Ради Бога, они все ходили в одни детские сады, учились в одних школах по одним учебникам, отдыхали в одних и тех же пионерских лагерях. Где они всего этого набрались? Их что, дома учат этому?
Он как то раз вспомнил поездку на родину в попытке найти свои корни. С ними в купе ехала украинка, средних лет, но бодренькая такая, этакая гоголевская панночка. Они говорили не по-русски, и услышав это она с ними поделилась. Ненавижу русских! — сказала она с такой неподдельной экспрессией, что стало не по себе.
Наверху накрывали стол, накрывали богато, по-грузински богато. С грузинским хлебом с припеком сыра, с мясом — настоящим шашлыком, с зеленью. Вор был тут, он сидел во главе стола, гостеприимно показал на места напротив...
Музыки не было, потому звуки беды — скрип тормозов, заполошное хлопанье автомобильных дверц — они услышали отчетливо. Вошел кто-то из шестерок, что-то быстро сказал хозяину на ухо на грузинском
Левон хлопнул в ладоши
— Сидим. Едим. Пьем...
Но Мазур не успел ничего предпринять — хлябнула дверь, вошли люди в форме, милицейской и военной вперемешку
Вор сохранил присутствие духа, показал на стол
— Гость в доме Бог в доме. Присядьте.
— Где он? — спросил толстый, одышливый, усатый милиционер, явно старший
— Кто?
— Ты знаешь
— Если ты про племянника — то он в подвале
...
— Но ты туда не спустишься. Живот помешает...
Когда их рассаживали по машинам, Мазура со спины сильно ударили по почкам, прострелило болью. Он не заметил, кто...
Трясясь в военном УАЗике, идущем по направлению к Тбилиси, он подумал, почему так? Почему такие люди становятся ворами?
И самое плохое — почему вызывает симпатию именно вор, а не толстый мент, и не тот, кто ударил его со спины.
Почему так?
Что не так с нами со всеми?! А?
К его удивлению — привезли их не в центральный РОВД, и не в КГБ — а в какой-то районный отдел милиции. Может, в других райотделах уже места не хватало.
Здесь — на удивление было спокойно, никто никуда не бежал, телефоны звонили не чаще чем в обычном отделении милиции в обычное время. Какой-то милиционер в рубашке с коротким рукавом беседовал с девицей явно не отягощенной комплексами...
— Пополнение принимайте... — сказал задерживавший их мент
— Сами принимайте — ответил тот, что беседовал с девицей — места нет.
— Поговори мне еще! Где дежурный?
— Уехал ...
Дальше разговор пошел на грузинском, на повышенных тонах
Их завели в дежурку. Как только этот мент увидел Левона — он сразу занервничал и пошел куда-то. Может, искать в кабинете телефон, чтобы позвонить.
Журналистов невежливо посадили на скамью как в парке, только некрашенную
— Тут сидите!
Никто на них не обращал особого внимания — будучи уверенными: не сбегут. Дежурка жила своей повседневной жизнью, провели какого-то парня, по виду — как с гитлеровского концлагеря освободили. Понятно: наркоман со стажем. Потом двое ментов привели какую-то девицу, на вид — то ли девица, то лти старуха: грязная, ободранная. Сунули на скамью
— Сиди!
И ушли.
Девица какое-то время сидела неподвижно, потом посмотрела на них. Мазура до глубины души поразил ее взгляд — голодный, жаждущий. В нем не было ничего человеческого
— Есть? — хрипло спросила она. В предложении начисто отсутствовало подлежащее
Мазур качнул головой. Взгляд ее сразу как то потух
— Закурить дай — попросила она
Мазур достал пачку Космоса, положил на скамейку между ним и девицей. Девица жадно цапнула, раскурилась
— Все лучше, чем ничего — пробормотала она
...
— Брезгуешь? — вдруг спросила она
Мазур качнул головой — мол, нет
— Брезгуешь — теперь тон был утвердительно-обвинительным — а знаешь, сколько мне лет?
...
— Двадцать четыре
Поверить, что этому чучелу было всего двадцать четыре было решительно невозможно. Оператор смотрел с ужасом, ничего не говоря
— Как вас... тебя зовут?
— Нана — сказала она — а ты кто?
— Журналист.
— Пионерской правды? — зло засмеялась она
— Нет, Человек и закон
— У...
...
— Ну, спрашивай. Хочешь, знать, как я такой стала?
— Как же?
— Как-как...
— Ездили на лето в Узбекистан. Анаши привезли. Попробовали. У меня тогда... беда была... думать ни о чем не хотелось.
...
— Потом мне первый раз... в вену сделали. Пробовал когда-нибудь?
Мазур покачал головой. На журналистике считалось... два самых б...ских факультета — филологии и журналистики. Скучать не приходилось. Ну и понятное дело, пили, если было на что. Болгарский "Слынчев бряг", "три топора". Водку не уважали — считалось, что ее пролетарии пьют. Но никто и никогда у них не ширялся — и нечем было и как-то... в голову не приходило.
— Жаль... много потерял... мальчик. Такое... как в космос летаешь... без скафандра
Снова злобный истерический смешок
— Где вы берете... наркотики
— Где брала там уже нет. Убили его...
Она снова жадно посмотрела на него.
— Доза есть? Я за дозу ноги лизать тебе буду. А захочешь и не только ноги.
Этот дикий разговор внезапно прервался — хлябнула входная дверь, послышались начальственные голоса, потом еще раз — дверь, ведущая из предбанника. В помещении сразу стало тесно, вошло сразу несколько человек, в форме и в штатском
— Эт-то что тут...
— Задержанных привезли...
— Кто привез?
— Габерия...
— А ты какого хрена их принял? Пусть и вез бы к себе в город...
Начальственного тона мужик посмотрел на них
— Кто такие? — спросил он по-русски
— Журналисты.
— Не местные?
— Человек и закон.
Начальственного тона мужик развернулся и влепил пощечину тому кто оправдывался. Мазур вздрогнул... если бы это было скажем в Чили или в ЮАР. Но это был Советский союз. Советская страна. Родина.
Последовал краткий, но экспрессивный диалог на грузинском. Резанула слух промелькнувшая фамилия — Сталин. Потом мужик развернулся, показал на журналистов
— Этих — ко мне в кабинет. По одному
— А эту?
— Девайте куда хотите...
— Фамилия
— Мазур
— Имя...
— Ян. Ян Кириллович
— Родился?
— гэ Ленинград
Начальственный мужик заполнял протокол допроса не на машинке — от руки. Писал усердно, по-ученически. То ли не привык, то ли рука была более привычна к грузинскому письму.
— Судим?
— Нет.
— Член партии?
— Кандидат.
Начальственный мужик взглянул на него по-новому. В таком возрасте, даже кандидат в члены партии, если ты не рабочий — а служащий, "человек интеллигентного труда" — это что-то. Некоторые специально два года отрабатывали рабочим на заводе чтобы стать кандидатом. Значит, есть "мохнатая лапа". Он не знал, что прошло распоряжение, и процентные квоты для рабочих отменены, а публично вопрос о расширении приема в партию интеллигенции будет поставлен на Съезде.
— В Грузию когда приехал?
— Вчера. То есть — позавчера уже.
— Зачем?
— С редакционным заданием
— Где оно?
— На квартире осталось.
Начальственный мужик что-то прикинул про себя, отложил лист протокола
— Зачем приехал? — по-простецки спросил он, но Мазур чувствовал опасность. Он уже достаточно видел — когда они шли сюда, он краем глаза видел в одном из кабинетов, в приоткрытую дверь, как на решетке висит, прикованный наручниками человек с вывернутыми за спину руками. Репортаж сделать не дадут, да и пойди найди этого человека — но этого было достаточно для того чтобы таким отделением заинтересовалась прокуратура, и не местная, а союзная, и всем кто тут работал — хорошо если в колонии надзирателем дадут доработать. Он уже понял систему — внизу все заодно, но как только про беспредел становится известно в Центре, включается другой закон — каждый сам за себя
— Дали задание — я приехал.
— Кто дал?
— Редактор.
Мужик достал сигареты
— Куришь?
— Нет.
— У тебя пачку нашли.
— Это не для себя
— Смотри-ка... какие журналисты пошли.
Мужик убрал пачку
— К вору в законе ты как попал?
— К какому вору в законе?
— Не крути! На чьей хате тебя взяли? Анзор Тбилисский!
— Какой вор в законе?
— Ты не знал, что он вор в законе?
— Нет.
Мужик снова достал пачку. По-блатному прилепил сигарету к нижней губе, закурил
— Не верится что-то. Лучше по-хорошему скажи. Тебя из Москвы договариваться послали?
— С кем?
— С Анзором!
— Да я то кто! Я журналист!
— Ну, ваш Человек и закон. Поговаривают, где вы там день разбоя с мордобоем.
...
— Раньше если надо было руководство где-то поменять — посылали проверяющих. А теперь вот посылают журналистов. Так?
— Я просто журналист — упрямо сказал Мазур
— Да нет, милый — сказал мужик — не просто. Как ты попал к Анзору?
— Пригласили.
— Вот так — просто пригласили?
— Да.
Мужик покачал головой
— То ли ты дурак, то ли ты умный слишком. Ну, допустим. И о чем вы говорили с Анзором?
— Да мы не успели толком поговорить — вы ворвались!
— То есть, прибыли сотрудники милиции.
...
— Хорошо. Допустим. Анзор похитил человека. Ты с ним говорил об этом?
— Нет.
— А знаешь, что он похитил человека?
— Нет
...
— Да я увидел, как кого-то из подвала ведут! И всё!
— То есть ты с ним не говорил?
— Нет!
Начальственный мужик смотрел на него, явно размышляя, что делать. Потом покачал головой
— Нет. Не верю.
— Да что здесь вообще происходит?! — психанул Мазур — вы что!? Мы что-то нарушили!? Позвоните в Москву, в редакцию!
— Позвоним, обязательно позвоним — мирно сказал мужик и, перейдя на крик, заорал — встать! Встать я сказал!
...
— Из карманов все на стол! Живо!
Мазур принялся выкладывать все из карманов. Ключи, портмоне, журналистское удостоверение, пачка сигарет, зажигалка, жвачка и...
Какой-то пакетик.
— Это что? — зло сказал мужик
Мазур не понимал, как это оказалось в его кармане. Вот тут он понял — когда его ударили по почкам — это для того чтобы он отвлекся на боль, а в это время и подсунули
— Это не мое.
— Все так говорят. Где взял?
— Не мое.
— Ничего. Экспертиза установит. А такой молодой. Пять лет обеспечено.
Мужик снял трубку
— Давайте понятых...
— Да это не моё!
— Твое — не твое, экспертиза установит.
— Я не употребляю наркотики!
— Значит, продавать нес. Анзор дал?
...
— Ну, смотри. Молодежь пошла. Бездельники, одна половина танцует, другая поет. К станку вас надо, к станку. Когда Иосэб Бессарионович был, порядок был, не то, что сейчас. Распустились. К ворам в законе ездят. Но ничего...
...
— Наведем порядок.
Далекое прошлое
1958 год
Москва
Мой милый Ангел, ты снова здесь.
Проснись, поведи крылом.
Мой милый Ангел, ты был и есть.
И мы теперь никогда не умрем.
Дорогой дальней среди холмов.
Мой Ангел, веди меня
И да, оставь хоть немного слов
Для меня...
Кошка Сашка
Кабинет, в котором все происходило, был свежим — совсем недавно провели субботник, убрались, покрасили все. Все было по новой моде — беленый верх, низ либо крашеный, либо отделан деревом. Здесь — крашеный, кабинет не начальства. Но дверь утепленная, с прослойкой ваты, дермантином и фигурными гвоздями. Все это было совсем ни к чему — был май, только что прошли праздники, в окна било почти летнее солнце и в лужах купались радостные, дожившие до тепла воробьи.
Задержанный был свежим, еще не пропитавшимся духом тюремной камеры. Не сломленным. У него не было ремня, во всем остальном — он был еще в гражданском. Содержали его в одиночной камере, если бы не это — с ним в первую же ночь расправились бы уголовники. Здоровый, красивый еще — правильно товарищ Сталин говорил, чекистская работа мужицкая. Наглый, вызывающий взгляд, усмешка на губах. Хозяин. Победитель — из той уже уходящей породы победителей.
Они еще не поняли, что времена их — прошли и пришли другие времена. Времена серых, лысоватых, средних лет бюрократов, неспешно решающих судьбы людей. И новой поросли — молодежь с комсомольскими значками.
Среди последних — на Ставрополье есть парень по имени Миша. Плоть от плоти. Его только что не взяли в прокуратуру, и он решил пробиваться по комсомольской линии...
— Доставили, товарищ старший следователь — отрапортовал старший конвоя
— Спасибо, свободны. Присаживайтесь. Наручники с него снимите.
Щелкнул замок. Задержанный с кривой усмешкой помассировал запястья — он сам привык заковывать людей в наручники, а тут вот — нате! Пришлось и самому.
Ничему их жизнь не учит. Которое поколение — третье уже. Первое сгинуло при Ежове -тот на суде, уже зная свой приговор вполне искренне сказал — моя вина не в том что я чистил органы, а в том что я мало их почистил. Ежов кстати на суде был вполне откровенен. Он ведь открыто сказал — за мной есть много преступлений, есть и такие за которые меня можно расстрелять — но не те в которых меня сейчас обвиняют. Но тогда это никого не интересовало.
Второе поколение — это уже ежовские прихвостни. Их выбили практически полностью — никого не осталось. Все эти Фриновские, Леплевские — они все. Многие с семьями. И вот — третье поколение, уже бериевское. Точнее даже абакумовское. Красавцы, прошедшие войну, многие с боевыми наградами. Ох, они там начудили. Ох, начудили.
И думали — война все спишет. Ан, нет. Приходится отвечать.
Придется за всё отвечать...
Следователь — сам, на машинке — по своим записям заполнял шапку стандартного протокола допроса. Стучал по клавишам. Задержанный с интересом озирался по сторонам, потемнел взглядом, когда наткнулся на портрет лысого Генерального секретаря...
— Знаете в чем вас обвиняют, гражданин Жолдовский? — спросил он
— Товарищ Жолдовский — зло поправил задержанный — а ты вообще кто?
Следователь достал красную корочку с тиснением — Генеральная прокуратура СССР
— Старший следователь Калинин, Генеральная прокуратура. Назначен вести ваше дело
Задержанный скептически и зло рассмеялся
— Ты мне баки не бей. Генеральная прокуратура. Меня имеет право только военный прокурор допрашивать, понял?
— Вы не верите в то, что я из Генеральной прокуратуры?
Следователь покопался во внутреннем кармане пиджака, достал красную книжечку члена КПСС. Бросил на стол.
— Посмотрите. Там написано, где я на учете стою. В какой парторганизации.
Задержанный недоверчиво взял партбилет. Посмотрел. Он знал, о чем речь — удостоверение могли и подделать, но партбилет — ни при каких обстоятельствах. За это вышибут из партии, а потом — хорошо, если дворником возьмут.
— И все равно. Мне военный прокурор нужен. Вам ничего не скажу.
— Военный прокурор вам не нужен, Жолдовский. Вас из органов уволили.
