Зверь лютый. Книга 1. Вляп

Глава 17

Бабы мои ещё долго молились перед сном, потом шушукались, нервно хихикали. А я смеяться перестал, потому что понял, в какой культурно-шоковой ловушке оказался.

Ещё в темнице, в одиночке, я хорошо ощутил, что человек сам по себе — себе же и смерть. Мучительная. И решил этот мир принять. В себя. В душу. Полностью, без изъятия. Потому что мир... эта такая... плотно связанная сеть — одну нить выбросишь — всё расползётся.

Нужно войти в этот мир, стать своим, одним из них, в общем ряду. Несмотря на все странности, отличия, непривычности... им, предкам, свойственные.

Путь известен. Миллионы моих прежних соотечественников поехали в эмиграцию. Израильтяне и американцы, немцы и австралийцы, южноафриканцы и китайцы... Влились в общество, устроились, адаптировались, стали своими, такими же как...

Конечно, в каждом из этих 20 миллионов, примерно, случаев были свои персональные отличия. И странности туземцев. Финны пердят где не попадя, немцы сморкаются только с двух рук, в Израиле свинины нет, а только "белое мясо" и только в "русских магазинах"...

Ничего — приняли, усвоили, стало своим, привычным, родным.

Даже не могу сказать, что тут хуже. Да, разница культур в моей прежней и нынешней жизни велика. Но это как сравнивать.

Свадебный спермо-коктейль — это, конечно, круто. Но если вспомнить какую гадость мы пили в той моей прежней жизни... Без всякой эмиграции и попаданства.

Вы спирт из антиобледенительной системы боевого истребителя сразу после полёта не сливали? В алюминиевую кружку, на морозе? И тут же, не отходя от носовой стойки шасси...?

Ну и какая жизнь больше отличается: моя — в юности, от моей же, но — в зрелости? Или жизнь в России от того же, но, например, в Австрии?

Так что... Конечно, жаль что я не женщина. У них привыкалка с адапталкой покрепче мужских. Но, главное, мне известно: это возможно. Понятно — как. Адаптация и ассимиляция. Понять, принять, считать своим.

Делай как они, говори как они, думай как они, будь как они. Станешь — ими. Своим среди своих.

Саввушка со своим дрючком очень удачно попал. По времени, по моему собственному осознанию и ощущению. Не просто рассосаться в этом мире, "стать как они все", а найти в нём своё место, свой путь. Путь истинного и искреннего служения. Всей душой. Принять и возлюбить. Своего господина и светоча... Тем более — он такой... красивый. Молодой, добрый, умный, сильный...

Мой господин Хотеней Ратиборович... Красиво звучит.

И тут такая подлянка с этим мусором.

Если я здесь — свой, как все, один из них, то мне этой грязной тряпки с ржавой иголкой следует бояться. Не изобразить страх, а всерьёз. Всеми фибрами. Всей душой — испугаться и содрогнуться.

Потом страх можно побороть. Но сначала — по-настоящему испугаться. Уверовать. В реальность смертельной опасности.

Позже успокоить: "ведьма совсем не профи, кровь на тряпке не моя, на игле ржавчина не с того конца, Сатурн не в том доме...".

В общем, сделано неправильно — потому и не боюсь.

А не потому что — дикость, глупость, вранье, маразм... Что я во всё это — глубоко не верю и далеко плюю.

Если я здесь — свой, то мне надлежит креститься, молиться, поститься, говеть... Искренне, от всей души, до последнего донышка, всеми чаяниями и помыслами, без всяких задних мыслей и неясных сомнений.

"Три да еще семь раз подряд

Поцеловать столетний, медный

И зацелованный оклад".

И ползком, на коленях... куда все — туда и я, к аналою, к иконостасу, к мощам, к очередному батюшке к ручке приложиться, лбом в пол поклониться...

"Как не в войне, а в мире брали лбом

Стучали об пол не жалея".

И на всякие жизненные случаи смотреть исключительно с точки зрения "промысла божьего".

Ребёнок набегался по весенним лужам, кашляет, жар. Надо идти в церковь, молиться, на последнюю медяшку заказывать молебен, ставить свечку, носить вериги? Или купить, согреть и дать дитятке горячего молока, малины?

А если, не дай бог, умер? Иншалла, "на все воля божья"? Или — "Сам дурак, не досмотрел! Детям нужна целая, не дырявая обувь"?

Церкви строить или антибиотики изобретать? На всё-то ресурсов не хватит.

Хочешь принять этот мир — повторяй православный вариант "аллах акбар".

"Научи дурака молится — он и лоб расшибёт". Научишься. И долгое ещё время будешь здесь дураком. Будешь "расшибать лоб", выстаивать заутрени и обедни, вечери и всенощные. Будешь время своё, утекающую единственную жизнь, измерять прочитанными "Богородицами" и "Верую".

Так и проведёшь — на коленях, ползком, в молитве.

И это — хорошо! Ибо жизнь человеческая земная есть лишь тяжкое испытание, ниспосланное нам господом!

Классификационный заезд. Перед жизнью истинной, небесной. Чем скорее закончится это тестирование — тем лучше.

А ещё — увешаться иконками, крестиками, ладанками, оберегами... На грудь — мешочек с бумажкой. В бумажечке здешними каракулями что-то типа: "Не тронь стрела калёная, не коснись сабля булатная...".

И верить, верить, верить. Истово, искренне, самозабвенно — это поможет, сохранит, спасёт...

Домовому — молочка в блюдечке. "Чур-чур, поиграй и нам отдай". Баба с пустыми вёдрами — дороги не будет, чёрная кошка — поворачивай, соль рассыпали — придумай повод для ссоры. И ещё десятки, сотни...

Кто-то из отцов-мыслителей Русской православной церкви писал уже в начале 20 века:

"Сила и распространённость сих примет и предрассудков среди народа русского столь велика, что следует говорить не о христианской вере с некоторыми суевериями, а о двоеверии русском".

Может, и не слово в слово, но о двоеверии — точно помню. Это после семи с лишним веков христианской проповеди от моего нынешнего времени! А сейчас, вот прямо тут — вообще... И мне во всё это надо верить. Как верят все здешние. Верить — как они.

Ведь я же хочу принять этот мир!

"Делай как они, говори как они, думай как они, будь как они. Станешь — ими. Своим среди своих".

Причём верить, как неофиту, надо вдвое. Искренне, всей душой, каждую минуту...

И, вполне возможно, от этого помереть.

Реально — сдохнуть.

От какого-нибудь там сглаза или отворота с наворотом. От заговора, который отнюдь не есть группа лиц, составляющих и реализующих замысел преступного деяния, а тряпка с мусором, которую, например, мои дамы недостаточно глубоко запинали в местном сортире.

Либо — не верить. Тоже — до донышка души. Послать все эти идиотизмы с маразмами. Опять-таки — искренне, от всего сердца. Тогда...

Тогда я в этом мире — чужой. Поскольку — "все туда, а я обратно". Все — в церковь, а я — дело делать. А они что — бездельничают?! Они там самое главное в жизни дело делают — богу молятся! "Ибо всё в руце божьей. И даже волос с головы не упадёт без божьего соизволения".

Они там это "соизволение" на коленях, в слезах... А я, дурень, почему-то сам, в меру собственного разумения...

Все от бабы с пустыми вёдрами — подальше, а я к ней — поближе и под рубаху. И плевать что там в вёдрах...

И сыпется вся ассимиляция. Включая моё обретённые в этом мире место и путь служения. А если я этот мир не принимаю, то и он меня...

По левой ноге прошлась... нет, не судорога, так, воспоминание о судороге. Об одной из судорог. От которых я просыпался и кричал, выл в подземелье, в темноте, в одиночестве, сам себе...

Стоп. Как сказала Скарлет О'Хара: "Я подумаю об этом завтра".

На завтра, вздрюченные вчерашним событием служанки, начали форсировать моё выздоровление.

Фатима, при своём гаремно-служивом происхождении, естественно, оказалось кое-какой массажисткой. Гаремного толка. Когда эта башня ходячая взгромоздилась мне на поясницу, я, было, решил — всё, смерть моя неминучая настала.

"Товарищ! Мы в кучку сложили

Все юные кости твои.

Служил ты недолго, но честно

На благо родимой земли".

Но под присмотром Юльки процесс пошёл. Меня даже перевернули на спину и прошлись и с этой стороны. Глубоко и вдумчиво. С комментариями и пожеланиями. И по отсутствующему брюшному прессу и по очень "не очень" бицепсам с трицепсами. А что Фатима сделала с моими постоянно после темницы сводимыми судорогой бёдрами и икрами...

В сочетании с аналогом "вибротокса", который Юлька варила на основе яда той самой недавно обсуждаемой гадюки обыкновенной — полное расслабление и тепло по всему телу.

* * *

Ещё одни прокол сообщества попаданцев — массажистов среди нас нет.

Я не про экзотику типа тайского. Обычный укрепляющий-расслабляющий. И совсем необязательно сразу залезать на сильно отмассажированную королеву с сексуальными поползновениям!

Просто поставьте ей или её супругу позвонки на место. Хоть в плечевом разделе, хоть в поясничном. А колени, а локти? У них же через одного — ревматизм с остеохондрозом! От сырости и сквозняков, от ночёвок под открытом небом или в закрытом помещении, но на сырых простынях. Смещение от полученных ударов мечом, копьём, булавой, от падений с лошади...

Я про смещение позвонков. А есть ещё смещение матки, а придатки... А варикоз? — От вечного стояния перед сюзереном или в церкви на молитвах...

Огромное поле деятельности. Причём, без всякого криминала и наворотов типа дирижаблей на паровом ходу. Тебя же сами благодарные клиенты и подведут к самому венценосному телу. А уж имея доступ к телу влить чего надо в его, разминаемого тела, уши...

У Людовика Девятого, к примеру, были два главных советника: один — канцлер, другой — брадобрей. Один каждое утро рассказывал о делах в королевстве, другой — о своём понимании этих дел. Причём второго король послать не мог — бритва-то у самого королевского горла. Вот так втроём и спасали Прекрасную Францию.

* * *

Я был счастлив и расслаблен. Поэтому и не уловил... Собственно, как обычно, первый звоночек я услышал, но не понял. Это когда дамы полушёпотом стали обсуждать форму моего... отсутствующей крайней плоти. Фатима, как ни странно, была знакома с этим явлением только по рассказам своих поднадзорных госпожей. Оказывается, в гаремах тоже куча запретов на такое "видео".

Юлька очень расстроилась отсутствием возможности сравнить. А потом пошло как на тренировке в спортзале:

— Отжаться 5 раз. А 10 сможешь?

— Не надо на кулаках. Будут мозоли. Господину не понравятся твои ручки.

— Левую ногу вытянуть горизонтально. Держи-держи.

— Голову влево, голову вправо. Ничего, ты у нас скоро как сова будешь — полный оборот в любую сторону.

— Вдох, задержи, прогнись, выдохни. Да не так — не со свистом, а со стоном.

Всё это с непрерывным препирательством между дамами. Поскольку Фатима, конечно, мастер, но работала только с женским контингентом. А там анатомия-физиология... даже центровка — другая. А Юлька, конечно, хирург-гинеколог-дерматолог широкого профиля со стажем, но отнюдь не тренер из финтес-клуба.

Когда я выдохся, Юлька взялась за смазку-растяжку.

Отвары и кашицы на основе ромашки отошли в прошлое. Вместе с моей прежней кожей, которую сейчас, наверное, доедают тараканы. Здесь в распоряжении Юльки были все ресурсы из кладовых Степанидова подворья плюс всё, что есть на торгу киевском. Конечно, в разумных пределах. Но — в весьма широко разумных.

Слушок о удивительной наложнице, которая самого Хотенея Ратиборовича соблазнила и от мальчиков отвадила, уже пошёл по Киеву. Приобретение дорогих снадобий работало на укрепление этой легенды. Особенно в сочетании с Юлькиным рассказом, являющимся обязательным элементом приобретения хоть чего, о молодой наложнице, которую горячая страсть господина уложила в постель, но страдает, бедняжка, не от ран телесных, а только от неизбывного желания душевного вновь... Ну, и так далее...

Когда в доме сильно запахло ладаном я не удивился, но когда Юлька, сокрушаясь по поводу возможных рубцов на моем сфинктере, полезла с елеем мне в задницу...

Как-то интересно получается: французским королям в Реймсе этим лобик мажут, а мне — анус. Хотя... у кого что болит.

Фатима пристроилась рядом, и, внимательно наблюдая за Юлькиными манипуляциями, начала первый урок иностранных языков.

По легенде я — персиянская княжна. Хоть и немая, но понимать должна. Хоть что-то. Увы, из фарси Фатима знала несколько ругательств. Поэтому учила меня своему родному тюркскому. Который назывался в разных местах по-разному: половецкий, куманский, кыпчакский, поганский. Позже я понял, что учила она меня торкскому. Который на Руси называется печенежский.

Не думал прежде сколь много слов в моем русском языке оттуда. От тюрок. Лошадь, ямщик, казна, деньги... В здешнем наречии их ещё больше. Хотя часто другие. Так что, не в татарах дело.

Славяне и тюрки жили рядом с момента возникновения друг друга. Как-то же договаривались.

Фатима обрадовалась, как всегда радуется иностранец, обнаружив в туземцах хоть какое-то знание своего языка. Потом радость быстро проходит: обе стороны понимают насколько такое общение взаимно изнурительно. Особенно — в моем немом исполнении.

Хорошо — картинки в здешних книжках есть: первую букву на странице часто разрисовывают в настоящую картинку-миниатюру.

Пока одна дама загружает мне мозги, другая мнёт задницу. Одновременно. Как-то это несколько... Сильно коллективизно. Привыкай, Ванечка. Слуги здесь — везде и всегда. Господин даже на очке — не один.

* * *

Людовик Четырнадцатый, в целях экономии времени, исполнял свою дефекацию в общей зале, выслушивая доклады королевских министров. Правда, скромно прикрыв нижнюю часть тела ширмочкой. Естественно, на ночной вазе с подставкой достаточной высоты. Поскольку не положено сюзерену смотреть на своего вассала снизу вверх. Министры — не полицейские, лежачими — бывают только в гробу и в тюрьме. Сидеть-лежать в присутствии короля никому не дозволено. Кроме собак и любовниц. Для общения с которыми королевское время и экономили. Поэтому министры докладывали стоя. А король им внимал сидя. Но — на верхотуре.

И остальные процессы тоже.

"Учись, негр, свечку держать".

Супружеский долг... конечно, исполняется. Под аккомпанемент коллектива афро-американцев в качестве осветителей. Озвучка обычная: у одного насморк, у другого кашель, третьему — почесаться, у четвёртого — пищеварительный процесс вдруг пошёл...

Постельная сцена — как на съёмочной площадке. Хорошо хоть мобильников нет.

А уж если не под присмотром, то под "прислухом" — постоянно. Потому что со звукоизоляцией здесь... И дело даже не в любви слуг к подслушиванию, а в простом рефлексе. Как у матери на младенца: а вдруг позовёт, а вдруг заплачет. Кряхтит, ворочается — животик пучит.

Крепко вбиваемое в здешних женщин правило: "лежи — молча" — от общедоступной акустики.

А этикет процедуры утреннего одевания? — Точнее: переодевания. Поскольку при здешних сквозняках и динамике остывания печей...

Ко сну переодеваются. Меняют дневную рубаху на ночную.