Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

— Эй, русский. Я говорить буду. Я — Русава. Вдова... да, вдова нашего кудатя. Он... вон его голова. Возле твоих ног. У нас нет воинов, у нас нет мужчин. Женщины решили: мы выходим. Поклянись верой христовой и душой бессмертной, что не сотворишь нам зла.

Э-эх, женщина... Ну разве можно заключать так соглашения с "экспертом по сложным системам"?

Поклясться "верой христовой"... Да хоть какой! — Я не верю в бога.

Бессмертной душой? — А она есть?

"Не сотворишь зла" — А ты знаешь что такое "зло"? И не будешь ли ты сама просить о сотворении одного "зла" во избежание другого, большего?

— Врёт, точно врёт! Сучка, подстилка поганская!

— Самород, чего ругаешься?

— А ты не понял? "Русава" — означает "русская женщина". Говорит по нашему чисто. Значит — не дитём сюда попала. Жила с этим... кудатей. Ублажала его, падла курвёная...

— Мало ли какие бывают обстоятельства...

— Ага. Только моя своего гада — зарезала. Её живьём в землю... А эта...

Надо, всё-таки, с Самородом по душам поговорить. Какая-то у него непростая история. Впрочем, в пограничье — "простых" историй не бывает.

— А чего у соседей так орут? Будто мы их уже режем?

— Озлились, что бабы решают. Не по обычаю.

* * *

Ну, типа "да". Матриархат, матрилокальность в здешних народах — относительно недавнее явление. Выкорчёвывалось... болезненно. Следы этой "войны родственников" видны в фольке и 21 в.

В русском языковом обороте можно услышать: "У, змеища!", "Твоя змея дома?". Здесь змея — семиголовая:

"Сонная, вздохнула тяжело Сэняша

И запричитала на весь лес, рыдая:

— Я тебя, пригожий парень, умоляю!

Поклонюсь тебе я, Текшонь, трижды в ноги!

Не руби мечом мне голову седьмую!

Ой, не отрывай ты мой язык последний!

Все мое богатство, Текшонь, ты получишь

И коня, что скачет, словно легкий ветер.

— Получу и так я все твое богатство.

Все равно, Сэняша, конь твой моим будет.

— Белая береза у меня дочь, парень.

И ее, красотку, подарю тебе я.

— Я и дочь, Сэняша, получу задаром

И рабыней черной сделаю красотку".

Какой торг, слюшай?! Самэц пришёл! Всё твоё — моё! За так! Видишь какой у минья "так"?

Интересно сравнить бой Текшоня и Сэняши с боем Добрыни и Змея Горыныча. Кто на кого нападает, как, где, по какому поводу. Впрочем, об особенностях угро-финского фолька по сравнению со славянским, я уже... Герой Калевалы обманом продаёт брата в рабство, выкупая собственную свободу.

Так ведь и история Иосифа Прекрасного началась с аналогичного эпизода! А потом-то как развернулась! Хищные коровы из реки полезли! Во сне! В смысле: во сне фараона.

Может, мы какие-то неправильные? Что, хоть в сказках — своих не продаём?

* * *

Глава 371

Пришлось вступиться за "переговорщицу". Когда из соседнего "куда" стали пускать стрелы и кидать копья и камни во двор к Русаве. Наконец, ворота открылись и оттуда начали выходить люди. Женщины с детьми, с узлами. Тянущие коров и навьюченных лошадей.

Мои ребятки быстренько заскочили во двор. Стоило моим стрелкам появиться на частоколе со стороны соседнего двора, как и те открыли ворота. За полчаса непрерывного воя, плача и причитания всё население селения его покинуло. "Рой" — вылетел.

Две сотни душ, барахло, скот были направлены "за угол" — в устье близлежащего оврага.

— Ты обещал, что мы уйдём свободно! Почему нас сюда загнали?

— Русава, обещания были взаимными. Я свои исполню. Но мы договорились, что ваше имущество переходит ко мне. Прикажи своим людям раздеться.

— К-как?!

— Совсем. Догола.

— Не-ет!

Какой-то малолетний герой в толпе выдёргивает из-под полы топор, кидается на меня. И умирает, встретившись лбом с топором Сухана. Истеричная дура облезлого вида истошно орёт, гоня на реденькую цепочку моих людей стадо коров и лошадей. И умирает, получив стрелу прямо в распахнутый рот.

Воины расступаются, пропуская взбудораженных животных, и снова смыкаются перед людской толпой. Две женщины, старикан и несколько подростков падают, разрубленные точными ударами клинков. Толпа, получив по лицам очереди разлетающихся от ударов капелек крови своих односельчан, отшатывается, останавливается. А сверху, со склона оврага точно выбивает стрелами зачинщиков Любим.

— Ты! Ты обманул нас!

— Нет. Это вы — обманули. Вы согласились уйти мирно. Это — мирно?!

Трупы зарубленных туземцев. Одного из моих ребят всё-таки зацепили топором по ноге. У второго в боку, в поддетой под кафтан кольчуге, торчит ножик. Метнули. И метатель — сопляк, и нож — дрянь. Но кованные паровичком панцири — ребятам надо срочно сделать.

— Успокой людей, прикажи им раздеться. Начни с себя. И распусти волосы.

— К-как... прямо... здесь?

— Да.

"Утки", как у вас со стриптизом? — Ни столба, ни музычки. Значит, инновируем явление в упрощённом варианте.

Она неуверенно поднимает руки к горлу, развязывает завязки своего праздничного красного колпака. Медленно стаскивает его. Богатые у неё волосы. Красивая женщина. Возраст, конечно, виден, но...

Колпак падает к её ногам. Потом туда же валятся снимаемые украшения. Дальше — легче. Хотя, как и положено при эвакуации, они все нагрузились.

"Документы, деньги, ценные вещи...".

* * *

В кучу летят серьги с подвесками из дирхемов, браслеты, кольца, перстни, бисерный пояс с короткими красными кистями — сэлге пулогай, сам набедренник — пулай. Весь вышит раковинами каури, медными блямбами, цепочками, бисером... Вполне определяет её родовую принадлежность и состоятельность. Тут сразу: и — "документы", и — "ценные вещи".

Сюлгам пошёл. Это фигурная застёжка, которой закалывают ворот рубахи. Оттуда же, в смысле: с груди — бусы тремя разными нитками, гайтан из серебряных монет, нагрудник. Намордников, типа никаба, здесь не носят, а в остальном просто: девка — в рубахе, баба — в переднике, дама — в нагруднике. Хотя бывают в комплекте и назадники.

Вышит бисером. Плотненько. Аж колом стоит. К нему сетка из мелких разноцветных бусин, шерстяных кисточек, птичьих пёрышек и серебряных монет. Более крупные — ближе к шее.

О, три дирхема из Тохаристана, миллиметров по 45 диаметром. Здоровые блямбы.

Во, до понара добрались. До верхнего. Довольно плотное полотно, туника без воротника. Ещё один пояс, шерстяной, плетёный с кисточками. А вот это уже проглядывают русские корни — срачица. Она же — сорочка. Снимай-снимай. Я же сказал — всё.

Факеншит! Это ж ещё не всё! Сапоги! Кожаные, с острыми носами, верх обшит красным сафьяном. Ну, и конечно, повилы. Разматывай-разматывай. Свои... трёхметровые.

Всё? Уф... Аж вспотел глядючи. Здешних женщин значительно легче трахнуть, чем раздеть. Значительно.

"Женский костюм подчёркивал здоровье, силу и выносливость. Индивидуальные особенности каждой фигуры нивелировались и подгонялись под устоявшиеся представления о красоте".

Да уж. "Тянет как лошадь" — задушевный комплимент женщине. А "блины" от штанги на шею навешивать не пробовали? Или, к примеру, мельничные жернова? Чтобы подчеркнуть "силу и выносливость".

"Нивелирование"... В смысле — "все бабы одинаковы"? А вот так, если всё снять, без "подгонки под устоявшиеся" — ничего. Смотреть приятно. На мой, совершенно "нелюдский", взгляд.

— Повернись-ка.

Русава будто очнулась. Взгляд заметался по сторонам, она попыталась прикрыться руками. Потом, вспомнив, выдернула из волос штуки четыре костяных изукрашенных гребня и бросила их в кучу тряпья у ног. Волосы рухнули водопадом, закрывая её до колен.

Как девочка. Молодая красивая женщина. Нафига она все эти мешки пыльные с перьями и блёстками напяливает? Прям не мордва, а цыганский табор. Ах, да — "устоявшиеся представления о красоте".

Полон молчал, заворожено глядя на обнажение своей предводительницы. Кто-то из моих начал, было, выражать и громко делиться... Но быстро затих под моим взглядом.

— Скажи остальным сделать так же. И — детей. Быстро. А то — замёрзнете.

Снова — детский плач, визги и ругань женщин. Голые люди, жмущиеся в кучу, собираются под склоном оврага, пытаются закрыться друг другом от холодного воздуха, от наших взглядов.

— Положи руки на темечко.

Русава непонимающе смотрит на меня. Потом исполняет команду. Чуть отвожу её волосы в сторону. Красивые груди. Чуть отвисшие, тяжёлые, с крупными сосками.

— Ах!

Я взял её сосок пальцами и чуть прижал. Она немедленно отшатнулась, оттолкнула, прикрыла грудь руками. Потом, под моим взглядом, снова вернула ладони на голову. И чуть шагнула, пригнулась, ткнулась соском в мою руку.

— В-воевода. Я... я тебя... ублажу. Жарко. Сладко. Как захочешь. Только отпусти людей.

Люди жадно, открыв рты — смотрят. Как чужак лапает их предводительницу. Основная эмоция — страх. С примесью стыда. И жгучего "интереса подглядывателя". Они все всё такое много раз видели и слышали: в "кудо" невозможно спрятаться от сородичей.

* * *

"Жертвами насилия рискуют стать дети, психологические границы которых в семье не соблюдаются: ребенка чуть ли не до школьного возраста моют родители, он спит в постели с мамой и папой, родители залезают в его портфель, на его полки. Мама, папа, бабушка и дедушка имеют полное право вторгнуться в любое пространство ребенка. Получается, что у малыша нет "я". Чтобы ребенок в нужный момент мог сказать "нет", надо, чтобы он в первую очередь умел говорить "нет" маме и папе".

Сказать "нет" родителю в "Святой Руси"?! Полная ересь! Да за такое...!

У человека при исконно-посконном образе жизни, особенно — у ребёнка, нет вообще защищённого личного пространства. Особенно — в поселениях типа "большая семья".

Патриархальная семья — рассадник педофилии? "Святая Русь", "Великая Мордва" — инкубаторы извращенцев? — Отнюдь. Потому что многое, что в 21 в. называют — "извращение" — здесь норма. Исконно-посконная. Призывы вернуться "к корням", к духу предков, к "внукам Велеса" или Сварога с Перуном, к истинно арийским или, там, угро-финским, ценностям, означает, в том числе, и возврат вот к таким нормам. А кто несогласен... "Не ослабевай, бия младенца".

Другой вариант "патриархальности" с её непрерывным — "в кругу сородичей":

У меня был знакомый, пожилой мужчина под 70. Всю жизнь он прожил с женой в однокомнатной квартире. С тёщей. Когда его спрашивали:

— Как дела?

Он отвечал:

— Тёща ещё жива.

Тёща дожила до 96 лет.

Здесь живут меньше. Но — также.

* * *

"Лапать женщину — право мужчины". Но вот так публично... Ну и что? "Здесь все так живут". Может, нагнуть её и трахнуть? Общенародно? По многочисленным заявкам зрителей.

Публичная копуляция как средство наглядной демонстрации статусного превосходства. В 21 в. применяется в африканских межплеменных конфликтах и в лагерях беженцев.

Или поговорим?

— Не торгуйся. Ты и так сделаешь как я скажу. Жарко, сладко... Всё твоё — моё. Как сказал Текшонь: "Я и дочь, Сэняша, получу задаром. И рабыней черной сделаю красотку".

— Нет! Не надо! Она ещё маленькая!

О! Не знал.

— Позови. Ну!

Пришлось сделать её больно. Сжать и чуть провернуть. Так что она вскрикнула. На зов Русавы прибежала девчушка. И правда — малявка, лет 9-10.

— Ещё дети у тебя есть?

— Сын. Был. Вчера. Он первый раз пошёл с парнями в ночной дозор. Очень просился. Ты убил его.

А, помню. Маленький такой. Последним шёл, торбочку краденную из синей джинсы тащил.

— Жаль. Жаль, что ты не научила сына. Что брать чужое — нельзя.

Вполне по Изборнику о неправильном воспитании детей: "... и от соседей многие укоризны".

Тяну её за сосок и разворачиваю лицом к толпе туземцев. Захожу ей за спину, вытягиваю с висков пряди волос и крест-накрест перематываю ей кисти рук. Убираю спереди волосы, прижимаюсь к её спине и широко, по-хозяйски, охватываю ладонями её груди.

Да уж, украинский фольк точен: "берёшь в руку — маешь вещь". Сжимаю так, что вершинки торчат, выпирают из моих кулаков в сторону зрителей.

Она ахает, ожидая боли, в толпе быстро проносится шепоток. Смотрят, ждут. Что я её сейчас... а она будет кричать и рваться... а я ей... и — так, и — вот так...

Шепчу на ухо:

— Скажи им. Пусть встанут в ряд вдоль склона. По одному. Лицом к стене. На колени. Живо.

Она переводит мои команды. Выступающие из моих кулаков части её "прелестей" на глазах наливаются кровью, багровеют. Зрители... виноват — зрительницы, мужчин в толпе полона почти нет — не могут оторваться. На себя примеряют? Завидуют?

Я чуть отпускаю, она успокоено выдыхает. И снова всасывает в себя воздух. Когда я сжимаю кулаки. А рядом, распахнув глаза и разинув рот, стоит её дочка. "Все — всё...". Такие же, зачаровано уставившиеся, вывернутые назад, за спину, физиономии, я вижу во множестве в толпе.

— Теперь мои люди будут брать их по одному. И определять их судьбу. Если кто-то дёрнется, будет кричать, побежит... Смерть. И объясни женщинам: они должны, встав, положить руки на голову, расставить ноги, медленно присесть.

— З-зачем?

— Из одной твоей односельчанки, как я вижу, можно вытащить нитку бисера. А может, и не из одной. Скажи им. И покажи сама — как это надо делать.

Дуры. Запихивать в себя стеклярус или оловянные пуговицы... идиотская идея. Но жадность у хомнутых сапиенсов... А уж любовь к блестящему у их самок...

Полный личный досмотр, как положено при помещении в места строго режима — мне не сделать. Ротовую полость ребята осмотрят, волосы, ещё кое-что... Но промывание желудка, рентген, химический состав зубных пломб... Обойдёмся.

Я вижу гримасу отвращения, ритмично появляющуюся на лице Русавы. В такт моей... мануальной терапии. И отражение — на лице её дочери. Но все это мгновенно забивает тревога: мои ребята начали вытаскивать из строя коленопреклонённого полона персонажей первой категории.

Сбежавшие участники "битвы на тропе", реальные или потенциальные. Как распознать? — Порохового оружия нет, по следам на руках, лице, одежде... как фильтровали сторонников Парижской коммуны для расстрела или ополченцев в Донбассе... По Чингисхану: по ступицу колеса? Ну, где-то так. Только не режем — увязываем.

Вторая категория — десяток стариков и старух. Носители местной исконной посконности. Переучить — поздно, применить — неэффективно, а вот гадить мне — они смогут. Бесполезны в реале и, вероятно, враждебны в виртуале.

Публичная казнь. Ни за что. За принадлежность к "ОПГ с первого взгляда". За соучастие в существовании придурков, поднявших на меня оружие.

Живые — смотрите.

Воспринимайте.

Запоминайте.

Эти люди вас родили, кормили, растили, воспитывали... Последнее — сделали неправильно. За что — умрут.

Не повторяйте их ошибки.

Ноготок организует мастер-класс. "Повторение — мать учения".

В очередной раз показывает, как правильно отрубать головы. Потом, как уже было, каждый из моих людей, "не пробовавших крови", отрабатывает личное участие, "пробует кровь".