— "Комсомолец Кубани" есть?
Спрос вышел настолько конкретным что Сашка — признанный мастер парадоксального слова, ни разу на моей памяти не лазивший за словом в карман, столь же конкретно завис.
— Кто ж его знает? — вымолвил он после значительной паузы, не сыскав в своём арсенале какого-то другого ответа. — Есть что-то похожее на столе, а оно или нет, надо смотреть. Проходи...
Сказать не успел — я опрометью к нему:
— Что нового в Краснодаре?
"Комбайн" работал. В смысле, показывал, но не было звука. На экране разыгрывался тираж "Спортлото". Шары фонтанировали за прозрачным стеклом барабана.
Киричек выпрямился, с удивлением посмотрел на меня, потом на Витька. Тот (как же, такой момент упустить!) шелестел бумагой как ёж перед зимней спячкой. В Красном уголке полумрак. Кроме настольной лампы у вскрытого нутра телевизора ничего не горело. Но он нас узнал:
— О, пионэры, куда ж от вас бечь? Так дружною парой целыми днями и околачиваетесь? Думал, хоть здесь от вас отдохну! — На этих словах Сашка притворно вздохнул. — В Краснодар надо было самому ехать, когда тебя приглашали. Кто ж теперь виноват, что ты и мороженое не съел, и диктанта не написал?
Хотел я в глаза ему глянуть, чтобы проверить: не таится ль хоть толика истины за этой его, словесною мишурой? Да Витька отвлёк:
— Крову мать! — и копытом по стулу хренак!..
А может, случайно задел? — не видел, брехать не буду. Только Киричек всё равно пинцет уронил.
— Что не нашёл? А ну-ка иди сюда! Я сейчас всё брошу, но ухи твои слонячие надеру!
Ну, тут конечно Сашка неправ. Витька не матюкался, он только за взрослыми повторял. А вот насчёт "ух", это он в точку — они у моего другана как "вареники з вышником" из-под рук бабы Паши. Большие, мясистые, с красными пятнами. Зыки и комары пьют из них Витькину кровь, а он их укусы чуть ли ни до мяса расчёсывает. У меня кровососы на руки садятся. Или на спину, когда я рубашку сниму. И у Погребняков на руки. А наш Казия в этом плане, прямо какой-то уникум.
Только ни слова сказать, ни тем более за него заступиться, я не успел. Витёк психанул. Сработал безусловный рефлекс: если что-то не по нему, руки в ноги — и вон. А Киричек наверно подумал, что испугался. Топнул ногой: "А ну, стой!" — и захохотал.
Смех смехом, а дело серьёзное. Нужного номера не нашлось ни в провязанном фолианте, ни в кучке газет, ещё не встречавшихся с дыроколом. Будто какая то падла нас возле бака подслушала, чтоб загодя умыкнуть именно "Комсомолец Кубани" и, чёрт бы подрал, за 22 число. Не в сортир же отволокли свежую прессу... а вдруг?!
Стою и не знаю, как быть: с Киричеком разговаривать, Витьку шукать, или сразу туда?
Отсмеялся Александр Васильевич, поднял свой пинцет и сразу посерьезнел:
— Давай, пионэр, не мешай. Освободи помещение. Футбол, на носу. Мне ещё после дороги выспаться надо, — и, значит, влажною ваткой смачивает застарелую пайку...
Да, Сашка далеко не мастер. И рядом с мастером не стоял. Ещё не напрактиковался, даже "цэшку" себе не нажил. Что перед ним на газетке? — паяльник, фонарик с разомкнутой цепью питания для прозвонки диодных мостов, набор ходовых ламп, отвёртка, пинцет, ватка, да гранёный стакан с водой. Ремонт телевизора в это время сродни колдовству. Он может длиться часами, подчиняясь единому алгоритму. Если все лампы горят, видимых неисправностей нет, а он всё равно не фурычит, значит, нужно искать уснувший контакт, чем Сашка и занимался, не жалея ни времени, ни воды.
Телевизор обычно стоял на сцене, в шикарной покупной тумбе, запирающейся на ключ. Это чтоб кто не надо шаловливые ручки не приложил. А то вытащил один из прошареных заглушку для пульта двухречевого сопровождения, в руках покрутил, обратно воткнул, да не так. Звук йок. Краснели потом перед мастером, ставили ему магарыч. После того казуса пыль в тумбочке протирал специально назначенный человек, "хранитель ключа". Видел бы он, как Сашка обходится с общественным достоянием!
Услышав, что я кашлянул, Киричек приподнял бровь:
— Как, ты ещё не ушёл?!
— Я, — говорю, — давно бы ушёл. Если б не ждал, когда вы газету освободите.
— Какую газету?
— На которой радиолампы лежат, уж очень она похожа на тот "Комсомолец Кубани", что мы целый день ищем.
— Твою ж мать!
Смотрю, поднимается. Отбрасывает пинцет, аж звякнул стакан. И стою, я ни жив, ни мёртв. Вжал голову в плечи. А как не зассать, когда над тобою такая дылда! Похоже, что не срастается у него. И я тут, как банный лист. Ну, думаю, сейчас шуганёт!
Нет, посопел Киричек, выдохнул в три присеста:
— Ладно. Тащи другую газету. А эту сейчас заберёшь.
Мне что, три шага туда, три шага сюда. Слетал, как на крыльях. Вернулся — душа переполнена благодарностью.
— Вы, — говорю, — дядя Саша, копетесь в блоке развёртки, а он к звуковому сигналу отношения не имеет. Вы б прикоснулись отверткой к управляющей сетке лампы. Если в динамике загремит, значит, весь модуль исправен. Нечего там ненадёжные контакты искать. Переходите к другому.
Он:
— Да ты чё?! — Так удивился!
Вот что у Киричека не отнять, так это отсутствие спеси. Другой бы на его месте наладил меня коленом под зад, чтобы не умничал, а он и газету отдал, и совету моему внял. Листаю страницы, слышу:
— Ну-ка, ну-ка! И правда в динамике гыркотит! А я уже думал, что это он неисправен...
Нашёл я, короче, Витька на третьей странице. Фотограф снимал заезжих гостей-знаменитостей. В кадр также попали затылки людей из первых рядов читального зала, и (крупно, в анфас) он, отдающий записки президиуму. Полное портретное сходство. Не мудрено, что даже Тайка его узнала. Да, за такую газету стоило ноги бить!
Пока я завидовал, Киричек вычислил лампу, после которой "не гыркотело". Опять удивился:
— Гля! Работает метод! Кто тебе подсказал?
Не говорить же ему, что я по диплому радиотехник? Соврал, на старшего брата сослался. Мол, он этим делом увлекается с первого класса, и меня заразил.
Вздохнул Сашка:
— Счастливые вы, пацаны! А мы в первом классе на обрывках газет писали. Если кому-нибудь посчастливится довоенный плакат раздобыть, так это за счастье. Делили на весь класс. Бумага была в дефиците: нам в школу, мужикам на раскур. А кстати, зачем вам с ухастым этот номер "Комсомольца Кубани"? Газета серьёзная, нет ни кроссвордов, ни розыгрышей денежно-вещевых лотерей.
Я удивился:
— Вы разве не читали?
— Когда?! Ночью из Краснодара — утром опять в Краснодар. Вернулся домой, звонят: телевизор в депо не пашет, срочно сюда! В общем, не до газет. А что там такого сенсационного? — просвети.
— Вот! — козырнул я, стукнув по третьей странице кончиками ногтей. — Материал называется "Когда говорят музы". А в скобках подзаголовок: "На форуме кубанских писателей и поэтов". Это о том семинаре.
— Да понял я. Там о наших что-нибудь есть?
— Не знаю, ещё не читал.
— Тю! — удивился Киричек. — Что ж вы тогда с ухастым так в этот номер вцепились?
— А как не вцепиться, если там Витькина фотография? Можно сказать, портрет на фоне президиума!
— Да ты что?! Ну, это другое дело! Сейчас я, контакт пропаяю, и сам посмотрю. Присядь, не маячь...
А как тут не будешь маячить, когда Казия то уркает, то в окна заглядывает? По телеку кино началось. Значит, уже без пятнадцати восемь — дома воду в тазике греют. Скоро сыграют отбой, а я ещё тут. Опять попадёт!
И Киричек, как назло, очень долго изучает страницу. Позвал бы Витька, поставил его ванфас и любовался. Что там смотреть, если о наших поэтах ничего не написано?
А этот "Комбайн", падла, молчит, как молчал. Хоть сам за него берись! Связался, на свою голову...
Фильм назывался "Красное и чёрное", а первая серия "Городок Верьер". Титры прошли, когда Киричек поднял глаза и сказал:
— Странное фото, будто бы собранное из двух...
— Да ну? — изумился я, — не может такого быть!
— Очень даже хорошо может! Этот... американский шпион, он ведь вторым справа сидел? А здесь его нет.
— Значит, уже ушёл.
— Нет, брат, без ног не уйдёшь! Башмаки-то гляди, под столом, а тело наверху где?
— Вдруг это не его башмаки?
— А чьи? Давай посчитаем...
Я тоже склонился над снимком. Похоже, что Сашка прав. Ног было действительно больше, чем следовало, а Витьку Григорьева специально воткнули на первый план, чтоб он своей головой кого-то за столом прикрывал.
— Так-то, Денисов, — Киричек, наконец, вспомнил меня по фамилии. — Жил человек среди нас, прикидывался своим, книжки писал. Рядом с Кассилем сидел! А оказался шпионом. Это ж из-за него Льва Абрамыча в реанимацию увезли.
— Может, он не шпион, а просто предатель? — робко возразил я и поднял глаза на Сашку.
— У предателей сообщников не бывает, — отчеканил в металле он. — Зря, что ль, всех участников семинара привезли в Краснодар, собрали в библиотеке и рассадили по прежним местам? Ловили его, сообщника, который письмо Титаренкину передал. Только смотри, ни-ко-му!
— Могила! — заверил я.
Так Сашка и раскололся. Всё рассказал, что было в библиотеке. Не по порядку, конечно, а после моих наводящих, возвращающих в тему, вопросов. Только начнёт вспоминать, как Гуржиану вместо вина подкрашенной водки налили, я ему: "Вы там дядьку Кронида не видели?" Снова свернёт не в ту колею, опять оглобля в колёсах:
— Кирилыча тоже заставили в этом дурдоме участвовать?
— Я же сказал: всех!
— Как он писал без "Паркера", длинный, наверное, текст?
— Не так чтобы очень. Щас вспомню: "Евгений... как-то его по отчеству, я давний поклонник вашего таланта". И вроде бы всё: сдали цидульки, разъехались по домам. Нет, кажется, кого-то из местных попросили остаться. Но точно не твоего дядьку Кронида...
Вот так, пионэр, — сказал я себе и себя же обматерил, — понял теперь, какая ты сволочь? Это ж твоё письмо стало той, последнею соломиной, сломавшей человеческую судьбу. Жизнь складывается по-другому: Андропов ушёл из секретарей ЦК, Кассиль при смерти, Витька Григорьев взялся за ум, дед не болеет. Думаешь, это всё ты? Ага, размечтался! Не может река времени не поменять русло. Даже копеек, и тех, одинаковых не бывает. Одна упадёт орлом, а другая — решкой. Кому она талисман, кому — чёрная метка.
Расстался я с Сашкой без пяти восемь. Напоследок сказал:
— Там сзади заглушка есть. Написано "ПДС". Если она не так установлена...
Он перебил:
— Это я и без тебя знаю. Сталкивался, первым делом проверил. Давай, Денисов не мельтеши, а то будет и мне, и тебе. Придёт дед с хворостиной, вставит заглушку...
Я не заметил, когда Киричек перешёл с ироничного "пионэр" на вполне себе дружелюбное "ты". Мы разговаривали как в добрые времена, когда я работал редактором, а он был поэтом, продающим стихи. Так этот момент мою душеньку тряханул! Будто серебряный мост прокинулся из прошлого в настоящее, а ошалевшая память всё мечется по зыбким ступеням, и никак не решит, с какой стороны ей лучше сойти.
Жизнь продолжалась. Ещё далеко до дня, когда подряхлевший друг выкатит к небу выцветшие глаза и с тоскою произнесёт: "Бать колотить, Санёк, семьдесят девять лет!"
* * *
Григорьев ждал у калитки. Ну, математик, в уме просчитал, что где бы я ни блукал, а домой ворочусь не позже восьми. Сунул я ему ту газету:
— Иди, — говорю, — с глаз, матершинник ухастый! Ляскаешь языком, а я за тобой разгребай! Завтра с утра в школу пойду матери помогать. Если удастся, стырю тебе ещё один экземпляр. Вечером заходи.
Он порывался что-то сказать, я засовом — щёлк! — и адью...
Еле к отбою успел. Постелили мне на полу, между ножек стола, за которым я делал уроки. Не сплю, ворочаюсь. Состояние какое-то взвинченное, и телепрограмма из головы не идёт. Там после первой серии фильма начнётся программа "Время". Расскажут народу всё, о чём умолчали газеты. Потом будет футбол — финал чемпионата
Европы среди молодёжных команд СССР — Венгрия, второй тайм.
Когда уже, думаю, будет у нас свой телевизор? И вдруг... какая-то мысль меня осенила. Я только успел встрепенуться, а она блин, как мокрое пятнышко под утюгом. Раз — и пшик, мимолётное облачко. Стал вспоминать, о чём я перед тем думал, а оно — по цепочке — в небытиё. Будто шифровка прошла мимо разума, мимо души. А что там — не для средних умов. Кто надо, поймёт.
Бывали у моей памяти подобные микропровалы и в этой, и той жизни. Но никогда не оставляли они такого гнетущего послевкусия. Что-то будет.
Глава 12. Матч реванш
Вчера я весь день предвкушал, как буду помахивать кисточкой под возгласы восхищённой толпы. Утром оно и привиделось прямо таки натурально. Мамка в косынке, повязанной по-комсомольски, белит известкою потолок, я крашу столешницы парт. Возгласы (как же без них?), доносились непонятно откуда. Странные возгласы:
— Сашка, вставай! Завтрак проспишь!
Голос не спутаешь — бабушкин. Только никак не пойму: зачем мне вставать, на другое место переходить, если я тут не докрасил, и причём вообще завтрак? Сплю дальше.
Наяву бы я сразу заметил, что картинка, в которой я пребывал, не дружит с реалом. В ней сочеталось столь давнее прошлое, что вряд ли когда повториться, и то, что ещё можно назвать "не столь отдалённою перспективой". В руке у меня был малярный валик, а не кисточка, которую я с вечера подобрал и замочил в керосине. А и действо проистекало в аудитории, где учатся старшеклассники. В неё я не заходил лет пятьдесят с гаком, но помню, что там года два как не было парт. Их заменили столами со стульями.
Растолкали кой-как. Сижу за столом, завтракаю, а душою ещё там. И досада прёт из-под спуда. Так лихо у меня получалось! Это ж придётся теперь всё без валика перекрашивать! А жальче того то, что со дня окончания школы, мы — одноклассники — ни единого разу не собрались хотя бы в усечённом составе. Всё вроде бы как у людей. Был наш 10-й "б", при старосте, при комсомольском активе.
"Ашников" рвали, как Тузик грелку в учёбе и спорте. Девчонок не давали в обиду. Особенно рейтинговых. А вот отзвучали аккорды последнего вальса — всем как-то по барабану. Хоть замуж за врага выходи! Разъехались, разбрелись. Где наш комсорг, профорг? Где прочий актив? Другие же как-то находят возможность. Раз в десять — пятнадцать лет созваниваются, списываются. Я ж в своей жизни больше встречал космонавтов, чем одноклассников...
— Квёлый сегодня Сашка. Чи приболел?
Я поднял глаза на бабушку и отшутился фразой, которая в этом времени ещё не звучала:
— Что ж вы меня, поднять-то подняли, а разбудить забыли?
— От я, в другой раз, кого-то водой окачу, — беззлобно сказал дед...
* * *
За стеклом самодельного почтового ящика лежали газеты. Те, самые номера, которых я вчера не дождался! "Правда" и "Сельская жизнь". Когда их занесла почтальонка, не слышал даже Мухтар.
— Куды?! — осадил меня дед, — Газеты Акимовна заберёть. А если забудет, так до обеда не украдут. Ты калитку поширше открой, и крепче держи!
Чудная грамматика в нынешних стариков. Окончания на "ит" и на "ет" произносятся с мягким знаком, а всё, что на "ут" почему-то в конце не смягчается, это для них не по фэншую.
