Когда смута утихла, и княжич помирился с отцом и братом, подкралась новая беда. Гронцы потребовали у Войсвета выдачи Гойдемира, убившего в смутные дни сына их воеводы. Князь дал согласие.

Правда, из разговоров челяди родился слух, будто при этом Веледар встретился с Гойдемиром и тайно пообещал: "Когда тебя повезут, смотри в оба: до Гронска ты не доедешь. Тебе помогут бежать, передадут от меня золото и оружие..."

Что до княгини, она точно знала: такой разговор был. Веледар потом сам рассказал ей о своем сговоре с братом.

Ладислава в глубине сердца боялась признаться даже самой себе, что не верит старшему сыну. Поздно вечером она не ложилась спать, стоя у распахнутых ставен.

Вольха осторожно вошла в покой. Наперсница часто проводила поздние вечера вместе с княгиней: то в беседе, то читая ей вслух, то помогая разматывать шерсть, а в жаркую пору ходила с ней на прогулку в сад.

Вольха поискала взглядом теплый вязаный платок — вон он, небрежно брошен на лавку, — подобрала, бесшумно подошла к княгине и закутала ей плечи. Княгиня тяжело вздохнула, поправила платок — пальцы в перстнях дрожали.

— Беспокойно, матушка?

— Чувствую сердцем, — сказала Ладислава, — не удастся Гойдемиру побег. Что-то пойдет не по-задуманному. Боюсь, потеряю его, — добавила она совсем уж неслышно.

-Не может быть, матушка... — попыталась утешить Вольха.

Княгиня подняла на нее измученный взгляд:

— Можешь ты выведать у своего Волха, кто будет охранять Гойдемира? Подкупить бы их... золота будет довольно, — она легко сняла с сухих пальцев один перстень за другим.

— Только вели, матушка-княгиня! — воскликнула Вольха. — Я Волха уговорю: он сам идет в охране! Ни о чем не беспокойся, матушка: он верный, надежный. Он княжича Гойдемира выручит.

В тот же вечер в саду Вольха дождалась жениха. Волх появился, протянул к ней руки. Вольха дала себя обнять и ответила на поцелуй, но сразу отстранилась.

-Ты знаешь, милый, княгиня Ладислава для меня — родная мать. Я бы что угодно для нее сделала. А теперь одна надежда на тебя. Сделай, что я попрошу, ради Ярвенны Избавительницы!

-Что надо-то? — с готовностью спросил Волх. — Тебе ни в чем не откажу.

-Может быть, трудное, опасное... Может быть, ты беды себе наживешь, — быстро заговорила Вольха. — Если любишь меня...

-Да люблю же! Что сделать? — нетерпеливо спросил дружинник.

Вольха рассказала все.

-Если княжич Веледар не спасет Гойдемира, спаси его ты, — закончила она. — Вот тебе от княгини, не скупись, — она сунула в руки Волху платок, в который были завязаны драгоценности.

Волх думал недолго.

— Будет по-твоему, Вольха. Я сказал, что тебе не откажу — и не откажу. Но сама знаешь, если такое дело, то и мне придется бежать. А ты будешь тогда меня любить, будешь меня одного к себе ждать? — склоняясь к ее лицу, спросил Волх.

— Буду! — Вольха сама обхватила его за шею. — Всю жизнь буду!

Всадники ехали широкой дубравой. С дубов поздно облетает листва. Березовые рощицы уже стояли голыми, а дубы шумели почти зелеными кронами. Листья на них держатся так крепко, что их еще успеет осыпать снег.

Гойдемира везли верхом, безоружного, окруженного стражей. У его сопровождения кони были резвее, чтобы он не вырвался. Но Гойдемир не противился. Он помнил, что говорил старший брат: жди, смотри в оба. В сопровождении Гойдемира ехали на две трети гронцы, на треть — даргородцы. Парень знал одно: спасения ему ждать от кого-то из своих.

Княжич пытливо вглядывался в лица даргородских дружинников. Кто из них в сговоре с Веледаром? На ночлеге у костра Гойдемир щупал под рубашкой образок — дощечку с изображением Ярвенны. Перед отъездом его пустили проститься с матерью. Княгиня вышла к нему побледневшей, воспаленные веки выдавали, что она не спала и плакала ночью.

— Едешь, сынок, — тихо сказала она. — Благословляю тебя в дорогу. Найти тебе свое счастье, повстречать людей, которые были бы верными друзьями, полюбили тебя, как ты того стоишь...

Княгиня Ладислава достала из шкатулки образок на шнурке и подошла близко к Гойдемиру, держа образ обеими руками на весу:

— Да хранит тебя наша хозяйка, как я бы тебя хранила.

Гойдемир низко склонился, и княгиня повесила образок ему на шею.

— Береги себя... А я буду надеяться, что пути снова приведут тебя на родную землю, — Ладислава наконец крепко прижалась к его груди.

Простившись, Гойдемир молча поцеловал образок. Мать и небожительница Ярвенна Даргородская сливались для него теперь в одной женщине, которая благословляла его в странствие.

До Гронска было рукой подать. Дубрава кончилась, впереди раскинулось некошеное дикое поле. Сердце Гойдемира нетерпеливо билось, образок под рубашкой нагрелся на горячей груди... Веледар обещал: "Жди на одном из ночлегов". Видно, нынче, а то будет поздно...

Ночь пришла темная, как зимой. Гойдемир лег у костра, завернувшись в плащ. Он измучился от бессонных ночей, а спать все равно не хотелось: душа ныла, а губы кривились в усмешке от странной мысли: "Уж не пошутил ли Веледар?". "Да нет, — одергивал себя Гойдемир. — Неужто он не боится обидеть мать? Ведь она не простит ему моей смерти..."

Один из даргородских дружинников подошел к сторожам.

-Дайте проститься с княжичем.

-Да он спит...

Гойдемир сел.

-Нет, не сплю.

Он узнал дружинника: у матери была наперсница Вольха, а Волх — ее жених.

-Ну, прощайтесь, — позволил сторож.

Гойдемир встал. Волх вплотную подошел к нему:

-Слушай, княжич. Кони все стреножены, а своего я распутал. Беги, я стражу задержу. За меня не бойся. Как сядешь верхом — свистни по-разбойничьи, это знак для нужных людей. Не оглядывайся: твой путь — к старому ветряку, где хотел ловить для княгини перепелку. В подполе на ветряке для тебя кое-что собрано, и верный человек ждет. Когда поклонюсь — беги к лошади... Прощай, княжич, — громче добавил Волх и поклонился Гойдемиру в пояс.

Гойдемир кинулся к лошадям. Доверяя Волху, он не оглядывался и не потратил ни лишнего мига, — добежал до коня, вскочил без седла, засвистел и поскакал прочь, скрываясь в ночной темноте. Он услыхал только крики за спиной и ответный свист из дубравы.

Волх поступил, как хотела Вольха. Он ждал, не подстроит ли сам Веледар брату побег. Тогда бы и Волху не пришлось идти наперекор его воле. Лишь когда стало ясно, что другого спасения не будет, он сделал для Гойдемира, что обещал его матери.

Сам Волх бежал в Хельдерику. В даргородской дружине служили и хельды, поэтому Волх немного знал их язык. Среди настоящих хельдов он не сумел бы выдать себя за сородича, но, воротившись в даргородские земли через год, среди местных крестьян легко сошел за парня по имени Хельг из Беркенфьолле. Летом он нанимался пастухом, а зимой охотился, и хвастался, что его возьмут в княжескую дружину. Деревенские так и подумали: хельдский батрак, явился в Даргород искать счастья.

Хельг и вправду вскоре отправился проситься в дружину. Так считали в деревне. А он сумел тайно подать о себе весть Вольхе.

Хельг вернулся в деревню несолоно хлебавши: на службу пастуха не взяли. Над ним посмеялись, а Хельг с тех пор перестал хвастать, наоборот, уже старался, чтобы никто не напоминал ему, как он дал маху. Как и раньше, с утра молодой хельд обходил дворы, играл на рожке и собирал коров и овечек в стадо, а вечером пригонял их назад.

С Вольхой он теперь мог видеться только зимой: княгиня отпускала девушку будто бы повидать родных, а Хельг якобы надолго уходил на охоту.

В Гронске и Даргороде была назначена награда за голову Гойдемира. Веледар догадывался: к побегу приложила руку мать. Но старшему княжичу пришлось делать вид, что и он вздохнул с облегчением. Он нарочно позволил утечь за запертые двери слуху, что Гойдемиру дадут бежать. Веледар хотел, чтобы ни мать, ни Даргород не винили его потом в братоубийстве, а вина за гибель Гойдемира ложилась только на его несчастную звезду: что брат задумал его спасти — а не вышло. Кроме того, доверившись Веледару, Годйемир сам не предпринял бы ничего для своего спасения, а спокойно дал бы себя отвести на плаху.

Князь Войсвет тоже смолчал, но крепко запомнил, что жена хитростью вмешивается в его дела. С тех пор муж совсем забыл о ней, как будто был бобылем.

Спустя несколько лет Гойдемира простили в Гронске на важный церковный праздник. В Даргороде зашевелилась молва, народ ожидал возвращения младшего княжича. Но тот пропал, может, и совсем сгинул на чужбине.

Ладислава и ждала, и оплакивала его. Потом пришло странное письмо из Анвардена о безвестном бродяге, позабывшем свое имя. Княгиня совсем всполошилась. Она просила: пусть незнакомца привезут к ней, чтобы она сама посмотрела на него, но ее мольбы некому было слушать. Веледару, поехавшему поглядеть на бродягу, Ладислава с горящим взглядом сказала: "Помни: обманешь, отречешься от брата, я тебя прокляну!". Но Веледару было больше обидно, чем страшно. Мать сама хороша: "обманешь!" — а ради Гойдемира и она обманет, не задумается.

На это и досадовал Веледар: что мать, ослепленная своей бабьей любовью к младшему, не видит, как, защищая его, готова нанести ущерб мужу и старшему сыну.

Веледар не желал бы Гойдемиру беды, если бы Гойдемир не стоял у него на дороге. С какой охотой старший сын прямо сказал бы матери: "Зачем тебе его тревожить? Ведь, говорят, он живет в Анвардене с женщиной, не бедствует, что ему еще надо? Пусть это даже Гойдемир! Чего ты хочешь, мать, — прижимать его к сердцу?".

Веледар не хуже отца понимал, что значит возвращение Гойдемира: новые надежды даргородцев, "княжич, защити!", опять смута. Гойдемира не должно быть, и лучше, если он лишится памяти, чем жизни.

Веледар съездил в Анварден, чтобы поглядеть в лицо помешанному бродяге.

Тот, видно, долго скитался, и изменился внешне, но такое сходство не может быть случайным! Все родное — и изгиб бровей, и очертания губ, только знакомые серые глаза как бы чужие: не узнают. Веледар пристально вгляделся в лицо брата и произнес: "Не он...".

Веледару теперь чудилось, что это воля самого Вседержителя: смутьян Гойдемир лишен памяти за свое противление власти.

Волх сидел на берегу озера и играл на можжевеловой дудке. Торговый обоз из Залуцка остановился на ночевку.

Волху теперь надо было решить, махнуть ему рукой на помешанного княжича и ехать назад в Даргород или напоследок еще попытать счастья — поговорить с ним? Но тот же сказал: "Брось... Не надо мне ничего рассказывать".

Дайк подошел к берегу и остановился за спиной Волха, слушая его дудку и ветер в прибрежных камышах. Волх обернулся, но играть не перестал.

-Что там, в Даргороде? — наконец тихим голосом перебил его Дайк.

Волх отнял дудку от губ.

-Да невесело... В Даргороде нынче война. Гойдемир, говорили, вернулся. Надежда была на него. Ждали, поверили... Вот я нашел тебя. Эх... Видно, был у Даргорода заступник, а теперь нету. Лучше бы уж ты совсем не показывался на нашей земле. Хоть не ждали бы тебя, княжич.

Судьба Даргорода наконец созрела, и спор о ней должен был решиться. Когда отец еще лежал на смертном одре, княжич Веледар почуял это. Гойдемир шастает по приграничью: значит, со смертью старого князя поднимется бунт.

Настала пора завершить их с братом тяжбу.

Веледар написал королю Анвардена послание с просьбой о помощи. Он писал, что стоит за правое дело: за то, чтобы укрепить законную власть и искоренить простонародные предрассудки. "...Но самозванец под именем моего брата Гойдемира смущает против меня народ. По нашему неразумию и беспорядку, дружина мне плохая опора. Ради любви анварденского государя к вере и к справедливости, надеюсь, что не оставит меня и пришлет свое войско для усмирения смуты..."

Переговоры были начаты еще при жизни князя Войсвета. Анварден ответил на этот призыв. Поддержку богоизбранной власти взял на себя рыцарский орден орминитов. Командор ордена призвал западное рыцарство добровольно, за собственный счет снарядиться на помощь князю Даргорода и послужить ему защитой против бунтовщиков.

Спесь чужеземцев, которые объявили себя спасителями, стала последней каплей: начался бунт. Вардские рыцари не подчинялись даргородскому князю. Они сами выступали против простонародья, под собственными знаменами, видя в восстании черни покушение на священный миропорядок.

Над озером шумели камыши, по воде пробегала легкая рябь. Волх, вертя дудку в руках, рассказывал:

-Теперь лишь на хозяйку Ярвенну надежда. Только ведь даже явись она сама, варды ее не послушают. И так уже в церквях говорят: мол, если кто повесит на Ярвеннино дерево ленту, того считать язычником и бить кнутами. Они, глядишь, и ее саму скоро мятежницей объявят...

-Послушай, Волх, — пересохшими губами спросил Дайк. — Неужели никто, кроме Гойдемира, не может защитить Даргород? Что такое Гойдемир? Один человек. Пусть он знал свою землю, знал, как воюют даргородцы, даже многих знал просто по именам! Но не богатырь же он, чтобы одному порубить вражье войско. Он... А тем более я. Разве что-нибудь решит возвращение... такого Гойдемира?

Волх задумчиво смотрел в озеро.

-Ну! Не богатырская сила от него нужна. Войско вести — и то при случае найдется какой-нибудь умелец. Будет день, будет и дело. А Гойдемир — он и есть Гойдемир. В него Даргород глядится: глядится и видит свою судьбу. Гойдемир всегда разделял судьбу Даргорода. Он и хлеб ел с нами, и на Ярвеннину поляну на игрища ходил, и отдельно от нас никогда не живал... Вот затем он и нужен... А не чтобы в одиночку вардов рубить, — Волх снова поднес дудку к губам.

Дайк ушел к Гвендис в кибитку. Сполох прилег у костра. Рядом с ним растянулся Серый, положив голову на толстые лапы.

Хельдское шерстяное платье уже не скрывало живота беременной Гвендис. Сама она, впрочем, похудела. Она сильно загорела под летним солнцем, а длинные волосы выцвели. Гвендис вплела в них несколько полевых цветков.

-Я хочу поехать в Даргород с Волхом и объявить себя княжичем Гойдемиром, — сказал Дайк. — Если ехать, то прямо сейчас, а то будет поздно.

— Да, да... — тихо повторила Гвендис.

-Я не сумел разделить судьбу Сатры, но я должен разделить судьбу Даргорода — говорил Дайк. — Вот образок Ярвенны на моей груди. Я должен быть защитой ее земле.

-Да, — снова сказала Гвендис.

Ей не хотелось, чтобы из-за нее Дайк упустил нить своей судьбы — или то, что считает ею. Дайк никогда не будет принадлежать только себе и ей, это Гвендис уже поняла. Вот снова в их жизнь ворвалась сила, взывающая к его совести...

-Я верю, что тебе все удастся. Конечно, поезжай. Постарайся только об одном: берегись вражеского меча и стрелы.

-Гвендис, я буду очень спешить, чтобы вернуться к тебе, — обещал Дайк. — Сполох довезет тебя до Анвардена. С обозом вам будет безопасно. Жди меня. Я приеду — и все, мы никогда больше не расстанемся.

-Я не оставлю тебя одного, — спокойно ответила Гвендис.

Дайк поднял на нее взгляд:

-Но со мной нельзя!.. Это война, я — самозванец. Тебе надо скорее домой, ты носишь ребенка.