-Не беспокойся. Садись на коня и скачи, — продолжала Гвендис. — Ты решил разделить судьбу Даргорода, и я тоже решила ее разделить, раз это твоя судьба. Ты не должен мне ничего запрещать, Дайк, как я ничего не запрещаю тебе.

-А ребенок, Гвендис?.. — Дайк посмотрел на ее живот. — Ты сумеешь сберечь ребенка?

Она тихо засмеялась.

-Я обоих вас сберегу...

Окно в покое княгини было открыто. Ладислава сидела на лавке, положив тяжелую книгу на подоконник. Перед ней на расписном блюде лежало несколько крупных золотистых яблок.

Видя, что старая княгиня давно уже ничего не ест, Вольха старалась подавать ей хотя бы лакомства: яблоки, мед. Но Ладислава не притронулась и к яблокам, просто оставила их для красоты.

Зимой умер муж. Князь Войсвет, высохший и седой, перед смертью позвал ее проститься. Княгиня взяла его бессильную руку. Хотя последние несколько лет Войсвет не заходил на половину жены, но пока он был жив, Ладислава все же не чувствовала себя такой одинокой. А с его смертью ей стало казаться, что и она погребена в могиле.

Веледар тоже не навещал матери. Ладислава и сама не хотела его видеть. "Нет младшего сына, а старший точно не мой", — иногда просыпалась она по ночам от мысли, обжигавший ее, как кипяток.

Дни Ладиславы были похожи один на другой, и только очень большие новости проникали за стены ее покоев. Так, она знала, что Веледар призвал из Анвардена помощь.

А потом Вольха принесла слух, что Гойдемир вернулся. Ладислава выслушала весть, как каменная, но когда осталась одна, закрыла лицо руками. Если это правда — то один брат убьет другого. Старший или младший сын останется жив с кровью брата на руках, а может, погибнут оба, потому что война — это не суд, где один остается правым, другой — виноватым.

Впрочем, Веледар клялся, что Гойдемир — самозванец. Но Ладислава не знала, чему верить. Для нее потянулись долгие, пустые недели, и княгиня потеряла остатки сна.

Она с жадностью ждала любых новостей, которые только могла раздобыть для нее Вольха.

И вот однажды наперсница вбежала рано утром:

-Матушка, Гойдемир разбил вардов и идет на Даргород! И Волх с ним!

У Ладиславы подкосились ноги, и она тяжело опустилась на лавку. Вольха засуетилась, поднесла воды, хотела помахать вышитым платочком, — но Ладислава сделала властный знак, чтобы садилась и рассказывала.

-Говори все по порядку, — велела она.

На беду, сама Вольха знала лишь то, что носила молва по улицам. Варды, мол, задумали окружить Гойдемира и разделили свое войско, пошли наохват. А княжич, наоборот, собрал все силы в кулак и быстро, лесом, оврагами — вперед, и в бой, и по частям разбил рыцарей раньше, чем они снова успели соединиться.

— А еще говорят, что Гойдемир и сам ранен... — неуверенно добавила Вольха. — А что за рана — неизвестно, с чужих слов не понять. Только, наверное, нетяжелая, раз он сам едет с войском.

-Ранен?..

Княгиня выпрямилась и вдруг с неожиданной силой встала с лавки, порывисто отстранила девушку, которая хотела ее поддержать.

— Вольха! Едем к нему. Чем раньше, тем лучше. Я сама должна поглядеть!

-Как ехать, матушка? — растерялась наперсница.

Глаза княгини блестели, она как будто сбросила десятка два лет.

-Ты молодая, бойкая, придумай, как! — властно произнесла Ладислава. — Оденемся купчихами или крестьянками, поедем хоть на телеге, никто нас не узнает. Давай, собирай меня поживее. Чтобы сегодня, самое позднее — завтра выехать.

Дайк с Волхом поскакали в Даргород во весь опор, останавливаясь только, чтобы дать отдых лошадям. В попутных деревнях Волх открыто говорил крестьянам: вот, княжич Гойдемир возвращается в Даргород, слава ему! Кое-кто прямо на месте присоединялся к Гойдемиру, и они продолжали путь уже не вдвоем, а с небольшим отрядом.

Дайк все меньше сомневался в себе. Он видел, что дело идет своим чередом, его собственное предназначение просто и ясно. Он появился в ратном стане даргородцев под радостные клики и упреки за промедление. У народного войска были свои вожаки. На их совете было решено положиться на местных проводников, подняться и идти на рыцарей неожиданным и быстрым переходом.

Дайк повел в сражение головной полк. Гойдемир должен был принести своему войску победу. Это был бы залог, что с ним явилась удача. Оставалось надеяться, что самого княжича минет вражеская сталь.

Но бой был так тяжел, что первые ряды как будто перетерло между жерновами. В головном полку многие полегли, и самого Дайка нашли с рассеченной грудью, правда, живого, — от смертельной раны спасла кольчуга.

Из головы войска Дайк переместился на телегу в обоз, но мог не жалеть о своей пролитой крови. Эта победа сделала окончательный разгром вардских рыцарей неизбежным. Гойдемирова рать объявила его князем, Веледара — низложенным, и двинулась на Даргород.

Князь Веледар провел в столице молебен, приказав просить Вседержителя, чтобы не дал низложить богоизбранную власть ставленнику черни. Но тут даже священство раскололось: многие служители храмов были обижены поношением "старой веры" — исконно даргородского почитания вестницы Ярвенны. Если в столице священство еще поддерживало Веледара, то едва ли не во всех бедных сельских приходах провозглашали пожелания здоровья и долгих лет Гойдемиру. В Даргороде стало сразу два князя.

Войско Гойдемира остановилось за селом у реки, раненых крестьяне разобрали по избам. Продвижение княжича Гойдемира по даргородской земле было щадящим: ратники из окрестных сел — не чужеземцы-наемники и не воины по ремеслу, а люди, которым вот-вот возвращаться к семьям. Из-за этого они берегли свой покой и совесть и чурались насилия и грабежа.

...За бревенчатой стеной слышались шаги, стук чугунков возле печки, разговоры — а потом вдруг надолго наступала тишина. Хозяйка избы, где раненый Дайк лежал на лавке, иногда наведывалась узнать, не нужно ли ему чего. Дайк открывал глаза — и видел над собой низкий потолок с привязанными пучками заготовленных на зиму трав. То по ним скользил луч солнца, то делалось сумрачно — шло время. Рядом с лавкой стояла кружка с холодным кислым питьем — хозяйка намешала меду, шиповника, сушеных ягод, но у него не было сил дотянуться. Она подходила и сама подавала ему пить. Лоскутное одеяло казалось тяжелым, да еще в ногах свернулся полосатый кот.

Дайку чудилось, что изба кружится вместе с ним, как лист на реке. А порой ему начинало казаться, что он в большом, просторном, красиво убранном покое. Он был маленьким ребенком, и знал, что все сундуки и лавки высокие, ему по грудь. На полу в этом покое они с братом пускали волчок. Но сейчас он лежит здесь один, и матери нету. Лучше бы она скорее пришла и снова дала ему прохладного питья, посидела бы рядом, спела бы ему песню про кота, у которого колыбелька золота... Но матушка ушла, и ему одиноко. Ах, нет! Вот она уже и возвращается: вот ее голос в сенях. "Где он? — спрашивает она. — Где он?..". Дайк вынырнул из полусна-полубреда: бревенчатые стены, связки зверобоя под потолком, золотистые от заката — косые лучи бьют в маленькое окно, в них пляшет пыль...

-Матушка, я здесь! — позвал он, и быстро сел, опираясь на руки.

Одеяло упало на пол, кот тяжело спрыгнул с лавки. У Дайка потемнело в глазах. Из сеней в избу вошла женщина — его мать.

Ладислава кинулась к нему, чтобы поддержать, но не успела: парень навзничь упал обратно на лавку. Княгиня вгляделась в загорелое от житья под открытым небом лицо с мучительно приоткрытым ртом: это был ее сын. Его волосы и борода выцвели, черты стали непривычно мужественным, но это был Гойдемир, которого мать не видела семь лет.

-Вольха, принеси воды! — кликнула княгиня наперсницу.

Грудь Гойдемира была обмотана холстиной: ее было видно через распахнутый ворот рубахи. Поверх повязки лежал испачканный в засохшей крови образок Ярвенны. Чуть выше образка темнела круглая узорная подвеска из старого серебра.

Ладислава помогла сыну сменить положение, поправила подушку. Гойдемир пришел в себя раньше, чем Вольха подала воду, и схватился за руку матери...

Полосатый кот свернулся на коленях у княгини, громко мурлыча. Ладислава улыбалась сквозь слезы. Память больше не отказывала Гойдемиру. Он вспомнил мать прежней, — и изумился, насколько она постарела, какой сухой и легкой стала ее рука, которую он держал в ладони. Платок сполз на плечи, и было видно, как много седых прядей теперь в ее волосах.

"Сохранила мне сына Путеводительница", — думала Ладислава, поглядывая на испачканный кровью образок. Все годы ожидания, пустые годы, проведенные в затворничестве, показались ей вдруг кратким и легким временем.

Гойдемиру было еще трудно говорить, но он рассказал матери главное: откуда взялся слух, будто он — самозванец.

-Я ведь сам только нынче узнал, что я не самозванец, а и впрямь княжич Гойдемир. Так далеко ездил — и приехал ни с чем, — он улыбнулся матери. — Даже перепелку тебе не поймал.

Тут ему подумалось про Гвендис: "Нет, поймал-таки перепелку!". Но он не сказал о ней сразу, а продолжал по порядку.

Семь лет назад покинув родину, Гойдемир бежал на запад. От матери он с детства свободно знал несколько языков: в девичестве Ладислава хотела стать послушницей и даже просила родителей не отдавать ее замуж — ее привлекало книжное учение.

В Анвардене Гойдемир нанялся на торговый корабль: за молодость и силу его взяли палубным матросом. Но за три года он превратился в лихого марсового с въевшийся в ладони смолой. Гойдемир уже подумывал, не побывать ли ему тайком дома, и собирался уволиться с судна, как только оно придет в Ирменгард. Но судьба моряка мало зависит от него самого.

Небольшие торговые корабли не брали на борт охрану: в случае стычки с морскими разбойниками матросы расхватывали в оружейной самострелы и тесаки и сами давали отпор. Гойдемир уже побывал в таких переделках. Вместо тесака у него был собственный меч, а его мастерство в драке бывало настоящим спасением для судна.

Как-то по пути в Анварден Гойдемир нес вахту, с высоты мачты внимательно оглядывая даль. Путь кораблю освещала большая луна. Гойдемир называл про себя созвездия именами, которыми они зовутся в Даргороде: Коромысло, Пахарь, Пес, Ладья. Внезапно он заметил чужие паруса и крикнул:

-По правому борту судно!

Скоро не осталось сомнений, что придется отражать нападение. Матросы поспешно вооружались. Засвистели стрелы, с глухим звуком ударяя в борта и надстройки, и трехлапые якоря-кошки с привязанными к ним канатами в одно мгновение крепко связали между собой оба корабля. Брань, крики, стоны, мелькание тел и звон стали, засаленные волосы и бороды, дикие взгляды, кровь на прежде чистых досках палубы — все это в один миг превратило лунный мирный вечер в кипящий котел. Гойдемир бился, как медведь, которого травят собаками на пиру, и рядом с ним в круговой обороне столпились матросы купеческого судна. Их упорство вот-вот могло переломить ход боя.

Но Гойдемир вдруг отступил, и рука его опустилась перед новым врагом. Это был мальчишка-подросток, загорелый и гибкий, с легким изогнутым клинком в руке.

-Прочь! — свирепо крикнул ему Гойдемир, опустил меч и погрозил кулаком.

Мальчишка бросился ему в ноги и всем телом толкнул под колени. Гойдемир распростерся на палубе. Сразу несколько человек насели на него, не давая подняться...

Пленных притащили на полубак. Гойдемир нашел глазами мальчишку-разбойника: тот с видом знатока разглядывал отобранный у него меч. Тяжелый даргогодский клинок он с видимым трудом держал двумя руками.

Пленников перевели на разбойничье судно. Несколько чужих матросов спустились в трюм купеческого корабля, оттуда донесся ритмичный стук, потом они вернулись. И скоро торговец стал погружаться в море. Разбойники затопили его, пробив днище.

Но уже приближался срок, когда их собственному судну придстояло отправиться в царство рыб. Спустя несколько дней налетел сильный шторм. Так Гойдемир и оказался в море у западного побережья в кандалах, которыми успел опутать обломок мачты. С этого началась жизнь бродяги Дайка: его полуживого носило по воле волн, пока он не потерял память.

Войско Гойдемира продолжало поход на Даргород, по дороге разрастаясь от пополнявших его добровольцев.

Сам Гойдемир еще не садился верхом, его везли в устланной сеном телеге. Он берег силы, чтобы в предстоящем бою удержаться в седле. До сих пор Гойдемир вставал только один раз: приказал подать себе кафтан и пошел к пленным вардам, надо было решить их участь.

Вардских наемников толпой гнали в обозе, и с рыцарями поступили не лучше: прикрутили их веревками друг к другу.

Среди пленных был сьер Денел из Анвардена. Он не ожидал увидеть Гойдемира на ногах: тот удар поперек кольчуги рыцарь нанес собственной рукой и надеялся, что убил самозванца. Сьер Денел должен был это сделать, чтобы разрешить неразрешимую загадку. Сияющий небожитель и бунтовщик не вправе жить в одном человеке, Вседержитель не может противоречить себе самому. Сьер Денел много думал о своей тайне, и когда она оказалась необъяснимой, решил покончить с ней ударом меча. Когда варды узнали, что княжич Гойдемир идет впереди головного полка, лучшие из рыцарей попытались пробиться к нему и скрестить с ним клинки. Сьер Денел оказался самым отчаянным из них. Они с Гойдемиром третий раз в жизни встретились в поединке, но первые два раза остались за северянином, а в третьем взял верх сьер Денел. Гойдемир упал из седла под ноги лошадям, но загадка для сьера Денела не разрешилась: он недостаточно глубоко рассек грудь человека, в котором она жила.

Гойдемир не узнал сьера Денела в толпе пленных. У него мутилось в глазах, и все расплывалось. Впрочем, он и не догадывался, кто ранил его в бою: Денел дрался в закрытом шлеме. Гойдемир обвел вардов невидящим взглядом.

-Насильников и грабителей — в петлю, — тихо сказал он и обернулся к крестьянам. — Ищите своих обидчиков.

Войско вардов не так давно проходило здешней дорогой, к ним у сельчан имелся счет. Гойдемир велел оповестить жителей, что будет княжеский суд. Крестьяне и ратники, родом из здешних мест, вплотную подошли к пленникам, вглядываясь в их лица. Раздались надрывные женские голоса:

-Вот этот!.. Вот он!..

Гойдемир сделал знак поставить осужденных в стороне. Те выходили, понурив головы, или сопротивлялись с криком, и их приходилась вытаскивать под руки. Какой-то худощавый старик задумчиво рассуждал сам с собой, стоя напротив помертвевшего молодого варда:

-Вроде это был ты, паршивец, а может, и нет... ну, ладно... Живи...

Когда опознание было закончено, Гойдемир окинул взглядом безмолвную кучку обреченных.

-Кто хочет своего обидчика простить?

Он по-прежнему говорил тихо — от слабости из-за раны, но Волх громко повторял его слова, точно глашатай. Крестьяне заколебались между желанием отомстить и не менее сильным желанием не брать бремени на душу. Наконец несколько человек заявили, что щадят своих обидчиков. Об остальных, среди которых было пятеро рыцарей, Гойдемир распорядился: