Вирус разума

И вот за всем этим процессом сидит и наблюдает этакий буддийский монах, весь в абсолютном покое и прострации. Сидит он себе в нижнем бассейне и о чем думает, нам не ведомо. А вода в бассейне потихоньку прибывает. Вот она ему по грудь, по шею. А вот уже и уста замкнутые покрыла и к самому носу, посредством которого монах хоть и редко, раз в сто лет, но все же дышит. Нормальный монах рано или поздно встанет и уйдет, подумав, да ну это все на фиг, а вот Бог так и останется сидеть, потому что ему безразлично, в воде наблюдать за этим, под водой или над водой. Потому, что он сам и есть вода. Ему безразлично, чем наполняется его бассейн, добром или злом. В масштабах вечности равновесие неизбежно. А внести поправку в сиюминутную работу системы значит совершить тот или иной поступок, а поступки — это удел людей. Человек сам творит свою жизнь и свою судьбу, сам решает пойти направо или налево, отнять жизнь или родить новую. Именно в этом и заключается воля Бога: 'Делайте, что хотите, и какая чаша весов и когда опрокинется первой, зависит от вас, а мне по барабану. Потому что следом опрокинется другая чаша, мир войдет в равновесие, и все начнется сначала. Только вас, человечков, уже не будет, ну да и Бог с вами. Кто-нибудь другой появится.

— Странная какая-то модель. И почему именно вода? А не песок, например?

— Почему вода? Тут другая история. Давным-давно на Земле, еще когда мы на ней только осваивались, существовал один культ. Люди молились двум богам: богу Солнцу, отцу небесному, и богине Воде, матери земной. И была в этом какая-то своя логика. Сам посуди: мужское и женское начало, пресловутые инь и янь. У всего живого на Земле есть пара. Соответственно и у Бога должна быть. Вода на эту роль лучше всего и подходит.

Мировой океан занимает две трети поверхности Земли. Вода — средоточие мирового разума. Она идеальный инструмент для сбора, обработки, накопления и хранения информации, рожденной энергией мыслей, слов и поступков людей. Вода постоянно присутствует в жизни человека, да и сам человек на треть состоит из воды, как, впрочем, и любое животное и растение на Земле (в той или иной степени). Вода повсюду. Даже в безжизненной пустыне при желании можно отыскать воду: в растениях, насекомых, да в воздухе, в конце концов. Следовательно, можно утверждать, что всё живое на земле, да и сама Земля находятся под постоянным 'контролем' воды. Этакое всевидящее око, все знающий и все помнящий разум. Чем не Богиня, верная спутница и помощница своего супруга.

Жизнь на Земле вышла из воды, это даже вашей наукой доказано. Все мы после смерти, по крайней мере, наши физические оболочки, так или иначе, опять соединяемся с водой, по крайней мере, круговорот воды в природе пока не отменили. Ситуация на 100% по формуле 'Бог дал, Бог взял'. Добавь сюда тотальный контроль над детьми своими и собственноручное неотвратимое наказание за непотребство всякое в виде всемирного потопа.

Так что вода очень даже для этой модели подходит. Ну, а теперь вернемся к нашим баранам.

— К барану ты хотел сказать?

— Ну, это уж как тебе больше нравится. Так вот. На Сейдозере ты подвергся ментальному удару со стороны Кратоса. Удар был весьма точен и достаточно силен, чтобы отправить тебя на тот свет, то есть сюда, окончательно и бесповоротно. Однако в последний момент, Лада, видимо, почувствовав угрозу, направленную на тебя, хотя и не смогла ее отвести, зато сумела телепортировать тебя в экстренном режиме и в неизвестном направлении. Видимо, это получилось у нее спонтанно, страх за твою жизнь активизировал скрытые в ней резервы. Резервы, управлять которыми она еще не умеет. Не подготовленная как следует телепортация привела к тому, что ни мы, ни твой учитель, ни, что самое смешное, Лада не знаем, где ты находишься. На выбор места могло повлиять все что угодно: от случайного воспоминания до любой внешне не мотивированной ассоциации. Так что разбираться с этим тебе придется в одиночку. Ясно только, пожалуй, одно: ты где-то под землей, вернее под скальной породой, поэтому ты так хорошо заэкранирован.

Черты лица, одежда и фигура Ангела вдруг начали изменяться, потекли, как смытая водой краска, и превратились вдруг в фигуру военного, чем-то напоминающую маршала Жукова в исполнении артиста Ульянова.

— Слушай боевой приказ. Твоя задача минимум — вернуться в собственное тело и выбраться на поверхность. Как только ты появишься в зоне обнаружения, твой учитель придет к тебе на помощь. Как это произойдет, не знаю, но он обязательно что-нибудь придумает.

Маршал произносил все это, прохаживаясь взад и вперед, чеканя шаг и утверждая окончание каждой фразы рубящими, словно кавалерийской шашкой, движениями руки. Внезапно он остановился напротив тупо открывшего рот Кирилла и, вернув себе прежний облик, произнес:

— Напугал? Извини, не хотел, но все, что я сказал, все правда. У тебя нет другого выхода. Или ты выбираешься наружу, или умрешь окончательно.

И не дав Кириллу опомниться и возразить, продолжил:

— Все! Твое время истекло. Тебе пора возвращаться. Удачи тебе, парень. И прошу учесть, я не горю желанием видеть тебя здесь в ближайшее время. Спасибо, что дал возможность повспоминать земную жизнь, и передавай Асперу привет от Тревела Лесса.

Ангел хлопнул в ладоши, и все исчезло.

Глава 8

Кирилл очнулся и ничего не увидел. Его окружала густая, какая-то липкая темнота и абсолютная тишина. Такая тишина давит на барабанные перепонки похлеще рева реактивного самолета. В такой тишине, сдобренной полной темнотой, звуки начинают рождаться в голове. Начинает казаться, что ты слышишь скрежет собственных мыслей, весьма не оригинальных в предлагаемых обстоятельствах. Чтобы хоть чем-то разбавить окружавший его зрительно-слуховой вакуум, а возможно, от охватившей все тело ноющей боли, Кирилл застонал. Впрочем, стон этот не то чтобы песней, а стоном-то назвать было нельзя. Так хрип какой-то невнятный. Но все же звук. И Кирилл его услышал. И это уже было хорошо.

— Я дышу, я слышу, я могу издавать звуки, я, наконец, чувствую боль — значит, я жив, — это была первая внятная мысль. — Осталось понять, где я и как отсюда выбраться. — Кирилл попытался пошевелить рукой, и все тело пронзила острая на грани терпения боль. Лоб мгновенно покрылся холодным потом. Несколько соленых капель стекли по губам, и Кирилл, вдруг осознал, что страшно хочет пить. Он уже не знал, радоваться ли постепенно возвращающимся к нему чувствам и ощущениям или огорчаться. Все они несли ему пока только боль и страдания. Он жадно слизывал капли пота, отовсюду, куда доставал его язык. Попытка поднести к лицу руку вновь пронзила тело нестерпимой болью, и Кирилл потерял сознание.

Очнувшись некоторое время спустя, он долго лежал, не предпринимая попыток пошевелиться, прислушиваясь к организму и к странным звукам вокруг. Странно, но той абсолютной тишины, которая встретила его в первый раз, не было. Возможно, он и очнулся от этих непонятных и оттого пугающих звуков. Пространство вокруг него пыхтело, сопело, топталось множеством неторопливых шаркающих ног. Казалось, что весь личный состав дома престарелых астматиков вывели на принудительную прогулку. Старички недовольно бухтят себе под нос, с трудом делая первые шаги, но двигаются. И уже не в силах преодолеть инерцию движения, переставляют свои старческие ноги в попытке сохранить равновесие и двигаются, двигаются в неизвестном направлении и с неизвестной целью. Кирилл попытался позвать на помощь, но пересохшее горло не издало ни звука. Даже примитивный хрип не получился. Более того, пока Кирилл был без сознания, его губы распухли, кожа на них натянулась, став тонкой, как папиросная бумага, и лопнула при первой же попытке открыть рот. По губам потекла сукровица, нестерпимо соленая, и, вообще, соль ощущалась намного острее и ярче, чем раньше. Казалось, что сам воздух насквозь пропитан ею. Попадая в ранки на губах, соль разъедала их, еще более умножая страдания человека. Но более всего мучили Кирилла не физические страдания, а неизвестность и чувство абсолютной беспомощности. Кирилл потерял чувство времени и, пытаясь хоть как-то определить свои координаты на временной шкале, принялся считать дни и ночи, ориентируясь на свои периоды беспамятства, приняв их за сон. А периоды, когда он приходил в сознание, — за день. Однако ничего из этого не вышло, Кирилл быстро сбился, но успел заметить, что 'дневное' время заметно сокращается и 'ночь' приходит все чаще и чаще. 'Надо что-то делать, — подумал Кирилл. — И прежде всего, надо успокоиться'. Он, как смог, сделал дыхательную гимнастику, расслабился и, включив внутреннее зрение, как учил его Дед, произвел тщательный осмотр своего организма. Результаты осмотра были малоутешительны: переломы левой руки и ноги. Видимо, именно ими он шарахнулся об каменную стену, когда влетел сюда, сильный вывих правой, ушиб головы, с явными признаками сотрясения мозга, несколько неглубоких ран и ссадин. Ничего угрожающего жизни, но из-за соли, присутствовавшей, казалось, всюду, раны эти доставляли Кириллу жуткие мученья. В общем, если не делать резких движений, то жить можно. Если бы не соль, жажда и полная неопределенность...

— Значит, это Ладушка мне удружила? За что, спрашивается? Вернусь домой, точно выпорю, — Кирилл попытался взбодрить себя руганью, однако горло по-прежнему отказывалось работать, издавая еле слышные хрипы. Так что ругаться пришлось мысленно, что само по себе было гораздо менее эффективно. Ничто так не повышает мужчину в собственных глазах, как произнесенное вслух и к месту бранное слово. Сомнительный, конечно, постулат, но иногда срабатывает. Немного успокоившись и взяв себя в руки, Кирилл принялся размышлять о своем незавидном положении. Судя по обилию соленой пыли в воздухе, это была какая-то соляная пещера или даже шахта. Раз есть пещера или шахта, значит, у нее должен быть вход и выход, последнее, конечно, предпочтительней. Чтобы найти выход, нужно двигаться. Чтобы двигаться, нужны ноги и руки. Кирилл мог включить ускоренную регенерацию тканей, но переломы со смещением, необходимо было сначала правильно собрать, а на это нужно было много энергии, которой в истощенном организме итак почти не осталось. Можно было бы дождаться, когда руки и ноги заживут сами, и потом уже выбираться отсюда, но жажда и соль вряд ли оставят ему столько времени. Скорее всего, они убьют его намного раньше. Странно, но почему-то совершенно не хотелось есть. Или это своеобразная реакция организма на стресс, или просто прошло слишком мало времени с момента его появления здесь. Они как раз весьма плотно подкрепились картошкой с тушенкой и овощами, присланными бабой Тоней. Сладкие сочные помидорчики, и крепкие хрустящие огурчики, не менее сладкие и сочные. СОЧНЫЕ! М-м-м-м!!!

— Стоп. Не хватало еще себе и голод накликать,— подумал Кирилл, — если я в той же самой одежде, что был на озере, а с чего бы быть по-другому, то в кармане на левом предплечье у меня лежит фонарик, а на правом бедре закреплены ножны с отличным охотничьим ножом.

Превозмогая боль, Кирилл дотянулся правой рукой до кармана и достал фонарик.

— Ну вот, жизнь налаживается, — неверный свет небольшого светодиодного фонарика узким лучом осветил окружающее пространство. Воздух в луче света искрился и переливался, как будто это была алмазная пыль. Впрочем, судя по раздражению на губах, глазах и ранах на теле, это, к сожалению, были не алмазы, а обычная соль. Хотя, откуда Кириллу знать вкус алмазов?

— Интересно, кто-нибудь пробовал добавлять в пищу алмазную пыль по вкусу?

Итак, это действительно была пещера, и, судя по тому, что выхватывал луч, размеры ее были огромны. Ближайшая стена, однотонного грязно-серого цвета, была вся испещрена достаточно глубокими бороздами, явно не естественного происхождения. Судя по всему, это была шахта, где добывали соль. И это было хорошо. Значит, рядом должны быть люди. Однако оптимизм Кирилла быстро улетучился. Осмотревшись внимательно, он понял, что других следов человеческой деятельности: фонарей, проводов, рельсов, деревянных подпорок и прочих известных Кириллу шахтерских принадлежностей — видно не было. И это уже было плохо. Значит, шахта заброшена и заброшена давно. Остается одно — выбираться самому. Плохо, что Кирилл по-прежнему не чувствовал ни малейшего дуновения ветерка, пыль в воздухе висела неподвижно, медленно опускаясь вниз лишь под действием силы тяжести. Вход, видимо, завален или находится очень далеко.

— И непонятно, в какую сторону идти, хм ... идти или уж ползти, хотя бы. — Кирилл попытался определить направление входа по направлению борозд на стенах, справедливо полагая, что неведомые ему добытчики соли постепенно продвигались от входа в глубь шахты. Если предположить, что удар киркой наносится сверху вниз, то более высокий от пола конец борозды на стене укажет направление, откуда начинался удар кирки по стене, следовательно, оттуда и пришел человек. Значит, в эту сторону и нужно двигаться. Путем несложного статистического исследования Кирилл определил направление своего движения и выключил фонарик. Нужно было экономить батарейки, мало ли что. Первая же попытка двинуться с места принесла ему боль и напоминание о переломах. Пришлось достать нож и, упираясь лезвием в пол пещеры, начать по сантиметру продвигаться в выбранном направлении. В темноте, периодически ощупывая стену, опасаясь далеко отклониться от нее и заблудиться, Кирилл потерял ощущение реальности, думая лишь об одном: 'Еще движение, еще полметра, еще метр'. Периодически впадая в беспамятство, он, очнувшись, продолжал двигаться до тех пор, пока вновь не терял сознание. Однажды очнувшись, он снова услышал те самые звуки сопения и какой-то странной возни. В тот первый раз он решил, что ему в бреду померещилось. Сейчас же, услышав их повторно, он замер, судорожно размышляя, что делать: попытаться привлечь к себе внимание или затаиться и переждать. Все-таки вряд ли эти звуки могли издавать люди. 'Доброе' воображение тут же нарисовало толпу мертвецов, бредущую с тупым выражением лиц, пустыми глазницами и капающей слюной из открытых в немом крике ртов. Кирилл торопливо прогнал видение и решил, чтобы окончательно не сойти с ума от неизвестности, выяснить, кто или что издает эти самые звуки. Ничто не пугает так, как неопределенность. Кирилл прикрыл ладонью стекло фонарика и включил его, направив свет, пробивающийся сквозь пальцы, в пол. Затем медленно, по миллиметру, стал сдвигать луч по направлению к звуку. Мощности света хватало только на то, чтобы создать легкий сумрак в радиусе вытянутой руки. Но и этого оказалось достаточно. Прямо около лица, менее чем в полуметре, он увидел большой темно-серый, весь иссеченный складками столб. Ну, столб и столб, что он столбов не видал? Только этот столб был живой, по крайней мере, он двигался. Это настолько поразило Кирилла, что он, забыв об осторожности, убрал пальцы и открыл фонарик полностью. Рядом с ним стоял слон. Никаких сомнений. Слон, самый настоящий, живой, совершенно не обращающий внимания на человечка под ногами. Он лишь слегка покосился на вспыхнувший вдруг под ногой свет и продолжил то, чем занимался до этого. Огромными бивнями он царапал стену, а затем хоботом собирал осыпавшуюся на пол соль. Слабость Кирилла на этот раз сослужила ему хорошую службу. Животное, видимо почуяв его плачевное состояние, не счел появление человека в пещере для себя опасным и решил не обращать на него внимания, занимаясь своим, так нужным ему делом. Кирилл поводил фонарем из стороны в сторону. Слон здесь был не один. Их тут был не один десяток, а возможно и не одна сотня! Их тут было целое стадо. Просто чудо, что в потемках ни один из них не наступил на Кирилла. Стала понятна история происхождения следов на стенах. Это слоны своими бивнями, возможно, на протяжении многих веков прорыли эту пещеру. Кирилл понял, что следы на стенах оставлены не человеком, а слоном, а значит не сверху вниз, как он думал сначала, а снизу вверх. Отсюда малоутешительный вывод, что двигался он не к выходу, а с точностью до наоборот. И еще он понял, что самостоятельно ему не выбраться. Не соль с жаждой замучают, так слоны затопчут. Кирилл тупо смотрел, как слоны с методичностью огромных механизмов добывают себе соль, и в голове его одиноко билась малопродуктивная, но до боли знакомая любому русскому человеку мысль: 'Что делать?'. Некоторое время спустя, так и не нашедший ответа вопрос притащил за собой своего извечного спутника: 'Кто виноват?'. Вот тут ответ, совершенно не к месту зазвучавший вдруг под известную мелодию, был ясен: 'Конечно, Лада!!! Лада!!! Ну, кто ее не знает?'.