— Спасибо Амбраашш, — Гайшшар улыбнулся своему старшему сыну.
— Это мой долг, отец, — серьезно ответил юноша, поравнявшись с родителем и господином и прикрывая его слева. — Тебе следовало остаться в тылу и позволить нам рисковать своими головами.
— Каким бы я тогда был отцом?
— Каким же ты сейчас являешься правителем? — саркастически заметил Миришшасс.
Средний сын больше походил на мать, чем на отца, причем не только характером и острым языком, но и любовью к ученым книгам. Полезное увлечение, если так разобраться, но разговаривать с ним из-за этого временами было тяжело.
— Справедливо, — вздохнул Гайшшар. — Но начатое я обязан закончить лично.
Сказав это, он одну за другой выпустил четыре стрелы, причем, когда первая поразила плечо лучника, остальные три продолжали еще лететь к своим целям.
— Тогда хотя бы жди своих воинов! — из-за спины донесся голос Лайшшата.
Младший сын, не просто любил отца, он боготворил его, из-за чего постоянно беспокоился, точно Гайшшар — согбенный старец, а не первый лук и меч своего народа!
Правитель верных ухмыльнулся.
— Вам, дети мои, нужен был правильный стимул.
— О да, твоя смерть, определенно, стала бы отличным стимулом, — фыркнул Миришшасс.
— Не преувеличивай. Сегодня мне, скорее всего, не суждено отправиться к предкам. Мы уже победили.
И тут он не кривил душой — лагерь полыхал и пребывал даже не в хаосе. Лично у Гайшшара не хватало словарного запаса для того, чтобы описать происходящее.
"Разгром? Нет, слишком просто. Избиение? Чересчур напыщенно. Крах? Хм-м, а неплохое слово, да. Подойдет".
Лагерь врага находился не на пороге краха, нет, он его уже преступил, и теперь вопрос заключался не в том, когда верные победят, а в том, какой ценой достанется им эта победа.
Именно поэтому Гайшшар так торопился вперед, к центру, туда, где был установлен шатер ненавистного Шшиира, туда, где уже формировалось нечто наподобие баррикад и туда, куда стекались разрозненные пока что отряды врагов.
Их следовало остановить, заставить сдаться или перебить до того, как подле Шшиира окажется достаточно воинов для прорыва. Конечно, шанс спастись у врагов призрачнен, но он все же нельзя его отметать, а Гайшшар на собственном опыте знал, что чудеса иногда случаются.
Потому он пришпорил коня и, опустошая оба колчана — все больше стрел теперь приходилось брать из первого, предназначенного для защищенных броней целей — устремился вперед.
Стрелы закончились практически перед самым центром вражеского лагеря, где уже успело скопиться изрядно вражеских латников в полном вооружении.
Тихо выругавшись, Гайшшар запустил лук в саадак и выхватил саблю.
— Отец, не смей! — взвизгнул Лайшшат, но Гайшшар и не подумал остановиться.
— Йалла! — взревел он и все воины, успевшие вместе со своим господином прорваться досюда, подхватили его клич и устремились вперед — на баррикады, на копья, на врагов.
Гайшшар заставил измученного коня перейти на галоп и, когда животное, чьи глаза были предусмотрительно прикрыты шорами, практически столкнулось с остриями копий и алебард, высвободил ноги из стремян и, точно в молодости, отправился в полет через жиденький строй вражеских воинов.
Приземлившись и перекувырнувшись, чтобы погасить силу падения, он наотмашь рубанул ближайшего врага по шее, затем — пнул под коленку еще одного и прошелся саблей по удивленному лицу третьего. Четвертому он вогнал в бедренную артерию кинжал, а пятому, не успевшему полностью облачиться в доспехи, начисто снес голову, могучим ударом перерубив шею.
Миг, всего один жалкий миг, который в обычной жизни не стоит и ломаного гроша, а во вражеских рядах уже образовалась прореха, которой тотчас же воспользовались сыновья, влетевшие внутрь и принявшиеся колоть, рубить и резать, за ними последовали другие, еще и еще, еще и еще!
Еще миг, и вот строй распался, а вокруг закружился привычный хаос битвы.
Гайшшар, взвыв от восторга, устремился вперед.
Как же он любил это! О Великие Древние, как любил!
Этот сладостный миг, который определяет победителя и проигравшего. Эти секунды, когда жизнь ощущается так ярко, так полно, когда кровь кипит у везучих, а у невезучих орошает песок.
Он понимал, что неправильно так воспевать войну, но ничего не мог с собой поделать. Гайшшар родился воином, вырос воином. Воином он и умрет!
Сразу два вооруженных мечами и щитами врага набросились на него, и предводитель верных рассмеялся от радости, бросаясь в сладкую и упоительную битву.
Он уклонился от выпада одного из них, парировал меч второго небрежным взмахом своего клинка, пнул первого противника под колено и всадил ему в глаз кинжал, парировал еще одну атаку второго и, не останавливаясь чиркнул того по неправильно выставленной ноге, задев едва заметный незащищенный участок на внутренней стороне бедра.
Противник заорал, из перерубленной артерии хлестала кровь, но Гайшшару не было до этого ни малейшего дела! Он оттолкнул врага мощным пинком, поднырнул под трясущимися руками копейщика и вогнал короткий засапожный нож тому в подбородок, затем выхватил из ослабевших рук падающее оружие и запустил его в лучинка, который метил куда-то за спину.
Вокруг него, как и всегда, послышались вопли паники: "Он слишком быстр", "демон во плоти", "чудовище", и так далее и тому подобное.
"Это не я быстр, это вы медленны, точно сонные мухи". — Парирование, подсечка, короткий укол подмышку идиота, не надевшего кольчугу под пластинчатый доспех. — "Сонные, разожравшиеся, забывшие слова истины мухи". — Принять удар на щит, ткнуть саблей в ответ, второму — по зубам, перехватить руку с топором, этим же топором — ему по шлему. — "Ну да ничего, я заставлю вас вспомнить, что такое — быть лиоссцем"!
Топор — в спину убегавшего, ибо показать спину на поле боя — преступление перед живыми и мертвыми, еще одному — подсечь ноги, затем — отскочить в сторону, пнуть его приятеля в пах.
"Да, сражайтесь, бейтесь во славу своего господина, дайте мне достойную схватку"! — Уклониться еще от одной атаки. — "Ха, слишком сильно вытянул руку вперед — видимо, она тебе не нужна". — Свист сабли, разрубающей воздух, плоть, сухожилия и кость, сладостный вопль покалеченного врага.
Шаг вперед — и острие сабли вонзается в лицо первого противника.
"Вперед, вперед, вперед"!
Гайшшар ликовал, и очень хотел, чтобы окружающие также разделяли его радость, пусть даже и в последний раз в своей жизни. Он хохотал и пел, с ног до головы залитый кровью, он рубил и колол, отражал атаки, уклонялся, бил и пинал, кусал и рвал зубами. И он был счастлив.
О Великие Древние, как же он был счастлив в этот миг!
А затем все неожиданно кончилось. Гайшшар, сжимая окровавленную саблю, перешагнул через очередного противника и вдруг понял, что врагов больше нет. Перед ним находился роскошный шатер, возле которого по какой-то странной причине не осталось ни одного телохранителя.
"И как это понимать"? — в его утомленном мозгу промелькнула короткая, но недобрая мысль. — "Куда все делись"?
Он оглянулся на просеку из трупов, оставленную позади. На многочисленных бойцов в одеждах его цветов, схлестнувшихся с последними защитниками своего противника. На хаос битвы, в которой потерялось какое-либо подобие строя, управления и здравого смысла вообще, и только теперь понял — у врага не осталось телохранителей, потому что он уже всех их убил.
Осклабившись, Гайшшар поднял с тела одного из ближайших мертвецов кинжал, который при случае можно будет метнуть — мало ли что — и, откинув полог шатра острием сабли, вошел внутрь. Туда, где в темноте съежилась тучная, ненавистная до кончиков пальцев, и до боли знакомая фигура.
Он вошел творить историю.
Глава 13.
Первый день третьего месяца лета 4-го года со дня Реставрации (по имперскому летоисчислению), утро.
Шахрион одновременно старался не заснуть, не испепелить кого-нибудь особенно болтливого, и не начать творить безумства. Последние десять минут, например, ему очень хотелось танцевать на столе.
Этот день выдался на удивление тяжелым и паскудным — императора обуревали самые разнообразные чувства, в голове туманилось и постоянно лезли непрошеные мысли. Очень хотелось кого-нибудь убить и запытать, причем именно в такой последовательности.
Короче говоря, сегодня Тень разошлась не на шутку и Шахрион искренне боялся, как бы не повторилась Наиргонская трагедия. Конечно, в Найрате — последней точке путешествия на запад, которую он достиг только прошлым утром — были приняты прямо-таки беспрецедентные меры безопасности, но император понимал — одного маленького эксцесса хватит, чтобы все на мили вокруг окрасилось алым.
"Алые стены"... — невпопад подумал он, пропуская мимо ушей очередную здравницу в его честь, — "это очень красиво. И назидательно. Да, очень красиво и назидательно! Просто отлично"!
А бубнеж продолжался и продолжался, продолжался и продолжался, продолжался и...
Сознание начало медленно ускользать, и император с ужасом понял: еще пара секунд, и он потеряет контроль над телом. И хорошо, если просто замрет, уставившись стеклянным взором куда-то вдаль. А если нет? Что будет, если он захочет убить и сожрать всех присутствующих в зале?
Черный Властелин начал бороться, но вдруг осознал, что безнадежно проигрывает. Шахрион не мог сказать, чем же именно этот день так отличался от предыдущих, но Тень сегодня была поразительно активна. Да, она не приставала с болтовней, но этого теперь ей и не требовалось. Проклятая тварь с каждым разом все сильнее и сильнее пробовала на вкус его волю и, кажется, решила выйти на свет в самый неподходящий момент.
Неожиданно двери распахнулись и Шахрион, увидев вошедшего, а точнее — вошедшую, испытал самое настоящее облегчение. В зал вступила Тартионна, одетая в дорожное платье.
С какой целью жена взяла грифона — а иного способа быстро попасть на западную границу Империи не существовало — Шахрион не представлял, потому как буквально вчера общался с супругой посредством тириомаля, и та не сообщала о желании навестить мужа. А потому, ее появление могло означать лишь одно: произошло нечто из ряда вон выходящее, более важное даже, чем недавнее покушение.
Впрочем, Тартионна, что бы ни привело ее сюда, спасла окружающих от серьезных неприятностей. По какой-то неясной причине одного взгляда на супругу хватило Шахриону, чтобы вырвать бразды правления из бестелесных лап Тени и, задвинув на задворки сознания всю накопившуюся усталость, вскочить с почетного кресла во главе стола.
— Госпожа моя, — склонил он голову, как того требовали традиции.
— Владыка мой, — в тон ему отозвалась Тартионна, поклонившись.
— Что привело тебя на границу Империи?
— Нужда, — коротко бросила она и, обведя взглядом всех присутствующих, сказала, — я прошу простить меня, но владыка срочно нужен в Черной Цитадели.
Естественно, возражающих не нашлось. Лично Шахриону казалось, что обитатели города и сами горели желанием сбагрить императора подобру-поздорову, причем, как можно быстрее. Складывалось ощущение, что в последнее время он начал одним своим видом внушать людям страх.
Впрочем, нашелся смельчак, задавший терзавший любопытство всех собравшихся вопрос:
— Госпожа, в чем причина подобной спешки?
Шахрион думал, что Тартионна не ответит, но так, как ни странно, и не думала ничего скрывать. Первая помощница вперила в говорившего свои пронзительные голубые глаза и, четко разделяя слова, ответила:
— Беда на востоке.
* * *
Второй день третьего месяца весны 4-го года со дня Реставрации (по имперскому летоисчислению), ночь.
Малый Совет собрался через каких-то полчаса после возвращения Шахриона и Тартионны.
Император даже не успел переодеться и обнять сына — государственные дела не терпели отлагательств.
Зря-зря, — тихонько хихикала Тень, появившаяся сразу после того, как Черный Властелин покинул Найрат, и изводившая его всю дорогу до столицы. - Свои последние деньки следует проводить с семьей. Хотя... учитывая, с какой скоростью ты сходишь с ума, возможно, мальчику действительно будет лучше находиться на расстоянии от тебя, о великий император.
Шахриона привычно тряхнуло от едва сдерживаемой ярости и привычно же он подавил свои чувства, но, видит Мать, контролировать эту клокочущую стихию с каждым разом становилось все труднее и труднее. Недалек тот день, когда он сорвется, и тогда окружающим придется действительно плохо.
— Докладывай, — резко бросил Черный Властелин, когда все члены Малого Совета, находившиеся сейчас в Черной Цитадели — Тартионна, Гартиан и Иритион — заняли свои места. Китарион все также возился с провинцией, Раст инспектировал очередную крепость, Тириксис — глава темных дварфов, обласканный императором несмотря на свои связи с эльфами — в принципе не любил подобные сборища, и император прощал ему нелюдимость, уж очень ценным приобретением оказался мастер.
Жена вкратце изложила суть проблемы еще в пути, но, как известно, самое важное кроется в деталях, и теперь Шахрион желал знать их все.
— Насколько нам удалось выяснить, — начала Тартионна, — около двух недель назад севернее оазиса Наршшисс, что в восточной части Лиосского халифата, состоялось генеральное сражение. Гайшшар, Бич Пустыни, сошелся в бою с твоим старым другом, — жена приподняла уголки губ в саркастической усмешке и Шахрион вернул ее, -Харшшааном Могучим, и наголову разбил его армию.
— Это ты говорила.
— Да, но не рассказывала, как подобное стало возможным.
— Внимательно слушаю.
— Как ты знаешь, лиоссцы не слишком любят ночной холод. Будучи хладнокровными, при свете луны они становятся вялыми, замедленными и не представляют особой угрозы.
— Это общеизвестно, — согласился Шахрион.
— А ты в курсе, что подобную проблему можно побороть, по крайней мере, отчасти?
— Теперь — да. Как именно?
Тартионна торжественно — будто идея принадлежала ей самой — усмехнулась и ответила:
— С помощью зимней одежды. Дай лиоссцу шерстяной плащ, отороченный мехом камзол, сапоги из волчьей шкуры, толстые штаны и медвежью шапку, и холод потеряет свою власть. Не до конца, конечно же, но достаточно для того, чтобы воины, ведомые уважаемым и беспощадным командиром, смогли маршировать ночь напролет. Или две ночи.
— А-а-а, — протянул Шахрион. — Дай угадаю: мой дорогой, ныне покойный, друг Харшшаан не предвидел ничего подобного, его старые разведчики доносили, что враги — в нескольких переходах от лагеря, а новые слегка задерживались, по каким-то вполне объективным причинам, такое ведь бывает... Так вот, будучи уверенным в безопасности, он расслабился и не подготовил лагерь в соответствии с правилами военной науки, а потому, когда враги атаковали... скажем, на самом рассвете, облачившись в плащи, его вялое ото сна воинство не смогло оказать достойного сопротивления и было разгромлено. Я ничего не путаю?
— Все именно так, как ты и сказал, муж мой, — последние слова Тартионна выделила, но Шахрион не понял, с чем именно это связано, — и это — далеко не самая большая проблема.
