Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

По-святорусски — бред и ересь. Взрослые — не учатся. Они и так всё нужное — уже знают. Бородатых учеников не бывает, как не бывает сухой воды.

"Есть силы — трудись, есть время — молись". "Во многих знаниях — многие печали".

В 18 в. Ломоносов подвергался насмешкам соучеников за свою "взрослость": учиться в 20 лет — признак исключительного дебилизма. Ликбез коммунистов был громадным потрясением для русского народа. Не только возможностью приобщиться к письменной культуре, но и обнаружением множеством взрослых людей в себе, внутри, новой возможности — учиться.

"А мозги-то мои — не вовсе высохли...".

Я этого святорусского табу — не понимаю напрочь. В 21 в. привык к другому — к учению всю жизнь. Вот и навязываю. Свои гадские личные привычки, очень не дерьмократически:

— От сих до сих — должен выучить.

— Дык куды мне?! У меня уж борода седа.

— Не беда — сбреем. Не выучишь — накажем.

И не сильно переживая по поводу ломаемой очередной исконной посконности, заставил новосёлов принять и в этом моё представление о "правильно". Кто мою "узду", моё "насилие несуразное и богопротивное" принял — выучился. Остальные... так остались. Потом — локти кусали.

Хоц усвоил не только грамоту, но и технологию. Сумму и последовательность способов научения: разбирался в очередной технологии до мелочей и, усвоив суть, уясняя детали и подробности, хоть и не умея делать собственными руками, запускал одно производство за другим.

Но это — позже. А тогда... К зиме Всеволжск был вполне обеспечен бочкотарой.

Бочкотара... Никогда не встречал в попаданских историях такое слово. Кому-то смешно. Но это одно — только одно из многих! — необходимых условий выживания нового поселения. Не — "достаточных". Просто — необходимых.

С голоду — люди дохнут. Ну очень не оригинальное наблюдение!

Зимой, без припасов — поселению не прокормиться. Люди — помрут. А припасов на такую ораву без бочек не сделать. Потому что всё сгниёт! Не засолил рыбки — ищи в лесу "белкины орешки". А жить когда? Дело делать, город строить?

* * *

Эта забота: "как прокормиться людям?" — висела надо мной всю жизнь. Как меч Дамоклов. Размер заботы менялся. Как накормить людей в Пердуновке? Как накормить людей во Всеволжске? Дальше — больше. Многие наши победы геройские, многие злодейства кровавые — вот от этого. Люди должны иметь возможность себя прокормить. Ну, и меня заодно.

Помнишь, девочка, плакался я, что всю жизнь, будто баран дурной, в трёх соснах блуждаю: люди-хлеб-железо. Только это — главные. А так-то "сосёнок" куда более: вот ещё одна — бочки да кадушки.

Безногий бондарь погиб от моей дурости. Увлёкшись делами строительными, воображая себе будущий город, прикидывая и планируя деятельность свою и своих людей, я не обеспокоился безопасностью поселения.

Вроде бы, и угроз особых не было. Война распугала обычных "санитаров леса" — и из волжских разбойников, и из племенных удальцов. Войско православное проходило утомлённое, "сытое" — гружёное добычей. Все торопились домой, причин для грабежа — не было. Да и слава "Зверя Лютого" — не способствовала. Единичная стычка на пляже с группой "обменщиков" — прошла легко, закончилась к нашей выгоде, казалась глупой случайностью.

"Страх — хороший друг для того, за кем охотятся: до этих пор он сохранял мне жизнь. Лишены страха мертвые, а я не жажду присоединиться к ним" — умная мысля.

Жаль — всех умных мыслей не упомнишь. Я утратил страх, я перестал думать о безопасности — думал о светлом будущем, радовался земле, рекам, людям... Мир вокруг — был прекрасен и интересен.

Это — наказывается. Смертью.

Стишок Остера относится не только к домашней уборке:

"Если в кухне тараканы

Маршируют по столу,

И устраивают мыши

На полу учебный бой,

Значит вам пора на время

Прекратить борьбу за мир

И все силы ваши бросить

На борьбу за чистоту".

Мой мир радовал меня. Мне хотелось быстрее сделать его лучше, удобнее. Но о крысюках в окружающем пространстве забывать было нельзя. Которые — "устраивают бой", отнюдь — не учебный. Вот и пришлось... "бросить силы на борьбу за чистоту". За чистоту мира от некоторых... исконно-посконных предков.

В тот день мы были заняты разбором "муромского подарка", выслушиванием тамошних новостей, обустройством бондаря, сбором товаров в Муром... Дополнительно к остальным обычным делам: рыбалке, лесоповалу, земляным работам... К ночи я угомонился в балагане Терентия на полчище, а среди ночи прибежал мальчишка с криком:

— Наших режут!

На окском пляже горели наши коптильни, смётанные из речного плавника "на живую нитку", избушки, метались в темноте тени. Слева, с Бряхимовской горки вдруг раздался благожелательный, как всегда, голос Любима:

— Наложи. Тя-я-яни. Пускай.

Характерная дробь втыкающихся куда-то стрел, поток матюков и воплей. Чей-то командный крик:

— Досыть! Уходим!

Какое-то мельтешение внизу и резкая, бурная вспышка пламени. Что-то жарко полыхнуло, какая-то постройка мгновенно стала ревущим костром. Рядом, из-за плеча, тяжёлый вздох Терентия:

— ...здец. Не будет у нас нонче рыбьего жира.

* * *

Факеншит! У меня тут не Норвегия! О-ох... из чего следует, что у нас нет трески. Поэтому, пока есть сельдь, хоть и не атлантическая, мы пытались получить красный рыбий жир. Самым примитивным образом — "самотопом".

"Очищенную печень складывают в бочки, которые по наполнении заколачиваются. Недели через 3-4 — вскрываются; в них уже имеется сам собой вытекший жир, тёмно-оранжевого цвета, не вполне прозрачный, с довольно резким запахом и горьковатым рыбным привкусом. Такой жир употребляется под названием красного рыбьего жира".

В цитате должна быть печень трески. Мы используем печень чехони. Что получится...? Качественный рыбий жир ("белый") мы пытаемся топить из внутренностей судака, но этой рыбки сильно меньше.

Для чего? Нужно объяснять? — Рыбий жир назначается при туберкулёзе лёгких, костей или желёз, при рахите, анемии, при истощении после тяжёлых заболеваний, против куриной слепоты. Полный набор актуальных угроз для здешних хомосапиенсов. Особенно — детей.

По "Указу об основании" мне следует принимать сирот. Что масса из них будет перегружена вот такими болячками... Чтобы потом локти не кусать — надо сделать запас.

Делали. Горит.

С-с-с... Спокойно...

* * *

В свете улетающего пламенем "эликсира жизни" для десятков или сотен детей, стал лучше виден кусок пляжа. Муромский плот, наша "рязаночка", в которой два чужих мужика махали топорами, пробивая днище. Другие лодки, уносимые течением. И два ушкуя. Не вытянутые на берег, а привязанные к вбитым нами, два дня назад, сваям временной пристани.

Убегающие по пляжу мужики впрыгивали в ушкуи, очередной залп стрелков Любима существенного эффекта не произвёл — далеко. Кто-то упал, кто-то завопил, его за шиворот втянули через борт. Последние беглецы сбросили канаты с причальных столбов, ушкуи выпустили вёсла, развернулись по течению Оки и...

На Руси говорят: "и был таков". Предполагается, что прежде, пока шкодничал, "таков" — не был.

Спускаться с обрыва, выйти на пляж... было стыдно.

Первое, что я увидел внизу, в устье оврага — давешний бондарь. Какого чёрта его понесло с верху, с места будущей мастерской — сюда, к реке?! Смерть свою искал?

Убежать на своих клюках он не мог. Да, похоже, и не пытался. Разрублен топором лоб, а не затылок. Ещё мёртвые. Можно радоваться — не Пердуновские. Мои — хоть и молодые, а ребята здоровые, крепкие. Они больше на верху работы делают. Здесь — калеки. Пришлые, приблудные, "брошенные"...

И что?! Это тоже мои! Теперь — покойные.

С-с-с... Спокойно...

— Весело живёшь, воевода. Так князю и передам. Что подарочек его — шиши речные прибрали.

Пришедший на плоту муромец, сидит на песке и заматывает тряпкой окровавленную руку. Рядом, с огромными, испуганными глазами, сидит на корточках его мальчишка. Этот — цел. Видимо, успел убежать.

— Не. Я под водой спрятался.

— А дышал как?

— А у нас на плоту сзади щель есть. Такая... ну... отхожая. Я поднырнул и сквозь неё...

Настоящий славянин. Ещё византийцы отмечали манеру славянских воинов прятаться в воде с головой и дышать сквозь камышовые трубки. Потом выскакивали из такой засады с оружием в руках. Здесь — не камыш, и малёк — не воин, но принцип тот же. Главное — соображалка сработала. Плот-то вытащили из воды только наполовину — под кормой глубины хватило.

— Ванька! Раззява плешивая! Да что ж это деется?! Да ведь всё ж прахом! Люди — побиты! Товары — пограблены! Труды — порушены...! Для чего?! Для чего стараемся?! Для шишей гадских?! Чтоб им ни дна, ни покрышки, чтоб подняло да размазало, чтоб трясца их одолела, чтоб кости растеклися, чтоб...

Опасность прошла — Николай появился. Весь... в крайнем расстройстве. В слезах и причитаниях. Ходит по пляжу, поднимает разное брошенное, роняет. Плачет и проклинает. Будто — с ума сошёл. Он тут каждую вещицу через руки пропустил. Вон — рукав от озяма. Он за тот озям целый вечер торговался. Выторговал, почитай, задарма.

Я его понимаю.

Но говорить мне так... нельзя.

Впрочем, несмотря на вполне искреннюю скорбь по поводу утраты части майна и кажущееся сумасшествие, Николай в разуме. Достаточно одного пристального взгляда. Он валится на колени передо мной, подвывая и стукая головой в песок, извиняется за "ваньку".

— Иване! Господине! Прости дурня старого! Не со зла! С тоски-печали! Ведь делали ж старалися! Ведь и твои ж труды тута вот! А всё прахом, всё попусту! У, злыдни проклятые!

Не вставая с колен, грозит кулачком в темноту, туда, куда ушли ушкуи.

Подходит, прихрамывая, один из моих ребят.

— А я тама... сараюшку городили, воротцы навешивал. Там и заночевал. А тут эти. Побегали вокруг, да я и убежал. Прости воевода — мне против троих... плотницким топором биться... не посмел.

— Молодец. А то и тебя тоже бы... обмывали да складывали. Сказывай — чего видал.

Из его рассказа получается такая картинка. Два ушкуя. Гружёны под борта. Новогородцы. Человек по двадцать на каждом. Знали, что я стою на Стрелке, но не знали подробностей. Что-где тут нынче расположено. Это хорошо — лазутчиков шишей среди моих нет. Наверное. Утащили нашу мордовку и двух относительно целых мужичков из новосёлов. Своего полона, вроде, не было.

Забавно — искали именно меня, спрашивали:

— Где Зверь Лютый ночует?

Прямо песня брошенной жены "Напилася я пьяна":

"Ты скажи-ка мне расскажи-ка мне

Где мой милый ночует

Если он при дороге — помоги ему Боже

Если с любушкой на постелюшке

Накажи его Боже".

Я нынче ночевал в балагане у Терентия. Видать, его и следует считать "любушкой". Поскольку меня "Боже" — наказало. Разорением, погибшими...

Вокруг постепенно собирается народ, вставляют в разговор из своих свежих мемуаров, плачутся о нанесённом ущербе. Наконец, протискивается Ивашка. Уже в доспехе и со своей знаменитой гурдой на поясе.

— Чего делать будем, господин Воевода Всеволжский?

В толпе кто-то продолжает нервно рассказывать:

— эти гады-вороги набежали, да давай... а я не спужался, я сразу — нырьк и забился... а соседа-то мово в три топора... кровищи-то...

Его обрывают, все замолкают. Тишина.

Ну и? Помечтал, Ванюша, про светлое будущее? Порадовался рекам да ручьям, лесам да перелескам? Воспарил душой к вершинам прогресса и кущам процветания? Со всякими технологическими, высокопроизводительными, духовно продвинутыми и интеллектуально изощрёнными... Землю эту ощутил? Ручками, ножками, глазками... Уяснил, унюхал — сколь в ней много всякого чего полезного, интересного, радостного...

Забудь. Всё — дерьмо. Всё — прах и тлен. Пока ходят по земле вот такие русские люди. Исконно-посконные, лихие-удалые... мразь ушкуёвая.

"Мухи — отдельно, котлеты — отдельно" — мудрая мысль. Сегрегируем "мух" от "котлет". Прогресс — по желанию, в свободное от основной работы время. А качать дерьмо — постоянно. Ассенизация — судьба попандопулы. Или — не берись. Не мани людей красивым мороком.

— К чему вопрос, Ивашка, когда ты знаешь ответ? Убивать.

"Когда государство начинает убивать людей — оно всегда называет себя Родиной...".

Пришло время назваться "Родиной". Для "тысяч всякой сволочи", которые соберутся ко мне на Стрелку.

Напряжённое молчание сменилось радостным, удовлетворённым шумом. Народ услышал желаемое. Ну как же, ну наш-то... "Зверь Лютый", "Душегубец Немой", "Смерть Княжеская"... сейчас пойдёт, найдёт, убьёт, отомстит, накажет, казнит...

Глава 355

— Иване, у нашей "рязаночки" — дно прорублено.

— Я знаю. Присмотри лодочку целую. Полегче и поменьше.

У нас уже собралось с десяток разных... плавсредств. От нашей Пердуновской "рязаночки" до вчерашнего Муромского "дощаника"-плота. Но...

— А это что за хрень?

— Дык... Долблёнка. По нашему — дубок. Местные говорят — ботник. Из осины сделан. Кто-то в войске у мери забрал, да Николай взял "до кучи". Тама вон, в сараюшечке, и вёсла к нему должны быть.

Большая часть нашего "флота" потихоньку выносилась течением из Оки. Ушкуйники, предвосхищая мудрость галицкого князя Мстислава Удатного, оттолкнувшего на Днепре пустые лодки, что защитило от преследования монголов после разгрома на Калке — его, и лишило надежды на спасение — других беглецов из русских и половецких отрядов, вытолкнули часть плавсредств в реку. Ребята пытаются их выловить. Вот поймали этот мерский ботник. Другие, большие и крепкие лодки, лежат на берегу с прорубленными днищами.

Негодяев надо догнать и поубивать. А на чём? Выбирать-то не из чего...

"Необходимость — лучший учитель" — неоднократно лично проверенная мудрость. Учитель-мучитель...

Ух как я не люблю лодок без уключин! И мастеров по такой гребле у меня нет... Байдарки, пироги, каноэ... Хотя это, скорее — каяк. Но — без юбки.

Основное отличие между каяком и каноэ — положение центра тяжести гребца. В классическом каяке — сидишь чуть ниже уровня воды, ноги выпрямлены вперёд, центр тяжести — чуть ниже или на уровне воды, что увеличивает стабильность и не даёт раскачать лодку.

Пожалуй, этот ботник из породы каяков. Или — из пирог? Нет, классическая пирога — глубже, прямее и аккуратнее. Ещё: она — каркасное судно. С обшивкой из коры или кожи. А это — коряво развёрнутое бортами вширь деревянное корыто. И нос с кормой не пирожные — сильно отличаются. Носовая часть — заострённая, приподнятая, широкая. Кормовая — узкая, тупая, низкая. По размеру — мужская задница. Не баба. В смысле: очертания лодки похожи на силуэт перекаченного стероидами бодибилдера. С очень маленькой головой.

Назовём её... каноёвина.

Страхолюдина. В смысле: страхолодина. А это — к ней вёсла? И как этой лопатой управляться? Однолопастное, с поперечной рукояткой на торце древка... На каноэ гребут не только сидя, но и стоя. В смысле: стоя на одном колене.