— Зато чисто, — хмыкаю в ответ, и прижав руку к сердцу, с виноватым видом кланяюсь слегка миловидной даме, ставшей свидетельницей произошедшего, — считай, полресторана видело, што не мы первыми начали. Мы белые и пушистые!

— Эт да, — согласился Чиж, носком ботинка трогая "морскую звезду" и пряча кастет в карман, — никак перестарался? А нет...

"Звезда" повернулась на бок и звучно наблевала на пол, приведя в комичное отчаяние официанта, самую чуточку не успевшего с тазиком.

— Сават, месье, — улыбаюсь одному из ближайших соседей, заинтересовавшихся скандалом. Приврать несложно, а французам всё национальное — бальзам на сердце!

— Месье... — метрдотель был вежлив, но твёрд и настойчив, обращаясь к агрессору, — вы меня понимаете?

Лидер троицы, держась за сломанную руку, кивнул... далеко не сразу и изрядно заторможенно. Не факт, что понимает он в полной мере, ибо переломы я обеспечил сложные и со смещениями. Чорт его знает, как сознание не потерял от болевого шока...

— Мы вызвали врача и... — метрдотель покосился на нас, мастерски выдерживая паузу.

— На полиции не настаиваем, — жму плечами с видом человека, не нуждающегося в надуманных сенсациях, — если только эти агрессивные месье не считают иначе.

Месье, в лице пребывающего в шоке плешивого лидера, у которого слетела волосяная накладка с макушки, не считали. Покинув поле боя с помощью персонала, оставили нас победителями как де-юре, так и де-факто.

— Месье... — материализовался метрдотель у нашего столика, на котором не иначе как попущением Божиим, не пострадала ни одна салфетка, — хочу заверить Вас, что лично я и персонал "Серебряной башни" не винит Вас в произошедшем. Также уверяем вас, что эти... клошары не более ступят ногой в наш ресторан.

Чорт знает, лукавил ли этот осанистый немолодой мужчина, склоняя гордую выю, но блевоту и кровь замыли, а нам, в качестве компенсации за как бы испорченный вечер, принесли изрядных размеров блюдо со сладостями.

— Хоть так, — вздохнул брат, у которого явно прорезался аппетит, — и не подрались толком, а... ладно!

— Ничего они не понимают в благородном искусстве кабацкой драки, — съязвил я, и Санька закивал согласно. Тьфу ты... даже неинтересно...

Ан нет! Вон, глаза блестят насмешечкой!

— Ах ты... а молодца, — улыбаюсь ответно, — ей-ей молодца! Подловил на дурачка!

— А то!

* * *

Отложив документы в сторону, Лубе прикрыл веки и помассировал их кончиками пальцев.

— Информация полностью достоверна? — глухо поинтересовался он у секретаря, не открывая глаз.

— Месье Лепин лично ручается, — бесстрастно ответил тот.

— Между Сциллой и Харибдой, — пробормотал президент Французской Республики, растекшись по креслу снулой медузой

— Месье... — напомнил о себе секретарь.

— Ступайте, Пьер, — отпустил его Лубе, и молодой мужчина, склонив голову, закрыл за собой дверь массивную дверь, отсекая звуки приёмной.

Некоторое время Лубе сидел молча, полуприкрыв глаза. Наконец, шумно вздохнув, он нашарил в ящике стола коробку сигар, и отрезав кончик при помощи гильотины, раскурил табак из заморских колоний Франции, подаренный плантаторами.

— Русские... — пробормотал он, прикусывая в досаде сигару и перекатывая её в уголок рта, — республиканцы и монархисты, и нам, тысяча чертей, нужны и те, и другие!

Выпустив дымное колечко, Лубе снова открыл принесённые секретарём документы и принялся их просматривать, хмыкая и делая пометки карандашом. Не вызывая Пьера, он достал с полок "русские" папки и принялся делать выписки, не выпуская сигару изо рта.

— И ссориться ни с кем нельзя, — меланхолично констатировал президент, приходя в самое дурное расположение духа.

С одной стороны Российская Империя, надёжнейший рынок сбыта, поставщик дешёвого сырья и...

... пушечного мяса в случае боевых действий.

Страна-должник, дворянство которой, начиная с представителей Дома Романовых, самым решительным образом стремится тратить деньги во Франции. Имея такого союзника за спиной, можно не бояться решительно ничего!

— Нет... — поправил себя Лубе вслух, — не за спиной, ни в коем случае за спиной! Впереди, и только так! Россия — замечательный пример того, как можно выиграть все битвы, проиграв в итоге войну. Замечательный союзник...

С другой стороны — Русские Кантоны, ключ к Африке. Огромные, почти незаселённые территории, с богатейшими недрами и плодородными почвами. Стремительно развивающаяся страна, которая ещё много десятилетий будет нуждаться в...

... Старшем Брате.

Страна, которая при наличии надёжных союзников и капельки везения, способна стать доминирующей силой на материке. Африканский плацдарм Франции!

— Юный коммандер ведёт свою игру? Или кто-то из его окружения играет коммандером? — Лубе ещё раз бегло проглядел папку и кивнул удовлетворённо, — Хм... пусть. Если верить Лепину, а не доверять ему решительно нет резона, лёгкие, точечные провокации русской фракции лишь чуть-чуть ускорили течение событий.

— Чуть-чуть, — повторил он, — катая по столу карандаш, — Даже... я бы сказал — изящно! Если бы не пристальное внимание к Георгу и его делам, то пожалуй, могли бы и пропустить эти детали как малозначительные!

— Значит, — Лубе склонил голову набок, будто прислушиваясь к кому-то, и пару минут спустя вновь принимаясь листать документы, — ему нужно обострение конфликта... сейчас? Именно сейчас?

— Ах ты ж... — он восторженно хлопнул ладонью по столу, — делёжка африканского наследства в разгаре! Вот оно!

Сделав в общем-то логичное допущение, президент Французской Республики выстроил цепочку действий Георга в частности, и русской фракции вообще, на не вполне верном выводе.

По его мнению, получив кусок африканского пирога, авиатор демонстративно удалился от последующей неизбежной грызни. Свои активы он обезопасил на первых порах авторитетом военного, а затем и тесной кооперацией с промышленными и аристократическими кругами Франции. Ныне же Георг получил возможность вернуться в Африку арбитром с незапятнанной репутацией, равно усилив свой экономический и политический вес.

— Хлопнуть дверью... а ведь и выйдет у мерзавца! — невольно восхитился Лубе, и тут же поправился, — Могло выйти! Ему — повод удалиться в Африку, а нам — головная боль... экий подлец!

Несмотря на нелестные эпитеты, президент настроен вполне благодушно. Желание Русских Кантонов максимально осложнить ситуацию на политическом поле для Российской Империи логично, закономерно и пожалуй — исторично. Сыграли изящно, не переходя негласных, но достаточно жёстких рамок политической подковёрной борьбы, так чего ж обижаться?

— Н-да... а ведь придётся отойти от роли арбитра и подыграть Георгу в этой партии, — озадачился он, раскуривая погасшую сигару, — Пусть провокации и имели место быть, но ведь первыми начали никак не Кантоны! Да и удалить из Парижа одного человека много проще...

— ... и дешевле, — вздохнул президент, вспоминая о невероятных суммах, ежегодно оставляемых русским дворянством в Париже. Если же репутацию русского дворянства скандализировать в глазах французского обывателя ещё больше, то...

... этот источник может сократиться весьма существенно. А что ещё хуже — ряд контрактов окажется под большим вопросом!

— А ведь придётся с Георгом договариваться, — меланхолично констатировал президент Французской Республики, — Вот уж действительно, Возмутитель Спокойствия!

Пятая глава

— Права и свободы... — выдохнул я, сминая газетную страницу в тугой комок. А потом ещё, ещё...

— Гхм! — глухо кашлянул Матвеев, не вынимая изо рта пустую трубку, — Не злись, Егор! Понятно, што Дума эта будет чем-то... а, опереточным! Но хоть штой-то, понимаешь? Кака-никака, а трибуна люду.

— Трибуна... — усмехаюсь и бросаю комканную газету в корзину для бумаг, — Сколько красивых слов, а толку?!

— Ты, Егорушка, и вправду не понимаешь.. хм, — отложив трубку, Матвеев посмотрел на меня с видом учителя, взирающего на нерадивого тупоумного ученика.

— Да всё я понимаю! — взрываюсь криком.

— Хрена! — заорал коммандер в ответ, лупанув кулаком по столу, — Обидели ребёночка, не дали все пряники на ярмарке! Так?! Думал, вот так сразу тебе, на блюде всё? А шиш!

Он ткнул мне под нос увесистый кукиш с толстым желтоватым ногтём.

— Вот такой вот, токмо царский! По кусочку, по шажочку, по чуть! — выплёвывал военный атташе, — Зубами выгрызать права и свободы будем... кровью поливать! Свой ли, царёвой ли... внял?!

— Дума ему не понравилась, ишь! — вскочив со стула, Матвеев закружил по своему кабинету, как хищник в клетке, — Мне может тоже не ндравится, а куда деваться? Хоть какая-то трибуна, возможность высказаться! Шажок!

— Власти устроили политический террор! — заорал я в ответ, — И что... вот так вот всё?!

— Да! — развернулся коммандер на пятках, обжигая яростным взглядом, — Так! Смягчение приговоров, помилование, и давление, давление, давление... Выгрызать будем, шантажировать, покупать чиновников, продавать, красть!

— Ам-нис-ти-я! — нависнув надо мной, проговорил военный атташе, — Большая часть восставших... понимаешь? Большая! Ты хоть понимаешь, какая это победа? И это сделали мы! И народ знает... будет знать о нас, а не о царской милости!

— Столько слов Лубе наговорил... — меня начало отпускать, и настроение из яростного стало пасмурно-дождливым, чуть не до слёз.

— Ему по должности положено, — усмехнулся Матвеев угрюмо, — да и што... думаешь, вот прям такой туз козырный в руках у тя был? Шиш! Залупы еврейской кусок!

— Французам не хотелось нагнетания, — почти спокойно сказал военный атташе, усаживаясь на стул, — и всего-то! Можно сказать, с учётом имеющегося, нам навстречу пошли

— Аванец выдали? — сощуриваюсь хмуро.

— Ево, — невозмутимо кивнул собеседник, — и я чевой-то не пойму, ты чево жалуисся? Хотел из Парижу в Африку, и пожалста! Со всем уважением и реверансами! С выгодами! Скажешь, нет?

— Прав ты, Ильич, — откипятился я окончательно, — со всех сторон прав. Но...

— Ясно-понятно, — кивнул он, не дождавшись продолжения, — хотелось всево и сразу, так? Да в уши небось надудели так, што вот прям все блага земные за обещание не скандалить больше господ российских помещиков?

— Оно, — выдыхаю тяжко, — Так-то оно понимаешь, сильно опосля уже, што ничего такого экстраординарного и не пообещали, а всё тоже, што им негоже, просто в обёртке покрасивше. Да... а всё равно кажется, што не по букве, а по духу должно́, по картинке, перед глазами нарисованной.

— Эт да, — крякнул Матвеев, — здесь ты опростоволосился... Цыц! Я тя не виню, Лубе сладкоречив, недаром эвона куда влез! Што я, сам, што ли... За ручку ухватит и держит, яко парень девицу, а? Да улыбка, морщинки лучиками, да словеса подбирает — куда там сказительницам! Ну што, отошёл?

— Отошёл, — навалилась апатия.

— Ты, Егор, вот што подумай, — усмехнулся военный атташе, набивая табаком трубку, — Скока времени прошло с начала англо-бурской? Ась?! А скока сделано?

— Государство русское, — начал он загибать пальцы, — да с союзниками какими-никакими!

— Хреновыми! Говно на палочке, а не союзники!

— Ясен-красен! — кивнул он спокойно, тая под усами усмешечку, — Когда это союзники другими бывали, при наличии хоть каково умишки? Эт только у нас цари-батюшки за одобрение европейское кровушкой русской любой пожар норовили залить, да не жалеючи! В Европах такие дурни давно уж перевелись!

— На волоске Кантоны висят, — перекосившись, делюсь наболевшим, — Я, веришь ли, даже союзникам из буров не вполне доверяю, так-то!

— А-а... — протянул Матвеев, — слона-то ты и не приметил! Вот...

Подчеркнул ногтём нужные строки, он протянул мне документ.

— Так... облегчение визового режима для... представителей крестьянского и мещанского сословия?!

Голос у меня сорвался на фальцет, и Ильич кивал с улыбкой кота, довольного злой шкодой.

— С ба-альшими оговорочками, — ехидно протянул он, — Ну то есть так они думают! А на деле — вона... чти далее!

— Так, так... а! При наличии родственников и... гарантии финансовой поддержки?! — я неверяще уставился на Матвеева, расплываясь в улыбке, — это же...

— Да! — он пыхнул дымком, — Эти-то... псы царские, по себе людей судят! Им же всё дай да дай... а слова "На" они и знать не знают! Нет у них понимания християнской души, у сук етаких!

— Это ещё сильно не свободный выезд, — кусаю губы, норовящие растянуться, — но уже куда как...

— Надолго ли? — перебил коммандер мой восторг, — Сам понимать должон, не мальчик! Полгода, много год, и опомнятся суки, прикроют калиточку! А до тех нужно вытащить как можно больше народишку, да порукастей и поголовастей!

— Это кто ж такой яйцеголовый такую казуистику юридическую в договор завернул? — восхитился я, перечитывая ещё раз сложнозавёрнутые строки, — Яйцеголовый, это...

— Да понял, — перебил усмешливо Матвеев, — яйцеголовый, ишь... Он и правда... хм, лысенький да головастый. Яйцеголовый, ха! Ульянов! Ну, тот...

— Помню, как не помнить!

— Ну вот, — военный атташе окутался табашным дымом, — не один он, ясно-понятно! Вся фракция... точнее, там вся закавыка была не в том даже, што придумать, а в том, што пропихнуть! А у этих дружки-приятели университетские да гимназические, ну и это... сочувствующие нашлись. Впихнули каким-то... хм, боком.

— Хитро... а мы?

— Навстречу пошли, чево ж ещё, — пожал плечами Матвеев, — Раз уж такие ушлые, пусть политической деятельностью в Кантонах занимаются.

— Хм...

— Чево не так? — уставился на меня коммандер.

— Да так... сам не пойму! Вертится в голове што-то, а уцепить мыслю́ ногтями никак не выходит.

— А... бывает. Так што, не против?

— Да с чево бы? — удивился я, — Дельные вроде! Так посмотришь, чистоплюи интеллигентские, а в летнем восстании знатно отметились. Бурш, а?! Единственное — марксистов у нас многовато становится, их бы разбавить, а?

— Разбавить, говоришь? — Матвеев чуть задумался, — Всякой твари по паре в Кантоны запустить?

— Вроде того. Облегчим визовый режим всяким там... активистам. Штоб перекосов не было в левую политику.

— Хм...

— Я хоть и социалист, — поясняю свою точку зрения, — но считаю, што в государстве должны быть представлены все точки зрения, так как-то. Здоровее общество будет. Ну и до кучи — люди образованные, да с убеждениями, глядишь, а и потянутся! Да и спокойней будет для союзников, сам понимаешь! Для янки социализм — нож острый, да и германцы не так, штобы вовсе доброжелательно!

— Кхе! — подавился дымком военный атташе, — С этой стороны я на проблему не глядел!

— Кхм... Ильич, а чево ты мне сразу текст договора не ткнул? — опомнился я, — Орали тут, как два лося во время гона...

— А ты дал? — удивился он, — Зашёл с газетой, скомкал её, и ну истерику устраивать! Вот я и не сразу опомнился, да и сам на взводе, чего уж греха таить. Ну, выорался?

— Угум.

— Когда отъезжаешь? Да не гоню! Но и сам должо́н понимать, што не стоит тебе задерживаться в Париже.