— Это когда?
— Вчера. И из партии исключили.
Задержанный больше минуты молчал, смотря на свои руки. Крупные, сильные. Потом криво усмехнулся
— С..и. Ну, с...и.
— Чего ругаетесь? Я это тоже не особо одобряю, но... дело то у вас больно... скверное. Ладно бы измена, а тут — хищения.
Жолдовский вскинулся
— Это какие еще хищения?
— Много было — сочувственно сказал следователь — всего и не упомните?
Задержанный опять усмехнулся
— Ты меня тут за нос не води. Старший следователь. Сопляк еще. Какие еще хищения...
— Ну, начать с Берлина.
— Чего?
— Берлин сорок пятого...
...
— Вот показания тогда капитана, командира разведроты Синельникова Петра Ивановича. Желаете прочесть...
Берлин. Год сорок пятый.
Последние дни Рейха...
Запах гари. Запах конца...
Гвардии капитан Синельников докурил сигарету, поправил висящий на боку немецкий трофейный автомат, взятый им с ССовца еще в начале штурма города. Осмотрел стоящую перед ним небольшую группу людей. Это были лучшие из лучших, те кто отвоевал с ним три года, те кто в группе еще со Сталинграда. Настоящие профессионалы войны.
Один до войны был шофером. Другой — колхозником. Третий — не смейтесь — кассиром в сберкассе.
— Выдвигаемся потемну. Не шумим. Наша задача — занять здание рейхсбанка на Егерштрассе, проверить, заминировано ли оно. Если нет, сигнал — одна зеленая одна красная. И флаг, понятно, водрузить. Все ясно?
— Так точно — негромко ответил за всех Есаулов, ссыльный казак. В его группе было трое из раскулаченных.
— Пока всем спать. Выдвигаемся через три часа
Последняя фразу утонула в громе артиллерии — батарея шестидюймовок открыла огонь...
Расстояние до Рейхсбанка* было совсем маленьким, всего квартал. И больше следовало опасаться своих, а не чужих — с наступлением ночи все занимали оборону там, где их застигла ночь и палили на каждый шорох. Их снайпер — занял позицию у сгоревшей Пантеры, а они, один за другим — перебежками достигли здания. Оно немо молчало, верхние этажи были повреждены обстрелом — но само здание не сложилось.
Капитан похлопал по плечу Блоху — фамилии его никто не знал, бывший цирковой артист. Тот исчез в темноте. Слов не требовалось — он знал, что надо найти лаз. Хоть какой — но не вход, который может быть заминирован и на него может быть нацелен пулемет.
Блоха вернулся минут через двадцать, показал большой палец — и бойцы группы один за другим пошли за ним. К лазу, который он нашел.
В помещениях Рейхсбанка — пахло горелым и пахло сильно. Стояла оглушительная, после многодневного грохота канонады тишина — ее обеспечивали толстенные кирпичные стены. Время от времени — в окна пробивался свет взлетающих осветительных ракет, но потом — снова падала тьма...
— Идем дальше, товарищ капитан? — спросил один из разведчиков.
— Нет. Проверьте соседние помещения. Начнем с утра, а пока — тут и заночуем...
Утром пошел дождь. Странно, но этот типично грибной, русский дождь — как ничто другое свидетельствовал о скором конце войны. Они уже здесь, в Берлине. Дальше идти некуда — ни им ни немцам. Скоро — все закончится. И неизвестно, как будет дальше, но главное — будет без войны. Это сейчас самое главное.
Немцы бросили Рейхсбанк, это "образцовое национал-социалистическое учреждение**", даже не заминировав, это стало ясно после первого получаса обыска. Кабинеты были пусты, во многих сохранилась обстановка, только бумаг много сожгли — прямо в коридорах жгли, везде были кучи пепла.
Своего зама, лейтенанта Овечкина, того самого кассира из банка — Синельников нашел в одном из кабинетов. Тот не был разграблен, казалось, что те, кто в нем работал скоро придут и начнется обычный рабочий день. Лейтенант стоял и держал в руках фотографию в рамке. Капитан заглянул через плечо — это была обычная семейная фотография — муж, жена, дети. Муж был в гражданском.
— Катю напомнила... — хрипло сказал Овечкин — один в один почти
Синельников знал про семью Овечкина. Эвакуироваться они не успели. Кто-то из соседей донес, что они евреи — хотя Катя еврейкой не была. Ее вместе с детьми загнали в какой-то ров и посекли из пулеметов полицаи из вспомогательной полиции. Говорили, что это была бывшая красноармейская часть — латышский батальон, как началась война, он перешел на сторону немцев.
Синельников не знал что сказать, потому просто похлопал подчиненного по плечу
— За что они нас? — хрипло, почти шепотом сказал Овечкин - мы шли через Минск, там на нашей улице ни одного целого дома не осталось. А теперь и Берлин. Наверное, эти... или в подвале, где сидят или валяются в воронке уже. Зачем они это начали?
— Они фашисты.
— Они люди. Они люди, капитан.
— Люди переставшие быть людьми — оборвал Синельников, поняв, что разговор идет куда-то не туда — пошли. Надо знамя водрузить, пока по нам удар свои же не нанесли.
Они вышли в коридор — и тут же натолкнулись на одного из разведчиков
— Знамя водрузил? — спросил его командир
— Водрузил. Тут веревок много нашли, хорошо закрепили
— Хорошо.
— Вам надо вниз спуститься, в подвалы
— А что?
— Там нашли много чего...
Рейхсмарки — лежали на стеллажах плотными кирпичами. Пачка за пачкой. Их было немного, может и десятая часть хранилища не была занята — но это были деньги. Разведчики стояли и смотрели на них.
— Что делать будем — спросил Есаулов
— Что делать, охрану выставим, своим сообщим. Пусть по акту принимают
— Много тут...
— Бумага это. Рейха то нет больше.
— Только ж... подтирать...
Синельников резко развернулся
— Только не вздумайте! А то на самокрутке растащите...
— Товарищ капитан, там еще...
— Где?
— Соседнее помещение.
Они прошли туда, подсвечивая себе фонариками. Капитан заметил, что дверь в него — тяжелая, бронированная. Намного серьезнее, чем в первое, где деньги.
— Вон те мешки.
Капитан вспорол один. Нож прошелся по чему-то твердому, тускло блеснуло золото
— Смотрели.
— Да. Золотые украшения.
— Видать, в последний момент свезли сюда все ценное. А взять забыли или не захотели. Вон, посмотрите.
...
— Следы на полу. Тут ящики стояли, много. Их забрали. А это почему то нет.
— Молчок об этом.
Выставили пост, послали вестового — связи нормальной не было и на четвертый год войны. Уже к середине дня — подтянулись гости. Фронт уходил дальше, катился к Рейхстагу, подразделения штурмовиков зачищали улицы. Все понимали, что конец — это несколько дней, а может и часов.
С штаба дивизии подослали Додж и с ним Студебеккер крытый. Распоряжался какой-то офицер, до того они его не видели никогда. Высокий, красивый. Форма не грязная, отглажена — значит, при штабе обретается. Такие вызывали ненависть, бывали и случаи, когда они получали пулю в спину. У разведчиков, а в последнее время и в наступающей пехоте — было полно трофейного оружия, все кому не полагался пистолет — им обзавелись. Пальнул — и в дамках, а там пусть разбираются. Свои не выдадут — мало, кто из особистов пользовался любовью личного состава.
— Так, давайте все на погрузку. Тащите все в Студебеккер — распорядился он
Разведчики не двинулись с места
— Вы чего? — скорее недоуменно, чем зло сказал офицер — приказ не слышали?
— Акт бы составить — сказал Синельников — ценности все-таки.
— Где контроль и учет, там зерно не утечет — сказал один из разведчиков
Эти простые слова почему-то вызвали ненависть особиста
— Ты что, капитан, самый умный? — зло сказал он, шагнув вплотную
И — замолк. Разглядел, что в руке у капитана маленькая, карманная Беретта — тот ее на резинке носил. У одного фрица изъял, вместе с резинкой
— Ценности они ценности и есть.
— Где я бумагу возьму — зло сказал он
— Бумага вверху есть. И стол найдется. А ценности все же надо актировать.
— Ну — зло сказал особист — смотрите...
— Согласно показаниям бывшего капитана Синельникова, он нашел в подвалах Рейхсбанка сорок миллионов рейхсмарок. И одиннадцать мешков с ценностями, в основном золотыми изделиями.
...
— А вот вы, гражданин Жолдовский, тогда возглавляли оперативную группу МВД СССР при Штабе фронта. Кстати, какие вам задачи ставились.
— Это тебе, штафирке, знать не положено.
— Ну, положено, не положено, но допуск в архив я получил. Но дело не в этом. А в том, что вы сдали только марки. Мешки с ценностями исчезли. Как так?
— С Синельникова и спрашивайте. Не было там никаких мешков
— Были. Просто вы их разворовали. Добровольно дадите показания?
Задержанный молчал
— Вот показания бывшего капитана МВД Добровольского. Тоже кстати арестованного. Я взял автомашину Додж и отделение автоматчиков и по указанию Жолдовского отвез три мешка с ценностями в пригород Берлина, где передал их помощнику старшего комиссара госбезопасности Серова. Никакие документы при передаче не оформлялись, из чего я могу заключить, что имело место хищение этих ценностей.
— Олег... с..а.
— А вот еще. Среди нас процветало шкурничество и мародерство, поощряемое нашим непосредственным начальником, полковником Жолдовским. Неоднократно было так, что обнаруженные ценности не описывались по акту, как это должно было быть, и не сдавались в полевую кассу Госбанка, а оставлялись полковником Жолдовским себе. Так же, полковник Жолдовский отличался подхалимажем в отношении командного состава, в частности в отношении комиссара ГБ второго ранга Серова и генерала армии Жукова, выполнял их шкурнические и явно не имеющие отношения к службе поручения.
Задержанный поднял мутные от ярости глаза
— Ты что знаешь об этом? Ты сам воевал?
— Мне тогда десять лет было
— Вот и заткнись!
— Не забывайте где вы, Жолдовский. Да и вы кстати говоря...
...
— Летом сорок пятого вы были направлены на работу в оккупационную администрацию, а потом вас перевели в первый отдел предприятия Висмут. Есть показания, что там вы продолжили расхищать ценности, продавать и обменивать на черном рынке выделяемые продукты, тем самым обкрадывая личный состав. Так что не надо из себя корчить героя войны...
— Да ты!
Ворвались конвоиры, ждавшие за дверью.
— Ты... ты... с..а!
— Хватит.
Старший конвоя достал наручники, приковал за одну руку к сидению
— Смотри. За нападение на следователя только срок добавят
Повинуясь взгляду Калинина, конвоиры вышли
— В прежние времена вы бы ногами задержанного избили, так, Жолдовский. Но сейчас не так. Прошли те времена.
Жолдовский смотрел на следователя мутным от ярости взглядом
— Те времена. Да что ты про них знаешь, сопля?
...
— Меня в одиннадцать лет кулаки чуть не зарезали. Я в органы добровольно вызвался идти, чтобы скверну выжигать.
— Выжгли?
— Те ценности? Да какая разница, были они — не были. Часть была потрачена на создание агентурной сети, на оплату агентов. А часть — да... по рукам разошлась.
— Чьим рукам?
— Чьим? Да какая разница? Мародерка? Да, мы мародерили, было. Да только дело делали, не то, что сейчас. И от товарищей не отказывались.
— Вы их расстреливали, Жолдовский. На Синельникова вы в сорок восьмом сфабриковали дело, не забыли. Двадцать пять лет. Да только расстрелять надо было. Он по амнистии вышел. И про вас не забыл. Есть еще показания. Ознакомить?
— Не надо.
Жолдовский посмотрел на следователя, во взгляде были боль и злоба
— Ничего не надо знакомить. И показаний на товарища Серова я не дам. Но кое-что скажу. Подхалимил к Жукову? Да что к нему подхалимить. Перед ним армии навытяжку стояли. Понимаешь — армии. Армии победителей. Что с того что он себе в побежденном Берлине взял что-то
— Да то, что это мародерство! За это в любой армии наказывают.
— Повоевал бы, так бы не говорил. Я в сорок первом в комнате в коммуналке жил. Оттуда на войну и ушел. Мебель казенная, со склада выдали. Изъятая. Всего моего имущества — в чемодане и умещалось. Всё.
...
— Ну, я взял. Другие — взяли. Так мы у врага. Побежденного врага.
— В Висмуте вы воровали тоже у побежденного врага?
— Заткнись, сопля. Висмут — не твое дело, ты знать не знаешь, что там делалось. Ты другое пойми. При товарище Сталине — дело шло. Да, все виноваты были. А кто зарывался — тот отвечал. За всё. Но дело — шло. А вы сейчас — нас ворами выставите и закопаете. Только если снова враг пойдет — кто его отражать то будет? Ты что ли?
— Вы вор, Жолдовский. Но хуже того — вы ищете себе оправданий. Вы сами себе почему-то сказали, что если вы на фронте были, это давало вам право воровать. И ломать судьбы невинных людей. А мы строим новое общество. В котором не место, таким как вы.
— Дал бы я тебе в морду. Да всё равно не поймешь ты ничего. Но только увидишь, что вы построили. Не сейчас. Лет через двадцать. Когда у нас уже силы не будет, а в силу войдут те, кто только бумаги марать способен. НКВД больше нет — увидите, что будет.
— Надеюсь, что увижу. Будете давать показания об участии в хищениях трофейных ценностей генерала Серова и маршала Жукова?
...
— Что вам известно о хищении золота в слитках?
...
— Кто еще кроме вас участвовал в хищениях в Висмуте?
Жолдовский сплюнул
— Веди меня в камеру. Ничего говорить не буду.
Это был первый и последний допрос Жолдовского. Ночью — он вскрыл вены неизвестно где припрятанным лезвием. Возможно, лезвие ему передали.
Генерал армии Серов второго февраля 1963 года снят с должности начальника ГРУ и назначен помощником командующего войсками Туркестанского военного округа по военно-учебным заведениям. 07 марта 1963 года разжалован в генерал-майоры, а 12 марта того же года лишён звания Героя Советского Союза "за притупление политической бдительности".
В августе 1963 года назначен помощником командующего войсками Приволжского военного округа по военно-учебным заведениям.
В апреле 1965 года исключён из КПСС за "нарушения социалистической законности и использование служебного положения в личных целях", уволен в отставку.
До конца жизни добивался восстановления в партии, возвращения воинского звания и наград. Не добился. Умер в 1990 году.
Маршал Жуков в течение октября 1957 года Жуков находился с официальными визитами во главе военной делегации в Югославии и Албании "Куйбышев"; тем временем Хрущёв и его партийные единомышленники готовили пленум, который должен был устранить Жукова, который обвинялся в попытках оторвать армию от партии, поставить себя между военнослужащими и Центральным комитетом.. Сразу же по возвращении в Москву, 26 октября, Жукова приглашают на заседание Президиума ЦК КПСС.
