— Знаешь, я думаю...— тихо произнесла Гвендис. — Я уже говорила Эйонне, что здесь все больны — больны Сатрой. Помнишь, Дварна хотел, чтобы этот юноша, Адатта, погиб за него в поединке с тобой, и сам Адатта тоже хотел погибнуть. Недавно мы говорили о Тесайе. Он, наверно, тоже был бы рад, чтобы за него бросился в пропасть Орхейя, а он бы потом мог страдать и терзать себя чувством вины... — Гвендис вздохнула. — Здесь все иначе.

-Да, — тихо подтвердил Дайк.

Он чувствовал себя таким усталым, что сел на пол к ногам Гвендис и положил голову ей на колени.

— Но ты все делаешь хорошо, — продолжала Гвендис, опустив ладонь на его волосы. — Правильно сделал, что пощадил Адатту. Ты много тревожишься и грустишь, но здесь, в Сатре, это так и будет... Мы победим это в своем сердце.

Сполох целые дни пропадал на охоте. Он ставил силки на зайцев — их в одичавших садах расплодилась тьма. Не меньше тут развелось и серых куропаток, но жители Сатры считали птицу нечистой пищей. Дайк объяснил Сполоху, почему. Птицы летают высоко по небу, и когда-то легко перелетали через Стену из "скверного" мира в "чистую" Сатру и обратно. Охотник выслушал и от души возмутился: "Придумают лишь бы что! Куропатка им "летает высоко по небу". Он узнал, что рыбу из реки ловить нельзя, а из озер можно. Парень сделал прорубь и ставил верши.

Однажды Сполох опять повстречал большого косматого пса, которого раньше назвал то ли Волчком, то ли Серым. Пес вышел к озеру, где Сполох выбирал рыбу из верши. Тот был так занят добычей, что сперва даже не заметил гостя. Псу пришлось негромко гавкнуть. Увидав совсем недалеко от себя крупную собаку с хвостом-бубликом, с широколобой мордой и приветливо высунутым языком, Сполох замер на месте. У него даже сердце защемило.

-Иди, голубчик, ко мне! Серый! Иди! Рыбки?

Он бросил псу рыбину, а огромный пес посмотрел на него с такой деревенской простотой, что парень готов был кинуться к нему на шею. Пес быстро съел угощение, как языком слизнул. Сполох подошел ближе:

-Волчок, милый, дайся погладить!

Пес разинул пасть, точно улыбнувшись. Сполох приблизился и сперва осторожно, потом смелей погладил тяжелую морду:

-Ах ты, милый. Глаза у тебя какие коровьи!

Пес смотрел на него печальным, разумным взглядом. А Сполох, погладив и приласкав собаку, вдруг приобрел осанку хозяина. Выпрямившись, он уверенно сказал:

-Ладно, Серый, пошли.

Он собрал добытую рыбу и зашагал в сторону города через дебри запущенного сада. Пес поколебался и вдруг покорно потрусил за ним: проводил до самых развалин и остался сидеть возле них, понурившись, словно дал себе слово дожидаться хозяина на этом месте.

Сполоху вздумалось отыскать Тимену. Он сочувствовал бродягам, потому что в глубине души сам ощущал себя таким: живи он в Сатре, лучше бы носил обноски и спал на холодной земле, чем служил тиресам.

Сполох углубился в заросли, бесшумно и ловко, так, что даже снег не отряс с ветвей. Внезапно кусты всколыхнулись, и навстречу ему вышел Серый.

— А, вот и ты! — обрадовался Сполох.

Пес вздохнул и навострил уши, помахивая хвостом.

— Я так и знал, что встречу тебя! На, — Сполох достал из-за пазухи хлеб и протянул собаке.

Серый неторопливо притрусил к нему, осторожно взял хлеб из рук, проглотил и продолжал стоять, широко раздвинув мощные лапы.

— А теперь, брат, мне надо одних тут найти, — Сполох присел на корточки и погладил Серого. — Жалко, ты не понимаешь...

Серый неожиданно встряхнулся, издал что-то среднее между коротким воем и долгим зевком и, неуклюже прыгнув в сторону, оглянулся.

— Это что? — удивился Сполох. — Смотри-ка... ты, значит, меня понимаешь?

Пес разумно смотрел на него карими глазами, потом сделал еще шаг в глубину зарослей.

— Ну, брат, веди!

Они шли, проламываясь через кусты, Сполоху приходилось нагибаться под низкими ветками диких яблонь. Пес бежал то впереди, то рядом. Сполох помнил, где впервые нашел Тимену, в овражке у самой стены. Должно быть, и землянка бродяг где-то там.

Вдруг пес начал принюхиваться, повернув голову.

— Что, Серый? — спросил Сполох. — Идем туда?

Серый уверенно потрусил в том направлении, куда указал взглядом.

— Значит, идем...

Через десятка два шагов Сполох и сам почуял дым от сырых дров и уже знакомый запах зелья.

"Опять они отраву свою гонят", — посетовал про себя парень.

На поляне дымил костер, над которым сушилась одежда, вокруг сидело пятеро бродяг, один лежал поближе к огню, завернувшись в рваное одеяло. Над костром висело два котелка: в первом явно варилась дейявада, а в другом, похоже, была понамешана вся здешняя пища разом.

Старуха Геденна — Сполох сразу узнал ее по прямой осанке и золотому венцу — мешала длинным суком в котелке. Сполох тотчас увидал и Тимену — в своем собственном волчьем кожухе.

— Жди меня, Серый, в зарослях, — шепнул Сполох псу.

Пес послушно исчез.

— Я с добром! — Сполох вышел на поляну, помахал руками. — Я к вам в гости, э-гей!

Двое бродяг медленно встали. Старуха быстро развернулась, сжав в руке сук, как оружие. Тимена повернул голову к Сполоху.

— Опять ты! — сказала старая Геденна, но в ее голосе слышалось облегчение. — Чего тебя принесло?

— Да в гости, матушка. Не бойся, я сам нездешний, а здешним про вас не разболтаю нипочем. Вот вам гостинцы, — Сполох скинул себе под ноги сумку, закинутую до этого за плечо.

И не дожидаясь, что ему еще скажут, Сполох развязал тесемки и вытащил за жабры крупную рыбину.

— Нынче полна верша, берите все! Тимена, ну как живешь?

Тимена молча подвинулся, давая Сполоху место рядом с собой.

Старуха настороженно посмотрела на высыпанную из сумки кучу мерзлой рыбы.

— Этого хватит не на один день.

— В другой раз зайца добуду, — рассмеялся Сполох. — У меня тут помощник есть, теперь хоть на кого на охоту — добуду враз!

Он оглянулся в сторону кустарника, уверенный, что там его послушно ждет Серый.

Старуха передернула плечами:

-Ты очень странный небожитель.

-Да я как все, — заверил Сполох. — Вот как они, — он кивнул в сторону бродяг.

— Они без присмотра последние штаны прожгут, — проворчала Геденна.

Она достала из-за пояса большой ржавый нож и принялась чистить рыбу. Тем временем приготовилось варево в обоих котелках. Геденна сняла их с огня и велела ближайшему из бродяг:

-Разливай-ка давай.

Оборванец встал и стал разливать из котелка по плошкам пахнущее дейявадой зелье. Досталось и Сполоху: старуха подала ему миску. Парень нюхнул и поморщился:

-Пойло-то какое пьете... В два счета ноги протянешь.

Однако не стал отказываться и, выдохнув, выпил залпом, тряхнул головой, покривился:

-Ух...

Старуха стала раздавать пищу — разваренные овощи и корешки, не поймешь, то ли кашу, то ли похлебку. Сполох достал собственную ложку, которую по-деревенскому обычаю носил с собой, и без смущения взялся за еду. Да и правда, после пойла, что дали ему испить, он чувствовал, что готов глотать хоть камни.

С этого дня Сполоха приняли в общину бродяг.

Небожитель Геда нашел себе занятие: смотреть, как строит Тьор. Тьор уже поставил каменный "стол" и теперь высекал на нем орнамент.

У себя в Скьодафьолле, в горном селении, он бы сперва закончил сам "круг", а потом взялся за отделку. Но в Сатре Тьор не знал, много ли успеет. Ему хотелось, чтобы хоть какая-то часть "круга" была завершенной. Так пускай это будет "стол", а столбы он поставит потом, сколько получится.

Геда стоял совсем близко и пристально следил за каждым движением рук великана. Со стамеской и киянкой в руках Тьор ваял в камне узор, что был выведен нитью Льоды по его рукавам. Толпа любопытных и вплотную стоящий Геда были ему не в тягость.

Великан начал украшать самый верх каменного "стола". Длинному Геде и то приходилось подниматься на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо. Тьор заметил это и сам подтащил крупный кусок плиты, показав, что Геда может встать на него, чтобы лучше видеть.

Стьямма уже третий день приветствовал Геду улыбкой. Небожитель в свою очередь научился догадываться, когда Тьору понадобится какой инструмент: он разгадал это, наблюдая за его предыдущей работой над одинаково повторяющимся рисунком узора. Геда без ошибки подавал Тьору именно то, что нужно.

Но небожителя тянуло попробовать самому высекать по камню. Тьор работал в одной рубахе, несмотря на холод и снежную порошу, мелькавшую в потоках ветра. Его густые, как звериная шкура, волосы совсем растрепались; их присыпала каменная пыль, которую он сдувал из-под пальцев. Под рубашкой при каждом движении угадывалось могучее тело строителя и ваятеля, привыкшего иметь дело с камнем.

При взгляде на Тьора Геде словно передавалась его сноровка и сила. Небожителю чудилось, что он уже перенял от мастера что-то главное, и ему хотелось испытать себя.

Тьор присел отдохнуть. Вопросительно посмотрел на Геду. Геда решился.

— А мы, — он показал на себя и на небольшую толпу небожителей вокруг, — сможем так? — Геда кивнул на "стол", — тоже строить?

Тьор все же понимал простые слова. Он утвердительно закивал головой в знак согласия.

На следующий день великан начал учить Геду. Тот окончательно убедился, что на языке Сатры им с Тьором не договориться, и решил сам выучить язык, на котором говорит великан. Вскоре Геда уже знал названия всех инструментов и действий на наречии стьямма. Постепенно он вникал и в отвлеченные понятия языка.

— Дом надо чтить, а не давать ему стать развалинами, — говорил Тьор. — Тогда дом будет тебя защищать. Камень будет защищать, если сам будет в порядке. Стьямма живут в ладу с камнем.

— Стьямма — это кто? — внимательно посмотрел на великана Геда.

— Я, мои братья и сестры, моя мать и бабка, наше племя.

Геда потряс головой, — он ничего не понял.

— Ты не из Бисмасатры?

— Скьодафьолле, — твердо ответил Тьор.

Геда решил, что выяснит о стьямма больше, когда лучше будет знать этот язык.

На днях Дварна Твердый открыто высказался на площади против Дайка.

Адатта стоял рядом с Дварной с очень бледным лицом, потому что внутри терзался сомнением. Он слушал Дварну и не был уверен, что все именно так и есть, как говорит тирес. Дварна объявил, что Адатта унижен Сияющим и пришел к своему вождю с просьбой помочь ему смыть позор.

-Ты должен снова вызвать Сияющего на бой. А откажется, оскорби его при всех, чтобы он стал посмешищем для Сатры. Если Сияющий настолько забыл о чести, что проглотит и это, он больше не достоин, чтобы о нем думать. Примет вызов — требуй боя насмерть: только так ты докажешь, что не нуждался в пощаде. Слушайся веления своего сердца, Адатта. Лучше честная смерть, чем позор.

-Да, тирес... — юноша кивнул головой: он решился.

Вечером Адатта зашел повидать Геду и собрался остаться у него ночевать. Геда теперь бывал дома только по вечерам: днем он помогал Тьору.

Он удрученно выслушал новости.

-И что ты теперь будешь делать?

-Брошу Сияющему в лицо пригоршню грязи, — Адатта опустил голову. — Вообще-то я не хочу... Не потому что его боюсь... конечно, боюсь, но это другое дело, — честно добавил он. — Просто мне не за что бросать грязью в Сияющего. Мне не хочется, чтобы он плохо думал обо мне.

-Ты что, спятил? — Геда потряс его за плечи. — Тирес Дэва тебя в два счета убьет!

-Я знаю, — уронил небожитель, не сопротивляясь. — Да оставь ты меня. Что ты меня тормошишь, как пьяного? В конце концов... это на самом деле честь Дварнасатры. Не моя собственная. У меня один выбор: или поддержать ее, или уронить — и дальше жить с этим.

Геда закусил губу и невнятно спросил:

-Ладно... и когда ты?...

-Послезавтра, — ответил Адатта. — Завтра еще... просто так еще поживу.

Геда ничего не ответил. У него лихорадочно стучало в висках: может, бежать к Итваре? Уговорить его сказать речь против Дварны, чтобы Дварну все осудили, и он бы побоялся требовать поединка?.. Сатвама-то точно осудит, он всегда против Твердого. "Только Итвара, наверное, не посмеет, — с горечью мелькнуло у Геды. — А если мне самому сказать речь?.." Он пока еще не знал, что сделает. Адатта перебил его мысли:

-Прикажи, чтобы подали вина, Геда? А завтра не буду пить, а то скажут, что я от страха нализался.

Дайк собирался идти к Итваре: в доме Учтивого он начал изучать Свод и Приложения. Итвара предоставил ему все свои книги и списки и сам охотно толковал непонятные места.

Дайк быстро шагал пустынной заснеженной улицей. Неожиданно навстречу Дайку кинулся молодой небожитель.

— Дэва!

Дайк отступил на шаг, пригляделся — он узнал долговязого Геду, которого часто видел рядом с Тьором возле "каменного круга". От волнения парень едва мог говорить, тонкие губы на его узком лице вздрагивали.

-Геда! Что с тобой? — с изумлением спросил Дайк.

-Это про моего друга Адатту... Адатта... он... Он завтра вызовет тебя.

Дайк сразу сдвинул брови:

-Я и завтра не собираюсь с ним драться!

Но Геда упрямо загораживал ему путь:

— Ты не знаешь, Сияющий. Он швырнет тебе в лицо ком грязи и потребует поединка насмерть.

-Знаю, — возразил Дайк. — Дварна говорил это в открытую, на площади — с чего бы мне, по-твоему, не знать? Я не глухой.

"Он точно Дасава Санейяти! Все мерит по другим меркам, чем мы", — мелькнуло у Геды.

— Ничего не будет твоему другу, — хмуро закончил Дайк. — Тирес Дварна много о себе мнит. Но по его указке я парня не убью: уж лучше стерпеть комок грязи. А теперь пусти: меня ждет тирес Итвара.

Геда послушно посторонился. Пока, быстро шагая, Сияющий не исчез в дымке мелкого дождя, юноша смотрел ему вслед.

Когда Геда вернулся домой, Адатта давно проснулся на кровати у очага и бросил взгляд на дощатый настил, накрытый одеялами. Одеяло откинуто, друга нет... Адатта не смутился: он не первый раз проводил ночь в этом доме. Его знала мать Геды, он сам мог отдавать распоряжения рабам. Дотянувшись рукой с кровати, Адатта взял со стола кувшин. Они с Гедой вчера пили не много, кувшин был еще тяжелый. Адатта хотел было потянуться за кубком, но рука замерла... Небожитель поколебался и поставил кувшин на место. Нет, ни сегодня, ни завтра — ни капли вина... Последнее вино в своей жизни он пил вчера.

Адатта крикнул рабу, чтобы принес умыться, и стал одеваться, недоумевая, куда с утра пораньше исчез его друг. Внезапно Геда быстро вошел в покой и остановился посередине. На голове у него поблескивал простой серебряный обруч без каменьев.

-Ну, все! — сердито бросил он прежде, чем Адатта успел что-нибудь спросить. — Все! Можешь идти швырять в тиреса Сияющего грязью. Хоть сейчас. Он сказал, что тебя не тронет. Иди, смывай с себя бесчестье!.. За честь Дварнасатры!

Еще накануне состязаний Эйонна нарядила Гвендис, как настоящую утешительницу. Склонив голову набок, серьезно и внимательно она рассматривала Гвендис, прикидывая, какой цвет ей больше пойдет. Эйонну развлекало это занятие. Она одела Гвендис в такое же платье, как у нее самой, — открытое, узкое в поясе и широкое снизу, но только ярко-синее. Эйонна бесшумно хлопнула в ладоши — ей понравилось, как ткань оттеняет глаза Гвендис, и они тоже становятся ярко-синими. Утешительница помахала пальцами у своего лица: