Зверь лютый. Книга 1. Вляп

Господин глубоко задумался. А мне идея понравилась. А что? — Одену паранджу, опять же штаны. Никто лица не видит. И — "хозяину — спинку"... Значит — с ним вместе, с моим...

— А хочешь, внучек, мы её окрестим? Чтобы все видели, какую ты красу поимел? Да и души агарянской христову спасению поспособствовал?

— Сдурела? У него хозяйство не менее моего. А как встанет? Народ в церкви собрался, на красу девическую, заморскую поглядеть-полюбоваться, а тут он своим... "божьим даром" звенит и в купель лезет...

Степанида аж зашлась в смехе.

— Экое ты ещё дитё, Хотенеюшка. Отрежем. И что стоит, и что висит. Полезет гладенький аки девочка-малолеточка. Только что дырок по-менее. Так и нарисовать можно.

Мне стало несколько не по себе. Оно конечно — мне это больше не надо. Поскольку хозяин меня любит... А вдруг разлюбит? Если я буду "аки девочка-малолеточка". Кажется, мысль эта пришла в головы и собеседникам.

— Не бабушка. Покуда — резать не надо.

— Ладно, платочком белым подвяжем, свету в церкви немного, занавесочку перед купелью приспособим... дескать — пуглива очень...

— Не надо. Да и от попа не спрячешь. А лишние глаза, сама говорила — лишние языки. Тут ведь дело такое... Гордея обмануть... оно может и можно... но если он про обман узнает...

— Правильно мыслишь, внучек. Если узнает — придёт Укоротичам укорот под самый корешок. Посему, давай-ка прикинем, кто про суть мальчонки знает. У меня на дворе: я сама, Саввушка с подручным. Ну, эти не болтливы. Прокопий — тот вообще — хоть под пыткой. Лекарка, которая его привезла. Юлькой звать. Она его и пользовать будет, пока не вылечит. И вот, хочу к нему Фатиму-костоломку приставить. Для защиты, присмотра и обучения. А у тебя как?

— Да вроде никто. Корней один. Из моих наложников — он старший. Со мной уже четыре года, вроде лишнего не болтал.

— Ну, смотри. С твоего двора кто-то на сторону наушничает. Кое-какие дела твои по городу слышны. Ты уж сыщи изменщика. А покудова искать будешь — малёк твой у меня поживёт. Вычистишь болтунов да соглядатаев чужих — тогда уж... И разгони гарем свой, наложников. Ты у нас теперь муж примерный — с бабой, да и только с одной, в постель ложишься. Жениться вполне созрел. Тут-то тебе и высватать Гордееву младшенькую. Ну что, внучек, по рукам? Мир промеж нас?

— Лады. Мир. Только... Вот про самое главное-то ты не сказала. Ну обвенчают нас, ну пропьют жениха с невестой. А дальше-то как?

И правда:

"На кровать слоновой кости

Положили молодых.

И оставили одних".

И что мой господин со своей молодой женой делать будет? При его полном неприятии женщин. В "ладушки" играть?

А гегемон-старуха прямо давилась от смеха.

— Ой чудо моё, чудушко. Ну, рассмешил, ну, позабавил. Ладно, дитё моё малое, несмышлёное, к следующему приезду твоему — сыщу девицу нетронутую. Покажу тебе как жену молодую, венчанную, на постели разложить-положить да увязать-привязать. Как девство её нетронутое порушить. Хоть пальцами, хоть вон ручкой ложки... Не косороться. Крови-то по-менее будет, чем когда ты девку-то за косу да об стену, да мозги ейные по всей опочивальне в разлёт.

— Да ладно тебе. Я не про это. Разок первый оно может и пройдёт, а дальше? Сама говорила — Гордею внуки нужны. Ежели я ей по-быстрому живот не надую — разведёт нас Гордей. За негодностью к супружеству. И ещё пуще озлобится. Да так, что мало не будет.

— Учиться тебе у бабушки надо, а не бегать от меня да слюнями брызгать. Коль своего ума нет — меня послушай. Ладно. Кто старое помянет — тому глаз вон. Гордею внуки надобны. Особливо — первенец. Он, поди, его к себе возьмёт, имение своё ему передаст. А вот надобны ли тебе сыны? Не вообще, а вот прям сразу, в этот год?

— Не понял я? Это как?

— Я ж и говорю — дитя неразумное. Вот родила тебе жена сыночка. Немного времени прошло — дитя подросло, Гордей во внуке души не чает. Настоящие-то дети — внуки. Помолоду дитё — обуза. А вот внуки — самая-то радость и есть. Как ты, Хотенеюшка, для меня старой. Ну вот. Внучек дедушку за бороду таскает, дед от счастья слюни пускает. А тут, жизнь-то идёт, вдруг — какая-никакая между вами... нелюбовь. Гордей-то тебя гнуть начинает, ломать. А ты ему в лоб: "Сыночек-то не мой, от холопа теремного прижит. Нету у тебя, тесть мой любезный, внучка яхонтового. А растил ты, ласкал сынка холопского. Поскольку дочь твоя курва похотливая". Но ты, де, про то молчать будешь, ежели он нелюбовь свою похерит. А то и продашь ему холопчёнка этого за мзду небольшую. Не поганым же его.

В комнате установилась тяжёлая тишина. Похоже, сказанное ошеломило хозяина, не меньше меня. Нет, всё-таки меньше. Потому что вообще местная идея — продавать людей — как-то ещё не была полностью воспринято мною.

— Ну ты, бабуля, змея... И когда ж ты такой торг вести собираешься?

— А лет через 15-17. Я-то, внучек, старенька уже, уж и не доживу, поди. Всё для тебе, яхонтового, стараюсь-думаю. Всё об тебе, единственном, заботушки мои. Вот когда сынок в возраст войдёт, когда Гордей одряхлеет да вотчины свои на внука и отпишет, тут мы с тобой и скажемся: одевай-ка, мил сынок, ошейник холопский, да исполняй волю господина своего. А ежели так сделается, то тебе и в грязи ковыряться не надобно. И девство молодой жены не твоя забота. Чашечку малую со снадобьем кое-каким. Или — кубок с вином. Да шесть рушников нешироких.

— Рушники-то зачем?

— Два — на ручки, два на ножки, один — на глазки, один — в ротик. А сверху, промежду ейных ноженек — вон хоть малька этого положить. Сам говоришь: хозяйство у него навроде твоего, насуёт красавице семечек — полное брюхо. А ты, коли захочешь, и сам сверху залезешь. На малька, на "шкурку серебряную". Третьим. А? Самого большого боярина Гордея дочку — холопом плешивым поять, девство её рабским удом обрезанным... Боярышневу целку — "целочкой серебряной" изорвати-изломати. Одну Гордеевну ты — топорищем, другую — холопом срамным... А, Хотенеюшка? Не забавно ли?

Сквозь прикрытые ресницы я увидел лицо наклонившейся к хозяину Степаниды. Монумент гегемона со смачно-похабным выражением на лице.

Бр-р... Сожрёт... Зубастая бабушка. Хишница. Злобная, хитрая, лютая... "Сожрёт" — это "оптимистический сценарий".

Господи, куда я попал! Во что я вляпался! Слабый, неумелый, бестолковый, ничего не понимающий...

Как хорошо, что у меня есть господин! Могучий, мудрый. Добрый. Который меня... которому я... Которого я... всей душей своей...

Как хорошо, что на обычный здесь вопрос:

— Чьих будешь?

Я теперь могу уверенно, спокойно, даже — гордо, ответить:

— Господинов. Хотенея свет Ратиборовича.

В голосе боярыни зазвучала родительская озабоченность, бабушкина забота о любимом внуке. В сочетании со стремительно изменившейся, умильно-встревоженной мимикой...

— Только не раздави молодую-то, ребра да спину не поломай. Девке-то только 13 лет. Осторожненько.

Получившаяся картинка меня как-то... смутила. Конечно, если хозяин скажет... Сослужить для господину службу... Любую. Но тринадцатилетнюю девочку... Да ещё вдвоём... "Этажеркой"... И, кстати, тогда — это моего сына будут в холопы продавать...

Нет, я ничего в этом мире не понимаю. Что — "хорошо", что — "плохо". Что — "можно", что — "нельзя"... Нужно это просто принять.

Как хорошо, что все эти сомнения-размышления можно возложить на другого. Не нужно мучиться-волноваться. Всякие расчёты, предположения, планы... Как лучше — знает мой господин. Он видит в этом куда больше меня. Несоизмеримо больше и глубже.

Он — мудрый, сильный и добрый. Он, по доброте своей, принял на себя все тревоги, взвалил на себя груз ответственности, тяжесть выбора. Выбора и за меня, ни чего здесь не разумеющего — тоже.

Бедненький. Мне его очень жаль. Но это правильно: ведь я ничего в этом мире не понимаю. Я даже представить не могу, что здесь — правильно. А он — знает, он — мудрый. И он примет мудрое решение. По своей воле. А я принял его волю. Я весь — в воле его, и моё дело служить ему. Истинное служение, без страха и сомнений. Всегда, везде, во всём. И с этой девочкой... само собой.

Хозяина воображаемая иллюстрация будущей семейной жизни, кажется, заинтересовала. Он пару раз хмыкнул, погладил меня по щеке. Его тёплая рука на моей щеке — как хорошо!

— Ладно, это — Гордею внука. А себе сынка сделать? Настоящего. Укоротичей-то мало осталось. Сама говорила.

— Вот. Умница. И мне охота правнучков-то тетешкать, ума-разума своего молодятам вложить. А сделать... Те же рушнички, то же зелье, тот же малёк твой. Благо немой. Только положить его чуть иначе. Чтоб в жёнкиной потаёнке прохода не занимал. Ты с ним, значит, балуешься-тешишься. Как тебе, яхонтовый мой, слаще. А уж как почуял по себе, что вот оно, терпеть сил нет — малька сдёрнул, свой уд в жёнку вставил. Ежели дотянешь до последней минуточки — тебе уже всё едино будет — в каком теле какая дырка. И — раз! — "ты роди мне сына красотой во меня". Мужу — сынка для рода продолжения, свекровке-старухе — внука-правнука на радость да умиление.

— Ладно. Об этом покудова рано. Давай, делай что надобно. Наложников моих продай гречникам — те больше дадут. За Корнеем я присмотрю. Мальца побереги, приодень. И без всяких там крещений. Всё. Пойду я.

Боярин Хотеней Ратиборович, мой господин и повелитель, вместе с бабушкой своей, боярыней Степанидой Слудовной — удалились. А я остался лежать носом в подушку, пытаясь осмыслить услышанное.

Глава 14

Но осмыслить мне ничего не дали, поскольку сразу заявились две служанки.

Одна — моя лекарка Юлька. Другая... таких дам, если и держать в прислуге, то только в орудийной прислуге "Большой Берты".

Высоченная. По моим прикидкам — под два метра ростом. Широкоплечая. Два меня и ещё останется. Абсолютно плоская со всех сторон. Неподвижное восточное лицо. Неподвижные маленькие чёрные глаза.

Фатима-костоломка.

Из слов — хмыканье. Остальные — однословные команды.

Зато Юлька щебетала за нас всех троих. Впрочем, когда она приступила к лечению пострадавшей части моего тела, общая атмосфера в комнате дополнилась и моими персональными охами и ахами. Кроме собственно задницы, у меня начали активно проявляться кое-какие обожжённые места после горячей бани и последствия Саввушкиных манипуляций. Через полчаса я просто грыз от боли подушку.

Юлька это уловила и влила в меня с пол-литра какого-то успокаивающего. Несколько полегчало, я смог уловить кое-что из Юлькиного рассказа.

А рассказывала она о себе, любимой. Автобиография в нерегламентированном формате. Но — в художественной обработке.

Суть такая.

Есть, точнее — было, где-то под Туровым селение. Не то — Ратниково, не то — Сотниково, не то — Воиново. Что-то военное, поскольку жили там какие-то военные поселенцы. Что-то вроде казаков более позднего времени. Или порубежников — нынешнего. Сельцо это постепенно демилитаризировалось. Ввиду отсутствия постоянной внешней угрозы, вроде половецкой здесь на юге. И стали бы они нормальными крестьянами ("осмердячились" — как Юлька сказала), но тут умер великий князь киевский Мономах, а потом, через 8 лет, его старший сын Мстислав, прозванный Великим, и между князьями началась свара. Общенационального размера и четвертьвековой продолжительности.

Примерно в тот год, когда Мономах приказал долго жить, кто-то из местной сельской верхушки, не то сотник, не то староста, не то просто мужичок побогаче да понахрапистее, собрал детишек-подростков и сформировал из них какое-то подобие гитлерюгенда. Что-то вроде опричников, но несовершеннолетних. Обучил, вооружил и, перерезав несогласных односельчан, уселся местным владетелем. Тут вдруг, откуда не возьмись, явилась грамотка, будто он не мужик вовсе, а боярин.

Причём — давно.

Что само по себе весьма странно.

* * *

Дело в том, что на каждого боярина в каждом княжестве заведено "дело" — сколько и каких воинов (пеших и конных) и с каким оружием он должен привести по княжьему призыву. И какой вотчиной он владеет. Поскольку, если боярин нужную дружину не выставлял, то его наказывали. А если не являлся вообще, то его объявляли "в нетях". И его вотчина отходила в общий фонд княжеских земель. При этом, естественно, менялся налоговый статус местного населения. Или владение передавалось другому, более ответственному и исполнительному феодалу-землевладельцу.

Нет вотчины — нет боярина.

Воевода, тиун, наместник, посадник, мытарь, вирник, судья, ярыжка... — должности, служилые.

Бояре — сословие. Боярин может и часто бывает — служилым. А вот наоборот — нет.

По-немецки "оберст" — полковник, должность. "Фон" — барон, титул. "Фон" — может быть назначен полковником. С предоставлением соответствующего жалования и регалий. Но — без земли. "Оберст" — становится бароном только по "высочайшей милости" в виде "дарования баронского достоинства" и такового же земельного владения.

Феодализм, ядрена матрена. Без феода — при всем нашем к вам уважении...

* * *

Но народ там был совсем дикий. Юридически безграмотный. И к этой, весьма странной грамотке, тот мужичок добавил себе ещё и титул — "воевода".

Ага, выходит мэр райцентра к народу и говорит: "я теперь не просто мэр, я теперь фон барон и герр оберст".

Ну и долго это будет продолжаться? — Правильно, до приезда из области бригады "скорой помощи" с санитарами. Если в районе своей нет.

Но мужичок попал в удачное время: сначала у него были кое-какие особые дела с местными властями, а когда, после смерти Мстислава Великого, началась общая свалка — стало уже ни до чего.

У мужичка этого оказался довольно туповатый сын, к этому самопальному "боярско-воеводскому" делу мало приспособленный, и несколько внуков. Один из которых вот этим гитлерюгендом и командовал.

А ещё в том селе жила лекарка, у которой была дочь Юлия — тёзка и мать моей лекарки И вот между этими несовершеннолетними "гаупманом" и "медсестричкой" случилась любовь. Страстная и необоримая. От которой моя Юлька и на свет появилась.

Рассказ её по набору подробностей и стилистике вполне пошёл бы как дамский роман. С элементами готики. Фатима даже рот раскрыла, и глаз от рассказчицы оторвать не могла. Причём, куча описываемых деталей касались периода времени не только до рождения горбуньи, но и до её зачатия. Однако излагались с позиции чуть ли не полноправного участника.

Вообще, парнишка этот, вроде бы, даже жениться на Юлькиной матери собирался, когда обнаружилось, что его малолетняя дама в интересном положении. Но "тут пришёл лесник и выгнал всех из леса". Стал феодалом — играй по феодальным правилам. Кого ты в постель затаскиваешь — твоё дело, а вот брак — дело родовое.

"И под венец юнец

Пошёл совсем с другой.

В роду у ней все были короли".

Что в данном конкретном случае почти правда — князья-Рюриковичи.

Эта девочка была внебрачной дочкой кого-то из соперников Мономаха. Признанной. Непризнанных тут... Я вот уже здесь на одном этом подворье двоих нашёл: Саввушка и мой Хотеней.