— Давайте прогуляемся, если вы не заняты, — предложил он.
— С удовольствием, ваша светлость, — ответил Йорн. — Я понесу вашего малыша.
Они пошли по дорожке. Илидор уже доверчиво обнимал Йорна за шею и то и дело тянулся целоваться.
— Кажется, вы ему понравились, — сказал Джим. — Сразу видно, вы любите детей.
— Очень, ваша светлость, — улыбнулся Йорн.
— Вам здесь нравится? — спросил Джим.
— О да, ваша светлость. Сад просто чудесный. Я мог только мечтать работать в таком.
— Он довольно обширный, — сказал Джим. — Вы уверены, что справитесь один? У нас ведь есть ещё и оранжерея. Если вам понадобится помощник, попросите милорда Дитмара.
— Ничего, когда работы много — это хорошо, — сказал Йорн.
— Поцелуй меня! — встрял Илидор, давно тянувшийся к губам Йорна.
Йорн засмеялся и подставил губы, и Илидор прильнул к ним влажным румяным ротиком.
— Я уже ревную, — шутливо заметил Джим. — Ну-ка, быстро поцелуй меня тоже!
Илидор с удовольствием поцеловался и с ним, не выпуская шеи Йорна из цепких объятий. Они гуляли по дорожкам, расчищенным от опавшей листвы; Илидор со смехом стащил с головы Йорна шапку и бросил её наземь.
— Илидор, не балуйся, — строго сказал Джим.
Он поднял шапку и отряхнул её, после чего заботливо надел Йорну на голову. Отряхивая её, он прочёл на золотистой полоске над козырьком надпись: "Мантубианский центр по подготовке персонала".
— Вы уже устроились в домике? — спросил он.
— Да, почти, — ответил Йорн. — Дворецкий обещал выдать новое постельное бельё.
— А можно мне к вам зайти? — попросил Джим. — Я ещё никогда не был в этом домике. Мне интересно узнать, как живёт садовник.
— Извольте, ваша светлость. Тогда нам направо.
Они свернули с главной аллеи на боковую, прошли до её конца и оказались перед домиком. Йорн, одной рукой прижимая к себе Илидора, другой отворил дверь и впустил Джима внутрь. Пройдясь по комнатам и осмотревшись, Джим проговорил:
— Не очень-то здесь уютно. Зимой здесь, наверно, холодно... Попрошу Эгмемона выдать вам не только постельное бельё, но и тёплое одеяло, потому что вот это, — Джим приподнял двумя пальцами край тонкого грязного одеяла, — никуда не годится. Как таким укрываться зимой?
— Заранее вам благодарен, ваша светлость, — сказал Йорн.
— Вы сегодня уже обедали? — спросил Джим.
— Да, ваша светлость.
— Вас хорошо покормили?
— О да, благодарю вас.
Джим увидел на тумбочке рамочку с фотографией. Взяв её, он поднёс её поближе к глазам и улыбнулся.
— Какой милый! Это ваш малыш?
— Так точно, ваша светлость, — тихо ответил Йорн, опуская глаза.
— А почему вы приехали без него? — спросил Джим.
— На Мантубе нам не положено иметь детей, но так получилось... — Йорн помолчал, прижал к себе Илидора. — Как только он родился, его забрали в приют. Там я навещал его два раза в месяц. А когда пришло распределение на работу, мне не разрешили взять его. Это старая фотография... Сейчас ему уже год и три месяца.
— Как это печально, — вздохнул Джим. — Как его зовут?
— Я назвал его Серино.
— Чудесный малыш. — Джим поставил фотографию на место. — Как жаль, что вы в разлуке... Что с ним теперь будет?
— Полагаю, в приюте он получит образование и пройдёт подготовку в центре, а после, как и я, отправится работать туда, где его специальность будет востребована, — проговорил Йорн и горячо поцеловал Илидора, который опять тянулся к нему губками.
— Ну что ж, нам, пожалуй, пора, — сказал Джим с грустной улыбкой. — Не будем отнимать у вас рабочее время.
— Что вы, ваша светлость, — пробормотал Йорн. — Мне было только в радость.
Он спустил на пол Илидора. Уходя, Джим с улыбкой протянул ему руку, и Йорн, вспомнив, что в таком случае нужно делать, осторожно взял её и приложился губами к маленькой, приятно пахнущей шёлковой перчатке. Склоняясь над ней, он увидел носочек серебристо-сиреневого ботинка, видневшийся из-под нижнего края плаща, и его воображение тут же живо дорисовало изящную ножку. Чудесное существо, оставив в домике грустный и тонкий запах духов, заскользило по дорожке прочь, уводя с собой непоседливого малыша. Проводив взглядом закутанную в светло-серый плащ фигуру, Йорн вздохнул. У него отчего-то щемило сердце.
Вечером к нему заглянул Эгмемон. Под мышкой у него был большой свёрток.
— Ну как, обживаешься? Вот, — он положил на край стола свёрток, — здесь постельное бельё, как я и обещал, а также, по особому распоряжению его светлости господина Джима, тёплое одеяло.
— Благодарю вас, — учтиво ответил Йорн.
Почувствовав признаки голода, он зашёл на кухню. Там он увидел за столом юношу с очень яркими, светло-голубыми глазами, черными бровями и чёрными густыми ресницами, в белой рубашке и сиреневой жилетке, белых облегающих бриджах и белых чулках. Его гладкая, совершенно лысая голова была покрыта розовато-бежевым узором. Он жевал круглый румяный хлебец, запивая его молоком.
— Добрый вечер, — вежливо поздоровался Йорн.
— А, Йорн! — сказал повар. — Проходи, садись, сейчас дам ужинать. Кстати, познакомься: это Эннкетин, смотритель ванной комнаты. Эннкетин, это Йорн, наш новый садовник.
Йорн сел за стол напротив Эннкетина.
— Очень приятно, — проговорил он.
— Мне также, — отозвался тот.
Повар дал Йорну большую кружку молока и поставил на стол блюдо с хлебцами.
— Не обессудь, ужин скромнее обеда, — сказал он. — Такие у нас порядки.
Хлебцы были вкусные, ещё тёплые и ароматные, с хрустящей поджаристой корочкой и мягким белым мякишем. Йорн съел три штуки и выпил две кружки молока, на которое повар не скупился. У себя в домике он постелил свежее постельное бельё и развернул роскошное, шелковистое набивное одеяло. Погасив везде свет, кроме лампочки над кроватью, Йорн снова приложил пальцы к губам и к фотографии малыша, потом погасил последнюю лампочку и завернулся в одеяло.
Глава XII. Серино
Четвёртого амерранна прошёл обильный снегопад, и Йорну пришлось расчищать дорожки в саду. Он занимался этим до обеда, а придя на кухню, встретил там озабоченного Эгмемона.
— Его светлость господин Джим велел тебе зайти к нему, — сказал дворецкий.
— Прямо сейчас? — удивился Йорн.
— Да, он велел передать тебе это распоряжение, когда ты придёшь на обед, — ответил Эгмемон. — Пойдём, я провожу тебя. Только сначала оботри свои сапожищи, чтобы не наследить.
Йорн впервые был внутри той части хозяйского дома, в которую ему не разрешалось входить без приглашения. Его поразила роскошь внутренней обстановки комнат и их величина, а по мягким красивым коврам он даже боялся ступать. Поднимаясь следом за дворецким по широкой и длинной лестнице, он гадал, зачем его могло позвать милое хрупкое существо с огромными глазами, и лишь заранее стащил шапку с бритой головы. Ему вспомнилось, как он целовал маленькую перчатку, и у него ёкнуло где-то в кишках.
Эгмемон привёл его к бежевой портьере, из-за которой слышался детский лепет.
— Заходи, — сказал он.
Смяв в руке шапку, Йорн отодвинул портьеру и вошёл в светлую, уютную комнату с бежевым ковром на полу, по которому были разбросаны игрушки. Джим, в белой свободной тунике с золотым пояском выше талии и золотой полоской по подолу, в прозрачных золотистых леггинсах и белых мягких сапожках на плоской подошве, сидел прямо на ковре и играл с Илидором и ещё одним малышом лет полутора. Увидев его, Йорн как стоял, так и опустился на колени. Из его глаз покатились слёзы. Увидев это, Илидор подбежал к нему и обнял за шею.
— Ты что плачешь?
Джим, улыбнувшись, слегка подтолкнул другого малыша к Йорну и сказал:
— Иди к папе, Серино.
Малыш, взглянув на Йорна, вдруг застеснялся, убежал и спрятался за диван.
— Ты что, детка? — засмеялся Джим. — Это же твой папа!
Илидор тоже принялся в меру сил помогать их воссоединению: вытащил малыша из-за дивана и стал убеждать его идти к Йорну, который стоял на коленях, не переставая плакать. Протянув к своему ребёнку руки, Йорн пробормотал дрожащим от слёз и нежности голосом:
— Серино, милый мой... Иди ко мне! Я твой папа...
Когда малыш наконец оказался у него в объятиях, Йорн, не помня себя от счастья, стал покрывать его поцелуями, прижимая к груди его маленькое тёплое тельце, а Джим улыбался.
— Мой сынок... Мой Серино, — бормотал ослабевший от счастья Йорн, гладя головёнку своего сына. — Ваша светлость... Как он тут оказался?
— Милорд Дитмар забрал его из приюта на Мантубе, — ответил Джим. — Нам пришлось усыновить его — только при этом условии там согласились его отдать. Формально он наш сын, но вы можете быть с ним столько, сколько пожелаете, ведь вы его настоящий родитель. Жить он будет здесь, но вы можете играть и гулять с ним каждый день.
Губы Йорна задрожали.
— Но почему ему нельзя жить со мной? — спросил он растерянно.
— Йорн, поймите, ваш домик — не самое лучшее место для малыша, особенно сейчас, зимой, — мягко сказал Джим, кладя маленькую тёплую руку на широкое плечо Йорна. — Здесь ему будет лучше. Вы не переживайте, никто не станет чинить вам препятствий, вы сможете видеться с ним, когда захотите. Главное — теперь он не на Мантубе, а здесь, рядом с вами.
Йорн утёр слёзы, улыбнулся и кивнул.
— Да, ваша светлость, вы правы... Я вам так благодарен! Вы... Вы — добрый ангел, ваша светлость. Можно... вашу ручку?
Джим с улыбкой вложил свою маленькую руку в робко протянутую большую ладонь Йорна. Крошечная, мягкая, тёплая и белая, с ухоженными длинными ногтями и сверкающими перстнями на тонких полупрозрачных пальчиках, она показалась Йорну рукой неземного существа, и он прикоснулся к ней губами с замиранием сердца и восхищением. Маленькая нога, обутая в мягкий белый сапожок, была совсем близко, но до неё Йорн дотронуться не посмел, хотя был готов целовать и её.
— Хотите, погуляем с нашими детьми? — предложил Джим. — Они уже покушали, поэтому сейчас самое время для прогулки.
Он позвал Эннкетина, и тот принёс тёплую одежду для детей. Джим сказал:
— Йорн, если вам не трудно, не могли бы вы одеть их? А я пока тоже пойду оденусь.
— Да, ваша светлость, — ответил Йорн.
Сначала он стал облачать своего сына в тёплый комбинезончик и сапожки, а в это время непоседливый Илидор баловался и висел у него на спине. Одеть себя он тоже не позволил просто так, а принялся со смехом убегать от Йорна. Эта возня с детьми доставила Йорну огромную радость, и когда они с Джимом гуляли по расчищенным дорожкам, он нёс на руках обоих малышей — и своего Серино, и Илидора.
Вечером Эгмемон снова залучил к себе Эннкетина — на рюмочку глинета. У него был к нему разговор. Пил Эннкетин без охоты, скорее из уважения к дворецкому; они поболтали о текущих делах, обсудили новость — появление в доме приёмного малыша, который, как выяснилось, был чадом садовника Йорна, рождённым им неизвестно от кого, после чего Эгмемон приступил к изложению своей главной мысли.
— Я вот что подумал, приятель... Ты парень способный и трудолюбивый, аккуратный. Ты мне нравишься. Я уже стар и свой век дослуживаю: ещё лет десять, пятнадцать — и всё. А кто меня заменит? Брать кого-то чужого? Не хотелось бы мне этого. Надо, чтобы дворецким стал кто-то из своих, кто знает и любит этот дом. Из тебя, парень, вышел бы хороший дворецкий. Да, я не шучу. Знаешь, что? Иди-ка ты ко мне в помощники. Пока я живой, я обучу тебя всем тонкостям этого дела, и к тому времени, как пробьёт мой час, ты уже будешь таким дворецким, что лучше и не надо. И господам дешевле будет поставить на моё место тебя, чем запрашивать нового человека на Мантубе. С милордом Дитмаром я это дело обговорю, думаю, он не будет против. Ну, ты как — согласен?
— Да... Я был бы очень тебе признателен, — выговорил Эннкетин, уже порядком охмелевший.
— Ну и отлично. Выпьем. — Эгмемон наполнил стопки. — За твою карьеру!
Они выпили, и Эгмемон сказал:
— Этот-то садовник, сдаётся мне, получше прежнего будет. Славный парень — не то что этот Обадио... Я его, признаюсь, терпеть не мог. Хам он был и буян, а как смотрит — не поймёшь, что у него на уме: то ли убить хочет, то ли ещё что задумал... Мутный, в общем. Как ты с ним только жил в одном домике, удивляюсь!
— Вот так и жил... — Эннкетин облокотился на стол, обхватив голову руками, и вдруг сморщился, словно от боли.
Эгмемон участливо положил руку ему на плечо.
— Ты что, малыш?
— Эгмемон... Я с ним ЖИЛ, понимаешь? — пьяно всхлипнул Эннкетин.
— Ты это о чём, приятель? — нахмурился дворецкий.
Эннкетин стукнул кулаком по столу.
— А о том! О том самом!
— Ты что, переспал с этим охламоном? — поразился Эгмемон. — Он затащил тебя в койку?
— В первый же день, — простонал Эннкетин, закрывая глаза ладонью. — И потом уже постоянно... завинчивал! И слова сказать было нельзя... Я боялся, что меня... выгонят...
Он уронил голову на руки и затрясся. Эгмемон, склонившись над ним, гладил его по плечам, по голове.
— Ай-ай-ай... Бедный ты мой! Ну, ничего, ничего... Всё уже позади. — И встревоженно спросил: — Ты хоть не залетел от него, нет?
— Нет... — всхлипнул Эннкетин. — Ещё чего...
— Ну и ладно, — сказал Эгмемон. — Не думай об этом. Ах, Обадио, мерзавец! Он никогда мне не нравился. — Эгмемон погрозил кому-то кулаком, потом снова погладил Эннкетина по голове. — Ну, ну, мой хороший... Не плачь. Иди сюда... Иди ко мне.
Эннкетин уткнулся лицом в его живот и заплакал, а Эгмемон, разжалобливаясь всё больше, гладил его лысую голову. Он дал ему выплакаться, потом налил ещё глинета, и они выпили, после чего Эгмемон отвёл пьяно всхлипывающего Эннкетина в каморку при ванной и уложил.
Обняв Джима под одеялом, лорд Дитмар проговорил:
— Когда я был на Мантубе, я был в центре подготовки персонала. Я оставил там заказ на специалиста по уходу за детьми. Там сказали, что он закончит обучение как раз к тому моменту, когда наши малыши уже должны родиться. Его сразу направят к нам. Я подумал, что одному тебе с четверыми детьми будет трудновато, поэтому помощник будет нелишним.
— Благодарю вас, милорд, — сказал Джим. — И ещё я вам очень признателен за то, что вы согласились взять Серино. Вы ведь не против, чтобы Йорн с ним бывал?
— Почему я должен быть против? Ведь мы для этого его и взяли, если я правильно тебя понял, — ответил лорд Дитмар.
— Спасибо вам, милорд, — сказал Джим, прижимаясь к его плечу головой.
Глава XIII. Доктор Кройц
Начало нового учебного семестра было ознаменовано исчезновением из академии Макрехтайна и Эммаркота. Говорили, что они провалились на экзаменах и вынуждены были уйти; по непроверенным слухам, Эммаркот пошёл по стопам отца и брата — на военную службу, так как его семья была династией военных, и он решил не изменять традиции. Что касается Макрехтайна, то о нём говорили разное: и что он перевёлся в другое учебное заведение, и что сел в тюрьму, и что вообще покинул Альтерию. Наиболее вероятным считали вариант с тюрьмой, так как за Макрехтайном водилось немало грехов. В первое время отсутствие этих двух приятелей, лодырей и любителей поразвлечься, бросалось в глаза, и некоторые из их почитателей были в растерянности; несомненно, с их уходом в академии что-то изменилось, как будто чего-то не хватало. "Паства", покинутая "пастырями", бродила сама по себе, пытаясь понять, как дальше быть — в какую сторону податься и кого избрать лидером.
