феноменальная, какой обладал Марк Греч, как известно, имеет свои пределы, а ведь Греч не был ни Шеришевским1, ни Грегором фон Фейгелем1. Поэтому проблема личного архива стояла перед ним всегда, как и перед многими другими людьми, и решалась в каждый момент исторического времени по-своему. Остроты вопросу добавлял тот факт, что архив Аспида по определению содержал настолько деликатную информацию, что, по идее, вообще не должен был существовать, ведь вероятность его попадания в чужие руки никогда не приближалась к нулю. Тем не менее, и без архива не обойтись.
Однако, уходя "на покой", Илья, естественно, озаботился тем, чтобы архив исчез вместе с ним. Понятно, "исчез" не означает "уничтожен". Предусмотрительность, главным девизом которой являлось утверждение, что "мы никогда не можем знать, что потребуется нам завтра", взяла верх над осторожностью, и в результате архив не исчез физически, а превратился в пятьдесят два свернутых файла, содержащих при обычном разархивировании несколько сотен цветных и черно-белых эротических картинок. Применив особую программу, картинки можно было развернуть в бесконечный — без пробелов — "текст", состоящий из бессмысленного набора латинских и русских букв и арабских цифр. И уже другой программой, по алгоритму, известному одному только Илье — в полученном массиве следовало выявить группы пятизначных чисел и расположить их в заранее заданном порядке. Ну а расшифровать итоговый текст возможно было, только имея ключ и книгу, с помощью которой была зашифрована информация. Все это чудо придумал один французский математик, не склонный — по некоторым весьма серьезным для него причинам, включающим, между прочим, не малые деньги и большой страх, — делиться своей разработкой с кем-нибудь еще, кроме анонимного заказчика. Однако даже если бы такое и случилось, никто ведь, кроме, разумеется, Караваева, не знал ни алгоритма, который по наставлениям автора он создал сам, ни ключа, ни книги, ни места в конце концов где эти файлы хранились. А хранились они в разных труднодоступных или совершенно непредсказуемых местах. И одним из таких мест была "библиотека изображений" международной ассоциации исследователей зрительного восприятия, находившаяся на сайте Комитета по Науке и Культуре Лиги Наций.
#1С.Д. Шеришевский и Г. Фон Фейнгель — выдающиеся мнемонисты. Например, Шеришевский мог повторить без ошибок последовательность из 400 слов через 20 лет.
И вот наступили новые времена, и изменившиеся обстоятельства в очередной раз неопровержимо доказали: человеку действительно не дано знать наперед, что из кажущегося сейчас не нужным, может понадобиться в туманном будущем. И поэтому после завтрака, Илья отправился в магазин электроники на Большом проспекте Васильевского острова и, поговорив с консультантом — серьезным молодым человеком в очках с роговой оправой — приобрел мобильный терминал "Сименс и Шукерт" последней модели, главными достоинствами которого были малый вес при весьма значительной оперативной памяти и емком жестком диске, и по желанию — титановый подпружиненный футляр, позволявший безболезненно ронять это чудо техники с высоты до трех метров. Ну а оформить свободный доступ к международным сетям оказалось и того проще. Филиал Россвязи помещался на расстоянии всего нескольких десятков метров от входа в магазин электроники.
Следующим шагом Ильи было найти подходящее кафе или чайную, без многочисленных посетителей и с наличием выхода в сеть. В начале десятого, на Петроградской стороне таких заведений оказалось совсем немного — большинство открывались в десять или даже в одиннадцать — но они там все же были. Так что к десяти часам утра у Ильи снова была его "телефонная книжка", а к двенадцати он успел разослать адресатам в пятнадцати разных странах четыре десятка писем и на некоторые даже получил ответы. Но главный поток информации ожидался ближе к вечеру, а кое-какие услуги, могли быть ему предоставлены — в большинстве случаев, разумеется, не бесплатно — только назавтра или вообще через несколько дней. Однако при всем при том, ни для кого из этих людей анонимный клиент, носивший несколько разных, но совершенно очевидно вымышленных имен и ников, никоим образом не ассоциировался с Аспидом, и это являлось самым важным, потому что, как известно, Аспид умер, и намерения возвращать его к жизни Илья по-прежнему не имел.
4.
Первым и наиболее естественным порывом Полины, как только они прибыли в Новгород, было сразу же пойти к отцу в Генеральный Штаб. Однако Давид ее удержал, и, как вскоре выяснилось, правильно сделал. Все-таки у Давида, как подозревал Вадим, был и другой, весьма специфический, опыт, сильно отличающийся от того, что имеет обычный армейский командир. Чувствовалось, что бригадный генерал Казареев не только отставной морской пехотинец и пост консультанта по безопасности в одной из крупнейших корпораций Западного полушария занял не случайно. Однако, по здравом размышлении, а отнюдь не из интеллигентской щепетильности, Вадим предпочитал до времени его об этом не расспрашивать. Захочет, сам расскажет, а не захочет... то так тому и быть.
— Позвони ему — предложил Казареев нейтральным тоном. — В конце концов, твоего отца может просто не оказаться на месте, или, скажем, он занят сейчас ...
Полина начала было спорить, но в разговор вмешался Вадим. Он даже не умом, а селезенкой почувствовал, что в словах Давида есть резон, и положил конец разгоревшейся дискуссии, попросив Полину сделать это лично для него. Так и вышло, что она позвонила отцу из уличного таксофона, и Вадим при этом стоял рядом с ней, обнимая за плечи и, соответственно, слышал не только то, что говорила Полина, но и то, что отвечали ей. И надо сказать, поведение генерала Шуга — вернее, не самого генерала, а его адъютанта или кто там взял трубку — не только удивило Реутова, но и заставило фигуральным образом напрячься, как перед прыжком в ледяную воду.
— Приемная, — ответил на другом конце линии молодой мужской голос, не потрудившийся объяснить, о какой именно приемной идет речь. — Есаул Антонов. Слушаю вас.
— Здравствуйте, Дима, — сказала Полина. — Я ...
— Здравствуйте, Зинаида Павловна, — самым невежливым образом перебил ее есаул Антонов. — Спиридон Макарович сейчас занят и говорить с вами не может. Кроме того, хотелось бы вам напомнить, что это служебный телефон господина генерала и звонить по нему без крайней необходимости не следует. Спиридон Макарович будет у вас несколько позже.
— Вы хам, сударь! — ответила враз упавшим голосом Полина, но все-таки, надо отдать ей должное, соображала девушка быстро и держалась молодцом. — Передайте, пожалуйста, господину генералу, что или он придет вовремя, или может вообще не приходить. Никогда. Я жду его на нашем месте.
И она повесила трубку.
— Ты слышал? — спросила она через несколько секунд, все еще стоя рядом с таксофоном.
— Похоже у нас неприятности, — ответил Вадим, плотнее прижимая ее к себе. — А что это за ваше место?
— Ресторан на набережной ...
— А время?
— А черт его знает! — Звоня отцу, Полина явно ожидала совсем другого разговора. — 6 часов, я думаю. В прошлый раз мы обедали там в 5 часов.
— Извините, что прерываю ваш разговор, — сказал подошедший к ним Давид. — Но я так понимаю, что ...
— Что, на всякий случай, нам следует уйти отсюда, как можно быстрее и как можно дальше, — закончил за него Вадим. — Пойдем, Полина. До пяти часов еще уйма времени, пробежимся по магазинам и вообще...
— И вообще, — тихим "больным" голосом повторила за ним Полина. — И вообще ...
5.
До пяти часов действительно было еще далеко. Во всяком случае, в запасе у них оказалось достаточно времени, чтобы заняться и другими, разной степени спешности, делами. Первой их маленькую компанию покинула Лили, "убывшая", выяснять отношения со своим собственным посольством. В принципе, это необходимо было сделать, как можно быстрее, тогда хотя бы двое из их них могли возвратить себе легальный статус. Да и дополнительные денежные фонды, положа руку на сердце, лишними в создавшейся ситуации ни в коем случае не оказались бы. Тем не менее, Вадим, ощутивший после разговора с адъютантом генерала нешуточную тревогу, хотел уже остановить Лилиан, так сказать, "до выяснения" или, по крайней мере, сказать ей что-нибудь простенькое, вроде "Будь осторожна, Ли!" Но, увидел, как деликатно отошедшие в сторону "супруги Казареевы" обсуждают что-то с глазу на глаз, а главное, какие у них были при этом лица, и решил не вмешиваться, резонно предположив, что эти двое и сами "не маленькие". Как-нибудь и без его советов обойдутся. В результате, поговорив минут пять с Давидом — может быть, о любви, а, может, и о делах — Лили поцеловала Казареева в щеку, улыбнулась Полине и Вадиму, и, взмахнув на прощание тонкой рукой, пошла, благо и идти было недалеко — на Стратилатовскую улицу, где размещалось посольство Аргентины, а так же офисы принадлежащих этой стране компаний, таких, например, как "Атлантик Эйрлайнс" и "Бэнк оф Ла-Плата". А они трое отправились в торговый центр "Гардарика" на Большой Власьевской и занялись приведением "себя в порядок". Собственно, касалось это главным образом мужчин. Но и Полине, которая, отправляясь выручать Вадима, не могла себе даже вообразить, что не сможет уже вернуться домой, тоже надо было кое-что "прикупить", тем более погода неожиданно улучшилась — похоже, наступило долгожданное "бабье лето" — и на улице стало не просто тепло, но, пожалуй, даже жарко.
Сам Вадим купил себе часы, ботинки по размеру, джинсы, куртку и пару рубашек, которые вместе с бельем и туалетными принадлежностями вполне поместились в дорожной сумке из мягкой коричневой кожи, удобной еще и тем, что ее можно было носить на плече. Но главное, в спортивном магазине, куда Реутов зашел от нечего делать, он увидел и тут же, повинуясь одной лишь интуиции, приобрел великолепный "туристский" нож, по существу мало чем отличный от десантного кинжала, что висел на его поясе в те времена, когда тридцать лет назад он командовал взводом. Покупка, как ни удивительно прибавила ему настроения и одновременно навела на еще одну правильную мысль. Сверившись с картой-схемой многоэтажного торгового центра, Вадим с удовлетворением обнаружил на третьем этаже оружейный магазин. Разумеется, он не собирался покупать пистолет или охотничье ружье, да ему бы их и не продали без документов и разрешения из полиции. Но зато наплечную кобуру для своего "испанца" он купил здесь без каких-либо затруднений. Добавив к покупкам замшевую кепку, из тех, что в жизни не носил, и противосолнечные очки, он посчитал труды свои праведные завершенными и с легким сердцем отправился на первый этаж, где около фонтана был назначен сбор.
