— Ты что, жалеешь тиресов? — спросил Дайка Тимена. — А они кого-нибудь жалели? Не будет их — против тебя никто не пойдет. Ты победил, почему ты мешкаешь? Сейчас бы вся Сатра тебя послушалась, если бы тиресов... — он сделал жест, как будто перерезает себе горло.

-Грона и Адатта правы, — тихо сказал Итвара. — Ты можешь взять власть и начать строить.

Дайк молчал. Ему припомнились слова Дварны: "Большинство "верных" своим вождям не верны...". Адатта прав: если обойти дома тиресов, свести на них небесный огонь, а сопротивляющихся добить мечами, вся Сатра малой кровью окажется в руках Сияющего ...

Дайк закусил губу. Кто такой Дэва? Пришелец, у которого почти нет приверженцев. Вся его сила — в сиянии, в умении сводить небесный огонь. Он мог бы стать царем Сатры, но как бы он царствовал? Мечом и молнией согнал народ на строительство? Казнил новых тиресов, которые попытались бы заявить о своих учениях? Он, Дэва, обязан будет стать сказочным змеем, способным испепелить Сатру: у него нет верной дружины, а если он насильно или посулами сколотит ее, то хотя бы она должна бояться его и слепо выполнять его волю. Почему слепо? Да потому: все, что принес Дэва в Сатру, Сатре странно и чуждо. Будь у него хотя бы год-два, появились бы и "верные" Дэвасатры, но сейчас его до конца не принимает никто, даже вольнодумец Итвара, боящийся выходить за стену.

А что делать с Жертвой? Что делать со Сводом и его толкованиями? Из них будут опять и опять выходить учения, в которых Дэва предстанет кровавым нечестивцем, предателем Сатры Дасавой Санейяти. И хорошие, смелые ребята, такие же, как Адатта и Тимена, станут мечтать освободить от этого захватчика свою землю...

-Невозможно, чтобы один небожитель насильно навязал путь всей Сатре, — ответил своим спутникам Дайк. — Если я так сделаю, в будущем про каждого, кто позовет других на строительство, будут говорить: вот этот тоже кровью все зальет! Я тирес, я и буду, как тиресы — говорить на площади, собирать Дэвасатру.

Дайк помирился с тиресами.

Тесайя напомнил ему: "Сатвама и Дварна терпеть не могут друг друга, Одаса не доверяет никому. Из-за слишком сильного рвения в поисках истины, бывает, и наши сторонники устраивают между собой побоища. Ты должен был знать, что это может случиться, когда шел на площадь".

Великан Тьор вернулся к своему "каменному кругу". Но "стол" был загрязнен и облит помоями. Сломать его погромщикам не хватило сил, хотя местами узор оказался поврежден, а гладко отшлифованную "столешницу" испещрили выбоины и царапины.

Геда тихонько подошел сзади, робко окидывая взглядом поникшие плечи ваятеля. Тьору казалось, его работой в Сатре все любуются. А вместо этого кто-то выплеснул нечистоты на тот самый узор, которым Льода украсила подол и рукава рубахи своего жениха, а он потом повторил в камне.

-Я сейчас принесу воды и все вымою, — пообещал Геда.

Чтобы больше не смотреть на поникшего Тьора, он бегом кинулся домой за ведром и к колодцу.

Сполох и Тимена в это время отправились навестить бродяг в потаенной землянке. Сперва они свернули на озеро. Косматый пес Серый совсем истосковался один. Он ждал хозяина на окраине городских развалин. Стоило Сполоху появиться, как пес кинулся к нему навстречу с тонким радостным повизгиванием, словно щенок. Положив человеку на плечи тяжелые лапы, Серый укоризненно и любовно заглянул ему в глаза.

На озере Сполох расширил топором замерзшую было прорубь и, поставив вершу, отправился во владения старухи Геденны. Мокрый снег подтаял, наступила оттепель. Из землянки на окрик Сполоха вышел старый бродяга, завернулся в рваный плащ, прошел, волоча ноги, мимо и сел на кучу хвороста возле костра.

Геденна приветливо встретила гостей, налила обоим похлебки из кореньев. Сполох обещал поделиться рыбой, когда подойдет пора проверять вершу. Тимена заговорил со старухой: ему хотелось, чтобы бродяги теперь поселились в имении Гроны, Дэва не даст их в обиду.

Но Геденна качала головой:

— Нет, Грона. Погодим. Что-то не верится мне в твоего Дэву...

Когда Тимена и Сполох собрались уходить, пес Серый побежал за ними. Они дошли до развалин, где Серый обычно отставал. Но на этот раз с угрюмой решимостью пес потрусил вместе со Сполохом в город.

По Сатре поползли злые слухи. Любое слово из дома Тесайи или Сатвамы долетало до самых отдаленных окраин и повторялось в домах тех, кто сам не ходил ни к одному тиресу. По требованию Дэвы отменили "очистительную неделю", теперь рабы расплодятся и заполонят Сатру. Некому будет защитить мирных жителей от таких, как Элеса. Дэва добьется, что Жертва разгневается и не придет. Простые небожители в страхе думали о грядущих бедствиях.

Откуда-то становилось известно, что Сияющий — лжец, которому нельзя доверять. Он в душе понимает, что сам недостоин съесть частицу Жертвы и в будущем обрести спасение. Из-за этого он и хочет, чтобы все осквернились: раз ему погибать — то пусть и другие. Он — Дасава, бежавший из тюрьмы Ависмасатры, и хотя он облекается светом, его душа черна...

Когда пришла весна, Сатра была до краев полна приглушенных шепотков и ядовитых сплетен.

Стояла ненастная ночь. Хлестал быстрый дождь пополам со снежной крупой. Могло статься, он вот-вот зальет факелы, поэтому небожители прикрывали их краем плащей. Только тирес Одаса с вдохновенно расширенными глазами, в ржавом старинном зерцале держал факел над головой.

Настал час, которого давно ждал Одаса Мудрый. Это был ночной час решительных действий. Одаса давно предсказывал, что однажды тиресы Сатры придут к нему за советом. Правда, в глубине души ему случалось и самому усомниться в этом пророчестве. Но вот они, явились! Красноречивый Тесайя призывал Одасу стать спасителем Сатры. Гордый Дварна молчал. Сатвама Справедливый обещал: "Мы отдадим тебе всех наших "верных". Веди их, как если бы ты был их тиресом".

Теперь Одаса стоял по ночной улице среди мелкого злого дождя. К нему, запыхавшись, подбежал один из военачальников Сатвамы: "Мои воины готовы, тирес". "Хорошо!" — одобрил Одаса. Вынырнул из мрака другой начальник: "Мы готовы!".

-Воины! — Одаса приглушил голос: нужно было вести себя тихо. Из-за того что Одаса говорил срывающимся шепотом, его речь превратилась в шелест, из которого вырывались только сдавленные восклицания. — Дасава!.. Очищение... Жертва... Милосердие и бесконечная любовь... Битва во имя истины... Сражение со скверной...

-Мои воины готовы, тирес! — перебил возникший из ночного дождя запоздавший начальник.

Одаса быстро пересчитал их:

-Все?

-Да, тирес.

-Тогда вперед! Да не уйдет ни один отступник! — взмахнул факелом Одаса Мудрый и кинулся в ненастную мглу.

Эйонна всегда ложилась поздно. Последние дни утешительница отдыхала от своего ремесла — тиресы занимались какими-то делами и перестали к ней приходить. Но ее терзали даже не мрачные мысли, а неясные, смутные чувства. Эйонна не могла спать, хотя наступила ночь, и сидела не раздеваясь.

От оцепенения ее пробудил неясный гул на улице и мелькание теней на стене. В щелях ставен то вспыхивали, то исчезали всполохи огня. Эйонна вскочила и одним прыжком оказалась у окна. Сквозь щель она видела, как мимо дома прошли небожители с факелами. Это напоминало начало "очистительной недели"...

Эйонна не медлила ни минуты. Накинув плащ, она выбежала на улицу. Куда бы эти воины ни шли, она добежит до дома Итвары раньше — Эйонна знала короткий путь через руины. Они с Итварой часто гуляли в развалинах, любили искать новые пути.

Между ставнями дома Итвары мелькал свет. Эйонна постучалась условным стуком и услышала радостный голос друга: "Сейчас, моя утешительница!". В конце улицы уже показались факелы. Эйонна влетела в дом.

— Я собирался спать... — Итвара обнял ее на пороге, но она высвободилась и потянула его за руку.

— Сюда идут! Тиресы объявили войну. Ты был с Сияющим, они тебя убьют. Бежим через задний выход, скорее, убежим в заросли, — задыхаясь, проговорила она. — Надо предупредить Гвендис и Дэву.

Но у двери уже раздавались крики. Итвара быстро задвинул тяжелый засов.

— Открой, Учтивый! — послышался гневный возглас Одасы.

— Не дождешься, Мудрый, — спокойно ответил Итвара. — С чего это ты шастаешь по ночам? Не боишься, что Элеса тебя побьет?

— Со мной мои "верные", — с достоинством ответил Одаса. — Открывай, возмездие должно совершиться!

Эйонна стояла посреди покоя, судорожно сцепив пальцы. Дверь сотряслась, но выдержала.

— Дом окружен со всех сторон, — снова прозвучал голос Одасы. — Сегодня ночью во всей Сатре произойдет очищение от скверны! И не вздумай умолять о пощаде.

Итвара посмотрел на Эйонну.

— Со мной утешительница. Если я открою, вы отпустите ее?

— Я не уйду, — воскликнула Эйонна. — Мы не откроем.

— А, Учтивый собрался провести ночь с утешительницей! — голос Одасы зазвенел от злости.

Он чувствовал себя униженным всякий раз, когда упоминалось имя Эйонны. Одаса, единственный из тиресов, никогда не ходил к утешительнице из страха, что она его не примет и посмеется, расскажет об этом другим. За годы у него накопилась обида на нее. Итвару он ненавидел еще и за то, что для Эйонны он был больше, чем любой другой гость. Итваре Учтивому-то утешительница никогда не откажет!

Теперь на лице Одасы показалась торжествующая улыбка.

-Открывайте, или мы сожжем тебя в этом доме вместе с ней, — вдруг осенила его мысль.

Эйонна и Итвара молча переглянулись. Снаружи послышалась возня. Похоже, Одаса не шутил, и дом на самом деле обкладывали дровами из поленницы во дворе. Одаса крикнул: поджигай! Вскоре в щели стал заползать дым.

Итвара опустился на лежанку. Эйонна села рядом:

-Что с тобой? Неужели опять тоска?

— Но задыхаться в дыму... сгореть заживо... — проговорил Итвара. — И ты... Зачем ты пришла?!

Внезапно он вспомнил:

-Эйонна, у меня есть яд. Так, на всякий случай... Я всегда боялся, что тяжело заболею. Благодаря тебе, утешительница, до этого ни разу не дошло. Может быть, нам просто... — он не договорил.

Эйонна неслышно хлопнула в ладоши.

-Вот и выход. Сейчас все будет хорошо!

Через миг она уже хлопотала, открывая шкафы, перебирая утварь. Она постелила на столе скатерть, достала кувшин с вином и два золотых кубка, поставила на стол вазу с засушенными цветами. Итвара любовался Эйонной с печальной улыбкой на побелевших губах.

Утешительница плавно наклонила кувшин, вино полилось в кубки. Дым в покое сгущался все больше, уже слышался треск огня. Итвара пересел за стол, протянул руку, но закашлялся от дыма — и кубок опрокинулся, а вино пролилось на скатерть.

— Вечно я что-нибудь испорчу, — огорченно произнес он.

— Ничего, — ласково ответила утешительница.

Из глиняного пузырька она вылила яд в свой кубок, долила его вином полнее.

Итвара глубоко вздохнул.

-Что ж, уйдем вместе. Да уже и пора: здесь становится жарко и дымно, — он поморщился.

— Уже пора... — подтвердила Эйонна.

Она села на колени к Итваре, поцеловала его в губы и поднесла кубок, не давая в руки.

Итвара выпил из ее рук. Эйонна быстро допила вино и отставила пустой кубок на стол.

Итвара чувствовал, что в глазах темнеет и больше нет сил вздохнуть, но не разжимал объятий, поддерживая Эйонну, сидящую у него на коленях.

Эрхе-Алтан не могла дождаться весны. Ее бабка видела, как всю долгую зиму внучка была грустна. То выходила по ночам из юрты и смотрела на усыпанное звездами небо, то уносилась в заснеженные просторы на своей приземистой лошадке. Эрхе знала, по ком она скучает. А этот глупый северянин, может быть, и не скучает нисколько? Девушка сжимала кулаки или топала ногой. "Все равно он будет мой!".

Когда Эрхе отправилась из родного стойбища в путь, степь была еще покрыта снегом. Бабка сурово спросила:

— Куда ты собралась? Еще метели будут.

Эрхе тряхнула косами:

— Ничего со мной не станется!

Степные лошади умели находить корм и под снегом, а при нужде дочь ковыльницы и сама могла бы отыскать место, где снег тонок или где на проталинах появилась молодая трава, чтобы ее лошадка кормилась.

Пока Эрхе держала путь до развалин Сатры, потекли грязные ручьи, везде стояла вода. Но Эрхе все равно была довольна: настояла на своем с бабкой — и добралась до места задолго до весеннего равноденствия.

Кочевница разбила стан недалеко от стены. Ночами она жгла костры, прислушивалась к степи, где в тайных раздолах начинали пробуждаться ее сестры-ковыльницы. Эрхе так и тянуло за стену — проверить, как там Сполох, почему не торопится домой?

Однажды вечером девушка неподвижно сидела, нахохлившись, закутавшись в теплый войлочный плащ и надвинув по самые брови такую же войлочную шапку. Она смотрела в сторону стены. Вдруг небо над загадочным "плохим местом" стало розоветь. Восток был именно там, но до восхода солнца оставалось много часов. Эрхе, повидавшая на своем веку степные пожары, быстро поняла, что это огненное зарево.

Что там?! Напали враги, и они убьют ее северянина! Надо обязательно узнать, что там. А если правда враги, пусть Сполох вскочит на спину коня позади нее, и они вместе умчатся в степь. Лошадь совсем отдохнула, поскачет быстро, а кто в степи поймает Эрхе?..

Она прыгнула в седло, и, держа наготове лук, погнала лошадь вскачь навстречу зареву. В развалинах ей пришлось сбавить ходу, чтобы ее косматая лошадка не споткнулась о камни. Перед Эрхе встали заросли одичавших яблонь. Но потом всадница выскочила на дорогу между каких-то диковинных каменных юрт.

Тимена перешел жить в имение Гроны. Там ему было ближе до потаенной землянки старой Геденны. Тимена хотел уговорить старуху переселиться еще дальше в заросли, в совсем дикие места, и позвать с собой Сполоха, Тьора, Итвару Учтивого и его утешительницу, Адатту с Гедой и других немногочисленных приверженцев Сияющего.

Тимене больше не хотелось ждать Жертвы. "Дэва говорит, что мы люди, и нам не надо больше отгораживаться от мира", — думал он.

До сих пор Тимена знал только то, что говорили тиресы: что Жертва из любви и милосердия добровольно даст отрубить себе голову над котлом, чтобы быть сваренным и съеденным. Но Тимена начинал понимать Дэву: нельзя есть другого, чтобы спасти себя. Разве можно спасать себя такой ценой? Даже если Жертва вправду явится — и то надо сказать: нет, я не хочу спасения за твой счет, таким унизительным для нас и жестоким для тебя способом.

Не надо иметь ничего общего с этим пиршеством, пусть и не ты сам, а кто-то другой срубит Жертве голову — нельзя присоединяться! Мы люди, и сами должны найти свой путь.

...Имение Гроны стояло слишком в глухом месте, чтобы Тимена в числе первых попал в жернова развернувшегося погрома. Он спал в маленьком сыром покое, и дрова в очаге уже совсем прогорели.

Имение Адатты тоже затерялось в глухомани, на самой окраине Сатры. Последнее время Адатта часто ночевал у Геды. В таких случаях Геда уступал ему свою кровать, а сам ложился на настил из досок у очага. У друзей так повелось. Когда Геда хотел пожить на приволье и временно переселялся из города в дальнее имение Адатты, тогда уже Адатта уступал ему свое место.