Его напряженную шею широкой полосой облегало серебряное ожерелье, которое показалось Дайку похожим на ошейник. Дайк сдвинул брови, не зная, что может послужить доказательством для Элесы. Его сияние угасло.

-Хочешь, я тебе скажу, что я думаю про Сатру? — решился Дайк. — А ты сам увидишь, такой ли я, как тиресы.

-А ну отойдите! — велел Элеса своим дружкам и сделал нетерпеливый жест.

-Давай, говори, — больше не разыгрывая презрения, с живым интересом поторопил Дайка.

-Ну, вот... — произнес Дайк. — Первое: ваша Сатра — куча хлама и камней. Второе: я думаю, про Жертву — это выдумки тиресов, чтобы поделить всех на "достойных" и "недостойных". А третье: знаешь, Элеса, вы все — люди...

Тот тихо выругался, отошел, крикнул своим:

-Айда!... — и внезапно распорядился. — Сияющего не трогать никогда: он не сволочь, просто чокнутый.

Глубоко посаженные глаза Элесы совсем потухли. Он молчал, и его товарищи не смели ни окликнуть его, ни поторопить.

-Элеса, — вдруг с участием сказала Гвендис. — Я знаю, что двое тиресов прокляли тебя на смерть. Они — опасные люди. Но если тебе будет нужна защита, Дайк тебя не обманет.

Небожитель потряс головой, словно очнулся:

-Еще чего! Пусть сперва себя защитит.

И, словно забыв о Дайке и Гвендис, он свернул в сторону, стараясь только не поворачиваться к ним спиной. Его дружки потянулись за ним.

Участие Сияющего в состязаниях эхом отозвалось по всей Сатре. Тиресы не знали, чего им ждать от Дэвы. Простые небожители колебались, не опасно ли поддерживать его: уж больно странные вещи он говорит.

После праздника Адатта пошел ночевать к другу. Геда — сухой, долговязый, с правильными чертами узкого лица — был приятелем Адатты с самого детства. Настойчивый, рассудительный парень, который обычно держался довольно замкнуто, Геда был склонен поговорить и о Жертве, и о будущем, но это не мешало ему смотреть на жизнь трезво. Он был сторонником тиреса Итвары и даже пытался перетащить к нему Адатту. Но тот от души восхищался Дварной и хотел оставаться с ним. Вдобавок от Дварны Твердого было не так-то просто уйти: Адатта присягнул ему на верность.

Геда с участием слушал друга, внимательно глядя в его бледное, разбитое в поединке лицо. Адатта сидел на кровати, обеими руками опершись на свое колено.

-Сияющий — он совсем другой, не как мы и не как наши тиресы. Я догадался, кто он.

-Кто? — изумился Геда, приютившийся на корточках у очага: он раздувал огонь.

-Сияющий — это Дасава Санейяти.

Геда знал, что его приятель — выдумщик, но подобного не ожидал:

-Кто?!

-Дасава, — повторил тот.

Адатта сам ясно не помнил, когда к нему пришло это озарение. Может, еще на площади — то ли от стыда, то ли от радости, что остался жив.

-Подумай, Геда! — лихорадочно объяснял он. — Только Дасава может так нарушать все правила! Ты хоть спроси себя, откуда он вообще взялся, этот Сияющий? Даже его спутники не знают! Он так искусно бьется, как древние воины, даже Дварна перед ним никто. Он знает историю Светоча лучше нас. Но не осуждает Йосенну и Белгеста, как мы, потому что Дасава был за них, понимаешь?!

Геда терпеливо поправил дрова в очаге и снова стал дуть в огонь.

-Не выходит по-твоему, Адатта. Брось, ты просто не в себе, — ответил наконец он. — Дасава давно заключен в подземной тюрьме Ависмасатры.

-Сбежал... — настаивал Адатта. — Белгест же вышел живым из Царства Ависмы. Почему не Дасава?..

Геда подошел к своему другу, с тревогой приглядываясь к нему: он точно соображает, что говорит?

-Нет, не выходит, — повторил он. — Если бы он был Дасава, он знал бы Светоч только до того места, как Дасава погиб. А он знает дальше — про возвращение Белгеста. Да и вообще... Почему, по-твоему, Дасава не может сказать, что он — это он? С чего ему называться каким-то чужим именем?

-Он потерял память, — ответил Адатта.

-А тогда не получается то, что ты сказал раньше, — безжалостно возразил Геда. — Ты сказал: он не осуждает Йосенну и Белгеста, потому что сам был на их стороне. Но он ведь не считает себя Дасавой!

Адатта слабо отмахнулся:

-Все равно, Геда, это мелочи, они как-нибудь объяснятся. Я, конечно, не даю голову на отсечение, что Сияющий — обязательно Дасава. Но я почти уверен, что не ошибся, смотри, как все сходится!

-Голову на отсечение... ты и так сегодня весь день старался, — сумрачно проворчал Геда. — Если это Дасава, драться с ним вообще было глупо. Разве ты справишься с древним небожителем? Он бы тебя покрошил, как овощи в кашу. Почему ты не лег?

Адатта закусил губу:

-За своего тиреса надо драться до конца, Геда. Это честь. Тебе не понять, потому что Итвара только развращает вас своими идеями.

-Дварна хочет показать всем, как его "верные" готовы за него умирать: не надо быть Итварой, чтобы об этом догадаться, — хмыкнул Геда. — Ты мне объясни, почему он должен показывать это на тебе?

Два друга часто спорили о своих тиресах.

— Зато Итвара отрекся от всех приверженцев и от тебя: он сказал, что больше не наставник! — запальчиво перебил Адатта. — У других тиресов одни слова, дела ничего не стоят. А у Дварны все по-настоящему, и ничего нельзя предавать.

Геда начал терять привычное хладнокровие: Адатта задел его за живое.

— "Все" не может быть по-настоящему, и нельзя быть верным "всему", — отчеканил он.

-Не петляй! — возмутился Адатта. — Ясно, что я не имел в виду — "всему на свете", а всему, что связывает меня с моим тиресом!

-Послушай меня, — Геда обрел прежнюю рассудительность. — "Все" — это не только то, что есть сейчас, а и то, что случится в будущем. То, что еще не случилось, оно одновременно нелепое и осмысленное, нечестное и справедливое. Значит, ты заранее верен даже тому, что Дварна еще не совершил: ты верен одновременно и хорошему, и плохому. Ну, понял?

Адатта вдруг примирительно усмехнулся и махнул рукой:

-Да ну тебя. Я было всерьез принял, а ты опять умничаешь. Вот такими вас Итвара и сделал... Кому ты теперь будешь служить, Геда?

-Я думаю: стоит ли вообще... — с сомнением ответил тот.

-Лучше выбрать нового тиреса, — посоветовал Адатта. — Не шляться же тебе по окраинам, как Элеса и прочий сброд. Только не иди к Сатваме, а то Дварна прикажет мне больше не видеться с тобой. Тебе все равно, кому служить, а мне придется слушаться Твердого, — точно извиняясь, добавил он.

Геда сказал:

-Может, к Сияющему?

-А если он все-таки Дасава? — Адатта в раздумье потер лоб. — Геда, Дасава нам друг или враг?..

Поначалу великан Тьор только уныло взирал на разбросанные повсюду плиты и камни, из которых когда-то была построена Сатра. Убрать их ни у кого из небожителей не было ни сил, ни желания.

— Это же камень, — объяснял Тьор Сполоху.— Не должен камень лежать в беспорядке. Из камня нужно строить жилища или "каменные круги".

Сполох слыхал о "каменных кругах" — огромных, украшенных загадочными рисунками постройках стьямма, где высокие, уходящие в небо столбы располагались по кругу, а внутри стоял так называемый "стол", сложенный из нескольких плит. Такие сооружения встречались в горах Альтстриккена и по его отрогам. Но представить себе "каменный круг" в Сатре, на грязной площади, загроможденной развалинами?

— Зачем вы строите "каменные круги"? — спросил Сполох.

— Это наш союз с камнем и землей, — пояснил Тьор. — Стьямма не может видеть, когда нет порядка в камне.

Язык небожителей по-прежнему плохо давался великану. Через Сполоха Тьор договорился с рабами из соседнего дома, чтобы одолжили ему на время кузнечный горн. Кузниц в Сатре не было, но рабы пользовались небольшими переносными горнами, с помощью которых делали или чинили нехитрые инструменты для полевых работ. В руинах Сполох отыскал для друга какой-то старинный железный лом, и стьямма перековал его, изготовив зубило, стамески и длинный граненый стержень с острым концом, который великаны используют для обработки камня. Подобрав подходящий кусок дерева, Тьор сделал себе киянку. Теперь он чувствовал себя так-сяк снаряженным для работы.

С этой поры Тьор был занят целыми днями. Он отыскивал плиты, которые можно было пустить на постройку каменного круга. То сам, то с помощью смирной лошадки, раньше возившей кибитку, Тьор стаскивал их на широкую городскую улицу, выходившую на площадь. Место он расчистил заранее.

Наконец под изумленными взглядами небожителей великан начал строительство. Небожители нарочно сходились посмотреть на его загадочную работу. Они догадывались, что у дела Тьора есть какой-то непонятный, но важный смысл, потому что не будешь же так мучить себя из-за пустяка! Видно было, как ему тяжело ворочать плиты.

Взявшись за дело, великан, несмотря на холод, скинул свою косматую куртку. На груди Тьора на кожаном шнурке висело странное украшение — большой, величиной с ладонь, плоский базальтовый амулет, весь покрытый мелким узором. Небожители удивлялись, зачем вместо золота, серебра или самоцветов он носит простой камень на шнурке?

Столбы для "круга" стьямма обычно высекали из цельных глыб. Но в Сатре Тьору негде было взять такую глыбу. Ему пришлось обходиться мраморными плитами, какие он смог найти. Столб Тьор намеревался делать в виде пирамиды, сложив из отдельных частей. Стьямма издревле владели особым секретом шлифовки. Кладя друг на друга части пирамиды, Тьор знал, что после шлифовки они будут держаться без помощи раствора, и чем дольше простоит пирамида, тем крепче соединятся части: это называлось у стьямма "сращиванием камней".

Но начинать строительство круга нужно было со "стола". У себя дома Тьор использовал бы монолит. В Сатре ему оставалось точно так же класть плиту на плиту, как и со столбами.

Тьор не знал, успеет ли закончить каменный круг к весне. Одной шлифовки было столько — спины не разогнешь. Вдобавок стьямма собирался украсить постройку орнаментом. Он даже придумал, каким: в память Льоды он повторил бы на камне узор вышивки, которую она сделала по подолу и рукавам его рубахи...

Тьор трудился с утра до ночи. Ему было все равно, что на него смотрят, что вокруг одни любопытные лица сменяются другими. Иногда небожители пытались спрашивать его, что он делает. Великан улавливал смысл вопроса, но ему не хватало слов объяснить.

Гвендис приносила Тьору поесть прямо сюда, на улицу. Тьор садился на обломок плиты и брался за еду, а небожители по-прежнему стояли и дивились на него.

Часть 5

Дни становились все короче. Для вечно темного жилища Дайка и его друзей в этом было немного разницы — там и так никогда не бывало солнечного света из-за заколоченных окон, и светильники горели с утра. Тьор, вставая на заре, выходил строить свой "каменный круг" в промозглую темноту, а Сполоха все раньше заставали сумерки в зарослях, где он бродил и охотился. Ночи становились морозными.

— Скоро зимний солнцеворот, — говорил Сполох, собираясь на промысел. — Сейчас в Даргороде будут хозяйке Ярвенне огонь зажигать. Вот и нам бы...

По возвращении, отдавая Гвендис наловленную на озере рыбу, он сказал ей, доверительно наклонившись:

— Такое дело. У вас на западе ведь не празднуют солнцеворот, да? Только не хочется обижать хозяйку, — Сполох понизил голос. — Она же Путеводительница, а мы тут все в пути. Знаешь, как осенью просят ее: проведи нас через тьму и холод. А нам бы впору просить, чтобы через Сатру провела. Ну и поблагодарить ее, что дожили до поворота времени. Чтобы весну послала, просить, — Сполох искательно улыбнулся.

— А что надо делать? — спросила Гвендис. Ей хотелось порадовать своих спутников, да и себе устроить хоть небольшую радость. — Давай сделаем, что нужно. Приготовить какие-то особые блюда? Украсить дом?

— Украсить — это обязательно. Мы с Тьором еловых веток наломаем. Ну и приготовить... пироги бы с рыбой. Но главное не это. Надо огонь по-особому зажечь. Это только женщина, хозяйка может. Слова сказать особые.

— Я попробую, — улыбнулась Гвендис. — Ты только подскажи мне слова.

Вечером Гвендис, забравшись на лавку и встав на цыпочки, украшала стены ветками сосны и ели. Она напекла много пирогов, поставила на стол мясо, рыбную похлебку — все, что нашлось в доме.

— Я одно дерево в лесу назвал хозяйкиным деревом и ленты повязал, — сообщил Сполох, подавая ей ветки. — Тьору нравится, что мы чтим предивную Ярвенну, — он кивнул на великана, который трудился у другой стены, прикрепляя еловые лапы у себя над головой. — У стьямма другая вера, но хозяйка ему по душе. Тьор будет праздновать с нами.

Вместе с порывом ветра и хлопком двери вернулся со двора Дайк с большой охапкой дров.

Наступил вечер. Сполох попросил у Дайка образок Ярвенны и поставил на столе, прислонив к кувшину. Образок Гвендис убрала сухими цветами, что подарила Эйонна.

Сегодня по всем дальним деревням на Севере матери и жены зажигают огонь зимнего солнцеворота. Это собиралась сделать и Гвендис. Она ощущала себя единой с каждой женщиной, у которой есть любимый, муж, словно ее душа стала частью материнской души Хозяйки, как ее чтит народ — чужой Гвендис даргородский народ.

Сполох погасил все светильники и очаг. Зал утонул во мраке. Через миг огни в доме будут зажжены опять — от нового, "Ярвенниного" огня. Так солнце умирает в ночь солнцеворота, и наступает тьма, после которой зажигается новый свет.

Дайк не сводил с Гвендис взгляда: обряд хозяйки брал его за душу. Ему чудилось, Гвендис в самом деле творит защиту для них в эти темные дни. Острее обычного он сознавал, что любит ее.

Глядя перед собой во мрак, различая лишь плошку светильника, который ей нужно будет засветить первым, Гвендис произнесла на языке Даргорода:

— Хозяйка Ярвенна, пошли нам много светлых дней, когда солнце будет совершать новый круг. Пусть всегда горит огонь в нашем очаге, — добавила Гвендис.

Она разожгла очаг и вернулась к столу, взяла кубок с вином и первому подала Дайку. Кубок пошел по кругу.

Праздновали недолго. Главными на Ярвеннины дни всегда были игрища, а какие игрища в Сатре? Отведали угощения, выпили вина и разошлись из-за стола.

Дайк заглянул к Гвендис в ее маленький покой, совсем темный, зато теплый из-за обшитых деревом стен. Было тесно, но Дайк ходил по маленькой пристройке, как волк по клетке. Его тень металась по стене.

Гвендис сидела на краю кровати.

— Мы отметили Ярвеннин день, солнцеворот, — сказал Дайк. — Вера Сатры вся книжная и словесная, в ней нет связи с жизнью, с коловращением солнца, и даже Жертва у них — кто-то потусторонний, который уведет их из этого мира. Смотри, у них нет любви: кажется, будто в Сатре живут одни мужчины, и Эйонна — единственная утешительница на всех. А Ярвенна зовет своих детей греться у очага, зажженного рукой женщины, как сегодня — твоей. Но падшие небожители отделены от нашего мира невидимой Стеной. Они и впрямь дети Жертвы, им не нужно ничего, что у нас есть.