Вирус разума

Вдруг среди общего праздничного настроя Кирилл почувствовал на себе чей-то холодный колючий взгляд. Незаметно обежав толпу глазами, он увидел молодого воина, стоящего в кругу друзей и поглядывавшего на Кирилла с не самым дружелюбным выражением лица. Друзья что-то оживленно ему втолковывали. Их фразы периодически прерывались взрывами смеха. Вот только парню было явно не до веселья. Он стоял мрачнее тучи и взор его не сулил Кириллу ничего хорошего.

— Кто такой? — спросил Кирилл у чавкающего рядом Сэма.

— Это Нготу, наш лучший охотник. Говорят, что когда дедушкина душа поселится на священном дереве Иду, он станет нашим новым вождем. А еще он хотел взять в жены Одуву, дочку омуроди. Но тот пообещал ее тебе, и теперь, я думаю, Нготу на тебя очень сердится.

— Ничего себе сердится, да он меня сожрать без хлеба готов.

— Не волнуйся, против деда и омуроди он не пойдет.

Новость эта сработала как выключатель, как бы отключивший эффект присутствия. Кирилл выпал из общего праздника и остался сторонним наблюдателем. Еще мгновение назад веселое, праздничное настроение улетучилось, оставив усталость и внутреннюю опустошенность. Вернулась боль в переломанной и натруженной за день ноге, а вместе с ней тревога за свое будущее. Кирилл, простившись с Сэмом, вернулся в хижину и долго лежал, прислушиваясь к барабанным ритмам и выкрикам на непонятном, птичьем языке, окрашенным радостными эмоциями. Люди жили в своем мире, были счастливы и радовались дню сегодняшнему, оставив возможные заботы и тревоги на завтра. Кириллу вспомнилась старая японская мудрость, которая в вольном переводе звучала примерно так: 'Вчера уже прошло, завтра еще не наступило — живи сегодня'.

Когда народ угомонился, Кирилл не заметил, видимо, заснул раньше, однако, с утра деревня жила своей обычной жизнью, как будто бы и не было этого затянувшегося глубоко за полночь праздника. Внутренний осмотр организма показал значительный прогресс в деле заживления ран, о котором, в прочем, Кирилл распространяться не торопился. 'Пусть пока думают, что я недееспособный, а потому неопасный инвалид. Так спокойней'. Костыль здорово облегчал передвижения Кирилла, и поэтому, они с Сэмом решили посвятить этот день знакомству с окрестностями.

— Джунгли, это тебе не Москва, для новичка они смертельно опасны, — Сэму очень нравилась роль многоопытного наставника, поучающего жизни этого, волею богов оказавшегося на его территории, русского. — Будь крайне внимателен, ничего самостоятельно не трогай, никуда без меня не ходи. Лес — он живой. Узнаешь его получше, полюбишь, и он к тебе будет по-доброму. Будешь вести себя как в городе, глазом моргнуть не успеешь, погибнешь.

— Ладно-ладно, веди, Сусанин. Приедешь ко мне в Нижний, я тебе такие джунгли покажу, закачаешься.

Два шага вглубь леса и Кирилл уже не смог бы с уверенностью сказать, в какую сторону им следует возвращаться в деревню. Они оказались буквально на другой планете. Огромные, теряющиеся в высоте стволы деревьев, корни которых внизу, сами, как стволы, высоко поднимающиеся от земли и сплошь покрытые мхом; лианы, свисающие до самой земли и переплетающиеся друг с другом; влажная, чавкающая земля под ногами, покрытая на удивление скудной растительностью. Редкие лучи солнца, пробивающиеся сквозь кроны деревьев, сплошным пологом закрывающие небо, косыми линиями разрезали сумрак этого неземного пейзажа на отдельные фрагменты. Зато Сэм вел себя здесь абсолютно естественно и непринужденно. Он ловко обходил неохватные деревья, отгибал лианы, перекрывающие одному ему ведомую дорогу, успевая при этом комментировать окружающий пейзаж с проворством и обыденностью московского экскурсовода.

— Знакомься, Кирилл, это зеленое сердце Африки — джунгли.

— Слушай, а как тебя, дитя леса, к нам в Москву занесло?

— Отец мой еще совсем молодым нанялся проводником в одну научную экспедицию. Дошел с ними до города, да так там и остался. Потом была Революция, он стал одним из лидеров. Не самым главным, конечно, но все-таки, его заслуг хватило, чтобы отправить меня учиться по государственной программе. Отец, несмотря ни на что, корней своих не терял и связь с племенем всегда поддерживал. Детство я свое почти все провел здесь с дедом, да и потом всегда сюда возвращался, как только выдавалась такая возможность. Осторожней! — Сэм схватил за руку Кирилла, решившего отломить веточку от растущего рядом с ним куста.

Что первым делом делает горожанин, войдя в лес? Отламывает ветку, пусть небольшую, пусть даже не ветку, а какую-нибудь соломину или былину. Главное, неосознанное желание утвердиться на чуждой ему территории. Показать, кто в доме хозяин, а лес это в средней полосе России или джунгли в центральной Африке, какая в сущности разница.

Сэм, придержав руку Кирилла, показал ему на ветку.

— Смотри, — по ветке, выступая прямо из под коры, сочилась густая, тягучая, как мед, красная жидкость.

— Это что, кровь?

— Нет, это сок дерева и это яд. Для человека — смертельный. Здесь в джунглях идет постоянная борьба за выживание. И каждый защищается, как может. Этот кустарник пропитан ядом, это дерево, — Сэм показал на другой ствол, — все усыпано шипами, по крепости почти не уступающими металлу. А вон то, — они прошли чуть дальше, — приютило на себе колонию муравьев, которые, если будешь беспечен, могут закусать тебя до смерти. Их укус ядовит, хотя от одного человеку ничего не будет, кроме неприятных ощущений.

— Сурово тут у вас, однако.

— А иначе нельзя. Иначе просто не выжить.

Кирилл стал внимательнее смотреть по сторонам, стараясь замечать, какие деревья Сэм безбоязненно касается, а какие обходит стороной. Сработала привычка, вбитая им в голову в армейской разведке инструктором. Ходи по лесу и следи, как и куда идет впереди идущий товарищ, и останешься жив и здоров. Начнешь 'ушами хлопать' — поймаешь растяжку или шею свернешь.

Передвигаться в лесу было не очень сложно, видимо, Сэм вел его по достаточно открытой местности, учитывая нынешние физические кондиции товарища. Впрочем, костыль оказался сделан мастерски и здорово помогал Кириллу, практически не замедляя движение. То ли он немного привык к лесу, то ли джунгли приняли Кирилла, но он вдруг начал различать звуки, ранее им не слышимые. Как будто слух резко перешел на другой уровень восприятия. Стали слышны голоса птиц, раздающиеся где-то высоко в кронах деревьев, стрекот кузнечиков или каких-то их местных родственников. Где-то недалеко, но совершенно не заметно для глаз расположилась стая обезьян, выдавая себя лишь шумом веток и визгливыми вскриками. Лес жил своей жизнью и можно было только догадываться, насколько эта жизнь была богата и разнообразна.

— Эх, сюда бы моих экологов. Они бы тут развернулись.

— Тихо, слышишь? — Сэм замер, подняв голову вверх, выискивая глазами что-то одному ему ведомое. Кирилл прислушался. Где-то высоко в кронах деревьев раздался глухой стук, сопровождавшийся странным шорохом. Звук этот напомнил Кириллу стук топора, только невидимый дровосек ударил по дереву один раз, да видно передумал. Нет. Вот еще раз ударил. Что-то уж очень неторопливый дровосек попался. Ш-ш-ш-шух, бум, в нескольких метрах от них, прямо с неба, упал огромный плод. Звук его падения эхом разнесся по джунглям. Внешне этот плод больше всего напоминал небольшую зеленую тыкву, но судя по тому, что при падении абсолютно не пострадал, был намного крепче обычной тыквы.

— И часто у вас так? А если такой тыквой да по 'тыкве', мало не покажется.

— Звук запомнил? Если услышишь, стой и определяй куда падает, секунд десять у тебя будет. Главное не стоять около ствола. Это плоды дерева онфолакарпум. Они растут прямо на стволе, а когда созревают, падают вниз.

— Да вы, Сэмэн, по латыни ботаете? — удивился Кирилл.

— Плоды эти очень ценные в медицине и косметологии. Я в свое время хотел бизнес закрутить. Собирать эти орехи в джунглях и поставлять их содержимое в Европу. Дедушка запретил. Сказал, что если в лес придет бизнес, то лес погибнет.

— А если собирать только упавшие орехи? Ведь все равно гниют просто так.

— Вот и я также дедушке сказал, а он ответил: 'В джунглях ничто просто так не гниет. Упавший плод — это жизнь нового дерева или корм слона, или другой более мелкой живности. Начнешь собирать орех, слоны уйдут в другие места. Уйдут слоны — погибнут джунгли'. Вот. Так и не вышло из меня бизнесмена, а название по латыни запомнил.

Кирилл поднял плод. На вес он больше двух килограммов, а на ощупь был похож на обтянутый замшей камень. Запах, шедший от ореха, очень напоминал чесночный. Только сейчас Кирилл понял, чем это таким знакомым пахнет в джунглях.

— А что, эти орехи можно есть?

— Можно, только расколоть его нам сейчас не под силу. Этим орехом питаются слоны. Знаешь, как они его колют?

— ...?

— Слон, придерживая плод хоботом, упирается в него бивнем и наваливается всей своей массой. Орех лопается и только тогда слон может его съесть.

— Сэм, а почему не видно никаких зверей. Я читал, что джунгли просто переполнены всякой живностью.

— Ну, во-первых, деревня рядом, а во-вторых, ты своим грохотом перепугал даже самых смелых и любопытных обезьян. Хочешь увидеть зверей, учись ходить тихо, как зверь.

— Ну, это вряд ли, по крайней мере, не сейчас. С костылем тихо не походишь.

Немного погодя Кирилл услышал шум падающей воды, правда, не смог уверенно определить правильное направление. Многоголосое эхо, разносящееся по джунглям от любого звука, могло запутать и более бывалого путешественника, чем Кирилл. Сэму же все было нипочем, и пару минут спустя он вывел их на небольшую заводь, образованную небольшим водопадиком, метров шести высотой.

— Здесь можно купаться, — Сэм стянул с себя тряпье и придавил его приличных размеров камнем. — Раздевайся, только одежду спрячь под камень, а то обезьяны своруют. И пока Кирилл стягивал свою задубевшую от солнца и пота одежду, Сэм, оставшись в одних очках и ожерелье, полез в воду.

Только войдя в прохладную чистую воду, Кирилл понял, как давно тело просто мечтало об этом моменте. Вода мягко и нежно, слой за слоем, стала снимать с его измученного тела грязь, боль, усталость, наполняя его новыми силами и радостными ощущениями. Жаль, что шина на ноге и тугая повязка на руке не дали ему в полной мере насладиться купанием в этой живительной влаге. Заводь оказалась не глубокой, и Кирилл смог доковылять до водопада. Встав под холодные, бьющие с мощной, но в тоже время нежной силой струи воды, он замер, впитывая в себя энергию воды и солнца, наслаждаясь этим импровизированным 'душем Шарко', буквально чувствуя, как кровь разгоняется по телу, неся в себе здоровье и силу.

Сэм, уже вылезший на берег, понимая значение происходящего для Кирилла, не торопил его, а лишь с улыбкой наблюдал за ним и думал, о том, что как, в сущности, мало надо человеку, независимо от цвета кожи и положения, для счастья. Счастья настоящего, определяющегося не разумом, а инстинктом. И как же все люди с точки зрения этого счастья похожи. И какими же они становятся разными, как только перестают жить по законам природы, а начинают жить по законам разума. И зачем мне этот город. Жил бы себе сейчас в деревне у деда, ни тебе забот, ни тебе хлопот. Сказка просто, а не жизнь...

Так частенько бывает: лежишь на песочке, под горячими лучами солнца, жмуришься от удовольствия. И такая благодать по телу и мыслям разливается, что улетаешь в дали неведомые и паришь там, наслаждаясь легкостью бытия. Пока какой-нибудь придурок, только потому, что ему тоже хорошо и весело, не окатит тебя ледяной водой, возвращая в действительность, с ее заботами, обязательствами, перспективными проектами и прочей мутью, минуту назад тебе совершенно не нужной...

Вечером был официальный ужин в доме колдуна и представление его дочери Одувы в качестве невесты дорогого гостя и друга Адегбала. Шаман по случаю торжества был в максимальной 'боевой' раскраске. Тело, и без того полностью расписанное татуировками, было раскрашено чередующимися черными, белыми, красными и синими полосами. Как пояснил Сэм, цвета символизировали четыре стихии: воздух, землю, воду и огонь. Кисти рук, чаще всего обращаемых к небу, были белыми, стопы, ближе всех к земле, — черными, а красно-синие полосы шли по всему телу и лицу. На плечах омуроди была львиная шкура, с черепом в виде капюшона, одетым на голову.

Не менее красочно была наряжена и его дочь, однако всевозможные украшения в виде бус из ракушек и камешков на голой груди и множество ярких тряпочек, перьев и шкурок, служащих ей юбкой, меркли на фоне прически Одувы. Это была какая-то невообразимая конструкция из ярко-рыжих волос, нарушающая все законы физики. Ее сложная форма могла бы вызвать зависть у любого модного стилиста. Это была работа мастера. Волосы держали форму, видимо, за счет специального состава, коим были густо намазаны. Они от этого лоснились, как будто были облиты тонной лака.

— Хороша Маша, слава богу, не наша, — сохраняя благожелательное выражение лица, пробормотал Кирилл.

— Ничего, это поправимо, — гнусно улыбаясь одними глазами, ответил ему КВНщик. Разместились они прямо на полу хижины, усевшись в кружок на щедро настеленные шкуры. Кроме них четверых, в доме была еще одна женщина в трудноопределимом возрасте, выполнявшая роль то ли прислуги, то ли официантки.

— Это Ваша жена? — поинтересовался Кирилл.

— Нет, мою жену, мать Одувы, убил вот этот лев, — колдун похлопал по звериной лапе, покоящейся на его плече. — Одуве тогда было четыре года. Я очень любил ее мать и дал обет, что не приведу в дом новую женщину, пока не вырастет Одува и не выйдет замуж. А это Каттука, вдова одного нашего воина, погибшего в бою с племенем Чхо. Она помогает мне по хозяйству, а после того, как ты женишься на Одуве, станет моей женой. 'Ну вот, — подумал Кирилл, — судьба еще одного человека здесь слишком тесно переплелась с моей собственной. Мало мне колдуна с его амбициями, Одувы с ее женихом, так еще и эта вдова: ждет, наверное, не дождется, когда здесь полноправной хозяйкой станет. Эх, Лада, Лада, заварила ты кашу'. Несмотря на столь нерадостные мысли, Кириллу удавалось сохранять приличествующее ситуации выражение лица. Единственное, что несколько портило впечатление от торжественного вида хозяев, это стойкий запах навоза, висящий в воздухе в такой концентрации, что Кирилл первое время постоянно поглядывал себе под ноги, боясь вляпаться в какую-нибудь свежую кучу. После соблюдения необходимых формальностей, преломления хлебов и первых заздравных тостов в честь уважаемого гостя и не менее уважаемых хозяев беседа, наконец, перешла в достаточно непринужденное русло, и Кирилл с максимально нейтральным лицом спросил Сэма:

— Чем это так воняет?

— Понятно чем, навозом. Ты думаешь, прическа Одувы на лаке суперсильной фиксации держится. Ошибаешься. Это смесь растолченной коры и навоза. Отсюда и форма, и цвет, и, уж извини, запах. Это последний писк здешней моды, специально для тебя старалась. Если захочешь, она потом, после свадьбы, каждый день такую делать будет.