Зверь лютый. Книга 1. Вляп

И это — навсегда. Испорченную репутацию в этом обществе невозможно восстановить. Вы — омега. Мишень для плевков и пинков всех окружающих.

Вы вывались из образа, вы не сумели показать своего персонажа выпукло, достоверно.

Чисто к слову.

Когда Табаков озвучивал кота Матроскина, с ним, по словам его домашних, невозможно было быть рядом. Он говорил голосом Матроскина, он поступал как Матроскин, он был им. Дома, в своей семье, каждый день, каждую минуту.

Вжиться в образ. Жить в нём. Каждую минуту, каждый вздох. Это, если только вы не прошли мощную профессиональную школу, единственный путь для достижения достоверности. А если ваш образ не достоверен, то... в средневековье — на плаху, под плети, в могилу.

Мне, как и любому попандопуле, который не вырезал всех аборигенов на расстоянии досягаемости, всех зрителей-слушателей, нужно быть достоверным, нужно жить в образе, который достался. В образе малолетнего раба-наложника богатого киевского боярина середины 12 в.

Жить в образе. Ежеминутно, каждый вдох-выдох. Или — сдохнуть.

* * *

И стал я себе представлять как мы с Хотенеем... Всякие ситуации, по большей части в реальности не реализуемые. Всякие позиции... хотя я не воздушный гимнаст и на многое не способен. И свои чувства в них. Как эти мои чувства у меня возникают, нарастают и выражаются.

Такой... аутотренинг с моделированием.

Получается интересная картинка. Как бы мы с ним в моих фантазиях не игрались, как бы я не распластывался и не отдавался, а финал один: мне его жалко и защитить хочется. Хочется завернуть "в кольцо рук своих", спрятать у себя на груди, оборонить со всех сторон.

Я уже говорил, что сновидений не вижу. То есть, конечно, вижу как всякий нормальный человек. Каждые 15-30 минут. За ночь — десятка два получается. Но не помню. А вот когда помню... Или сильно устал, или подсознание сигналит о проблеме.

После трёх-четырёх таких сюжетов в собственных снах, стал в полудрёме думать — а что это я, собственно, вижу? — Проявление материнского инстинкта?! Да у меня его и в лучшие-то времена не было! Только отцовский. В ограниченных дозах и в сильно смазанной форме.

И вообще: как это возможно, такие чувства, со стороны сопливого подростка по отношению к взрослому здоровому мужчине? Со стороны холопа бесправного к боярину, к собственному хозяину и господину?

Получается, что базовый инстинкт продолжения рода у меня выражается не в стремлении накачать чего-нибудь подвернувшееся семечками, хотя и это — с радостью, а в стремлении оградить и защитить.

Получается, что для меня важно не "кто сверху", а кто защитник. Тот — муж и хозяин. Это-то при моей полной здесь бестолковости, бессильности и ни на что не годности!

Вот такая отрыжка ретроградного детского воспитания периода коммунякского застоя.

То есть, как демократ и либерал, я готов трахаться со всем что шевелится. А, как совок, я это шевелящееся — хочу согреть и оберечь. Даже при полном осознании собственной к этому непригодности.

Прогрессирующая шизофрения как следствие неполного распада системы общественно-моральных ценностей периода прошлого века. Личный дурдом в голове.

Мда... Не думаю, что Хотеней с этим моим подходом согласится. Насчёт "кто здесь муж и хозяин". Как бы он, после первого же проявления моего такого... "защитительско-утешительского" инстинкта, не отправил меня на кобылу. Или — к столбу.

В моей прежней жизни немало видел семей, где она, вроде бы — жена. А по сути — "муж и защитник". И ничего, живут счастливо. Если жена умная и ведёт себя не только по-хозяйски, но и правильно. Как выглядит "правильно" в нашей ситуации?

Время идёт, у Хотенея дел выше крыши — весна, подготовка к посевной.

Это не только для земледельца, это и для землевладельца — горячая пора. Одно межевание чего стоит. Мужики на межах, бывает, до крови бьются. Это — смерды. Если бояре... или — не бьются, или — крови много бывает.

Тут с Низу, с низовьев Днепра, весть пришла — берладники Олешье взяли.

* * *

"Берладники" — от города Берлады на Дунае. Свободный рынок свободных людей. Бандитов. Разбойников, наёмников и неудачников. Предшественник Сечи Запорожской и Тортуги Карибской.

Собираются человеческие отбросы со всей Восточной Европы. Включая Среднюю, и, частично, Западную. Всю зиму пьянствуют. Потом, либо к кому-то из правителей нанимаются, либо просто идут грабить что приглянулось.

Тут, видно, большая ватага собралась. Вот и захватили по весне Олешье — последний русский порт на Чёрном море. Точнее на Днепре, но недалеко от устья. Как половцы в Дикое Поле пришли — Русь земли только теряет. Последний ход к морю остался. Теперь и тот закрыли.

* * *

Хорошо лодия с Хотенеевыми наложниками под Каневым остановилась. Успели остановить. А то были бы эти мальчики берладниковским ватажком использованы. Во всех смыслах. Поскольку в большой банде — порядку мало. Что таких детей можно перепродать с выгодой — берладники бы поняли. Да вот... как, кому, когда... А мясо молодое — вот оно.

Бабы, что в Берладах есть, там же и остаются. Кто из ватажка к зиме живой вернётся — того и приголубят. А пока разбойнички сами, одинокие, не обогретые, не приголубленные. А тут мальчики... чистенькие, молоденькие, мягонькие. А берладники тока-тока с моря, с похода, с боя-сечи...

Как-то я раньше о таких... поворотах возможной судьбы — не задумывался. Не, я понимаю: "Святая Русь", дикое средневековье, бандиты с мракобесами под каждым кустом. Но вот как-то на себя примерять... А ведь вполне мог там оказаться. Связанный, в ошейнике, безоружный, бессмысленный... Перед тысячной бандой отморозков.

Мог оказаться... Или — могу. В любой момент.

* * *

Кто Олешье держит — тот и Русь за горло взял. Туда идёт вся греческая, да и вообще — Черноморская, торговля. Днепр, однако. Отец-батюшка. С него не свернёшь.

Когда один из русских князей встал на порогах да начал караваны торговые разбивать — тогдашний киевский князь откупился: всё ж родня — целый город и неплохой отдал. Потом ещё война была с Остомыслом Галицким. Поскольку его город и отдали.

Была у Руси Тмутаракань — целое княжество на Тамани. Лет двести была. Большое княжество. Когда Святослав хазар побил — туда пошёл. Там дружину пополнял. Хорошо пополнил: хватило на Дунай идти, греков бить.

Нету больше Тмутаракани — вырезали половцы.

Были селения по Дону — "Белая Вежа". Сначала хазары жили. Там перед Великой Отечественной в степи в траве колонны мраморные валялись. Византийцы привезли. Строили православные греки хазарам синагогу. С мраморными колоннами. Синагогу — поскольку у иудеев храм один — Соломонов. Остальное синагоги — "дом собраний". Ближайшее однокоренное — синод.

Хазар побили, земли отобрали, заселили. Местную шелупонь степную погоняли. Строились, пахали, рыбу ловили. Лет сто. Предвестники Всевеликого Войска Донского. Нынче — нету.

Поганые вырезали.

Были четыре города по Северскому Донцу. Лет за 200 до меня там один араб проезжал, называл Северский Донец — "Русская река".

"Волга, Волга, матерь Волга,

Волга — русская река".

Будет и Волга русской рекой. А был — Донец.

Пока поганые не пришли.

Низовья Днестра братец Владимира Святого отдал. Ярополк. Первый христианский князь на Руси. За несколько побрякушек и рулонов ткани. Вместе с людьми.

Аляска — отнюдь не ново. Продать своё, людей своих — это наше, исконно русское, истинно православное.

Жили в Поднестровье два племени славянских — тиверцы и уличане.

"Уличане" означает "многочисленные". Говорят, они в походы на Царьград до десяти тысяч лодей в помощь киевским князьям выставляли. Да хоть и дели эти цифры на десять, как почти всегда в средневековье, когда речь о войске, а всё равно. Оба племени называли "толоковниками" — помощниками. От "толока". Это когда односельчане помогают всем селением новой семье дом строить.

А зачем они? Какой "новый дом"? Киев-то построили и ладно.

Есть на Чёрном море местность такая — Беломорье. Не на севере Руси, а на севере Чёрного моря. Во всех договорах с Царьградом указывалось, как и кому там рыбу ловить. Видать, немало днестровцы там рыбки брали, если цареградские рынки так лихорадило, что и кесарям об этом думать приходилось. Нет ничего.

Про то, как "принял дары и отдал им..." — в летописях есть: эпизод государственной истории, раздел — межгосударственные договора. А вот про то, как горели города и веси, как, сжигая свои поля, свой же хлеб уходили на север, как их перехватывали... Кого зарезали, кого в полон угнали, кто пробился — ушёл.

Это не государственная история — народная. Быдловская. Не любят здесь вспоминать об этом.

А в моё время, в моей России о Приднестровье кто вспоминает? Как июньской ночью румынские батареи били по кварталам новостроек. Очень удобно наводиться по белым платьям — выпускной вечер в школах. Как бежали через мост обрюхатившиеся мужики-ополченцы. Кто в трениках и в майке на голое тело, кто в костюме с галстуком, кто уже в "партизанской" гимнастёрке, с калашами и ППШ... Как пришёл и потом лёг почти полным составом добровольческий батальон...

Вспомнился человек, который мне об этом рассказывал. Где-то ночью, в тамбуре какого-то "весёлого". Как стояли у него в глазах слезы, когда он вспоминал земляков своих. Смолян, что там остались... Смоленцы...

В моем времени Поднестровье устояло, а здесь — нет. Может, потому что Смоленск здесь уже был, а вот подмоги...

А потом пришёл в Приднестровье генерал Лебедь и велел всем "выйти из сумерек" или убираться во тьму.

Здесь тоже был свой лебедь. Но другой — тотем половецкий.

"Соколов, лебедей в степь распустила ты -

Кинулась из степи черная мгла...".

Всё накрыл... Поганые...

И вот Олешье — последнее окошко.

* * *

Ростик — великий князь киевский Ростислав Мстиславич — велел полкам собираться. Пойдут киевские дружины в лодейный поход. Пробивать очередное окно в Европу. Точнее: хотя бы проход до следующей двери — до Босфора. Так ведь и Пётр дырку недалёкую прорубил — только до Зундов.

И мой идёт, Хотеней Ратиборович. Со своей боярской дружиной. Подарков, поди, привезёт. А, может, и нет — какие с разбойников прикрасы? Живой бы вернулся... А то... А то мне тогда — хана безвариантная.

"Княжна персиянская" боярыне в хозяйстве не нужна. А вот малёк, который её изображал — просто опасен.

Дело-то задумано как обман одного из княжьих ближников.

Ножом по горлу. Как кузнеца. Или в куль да в воду — Днепр вот он. Получается, что мне не только надо Хотенея как-то особенно ублажить, а ещё и чтоб он живым из похода вернулся.

Молиться, что ль, начать? Или с ним в поход напроситься? А толку? В сече мечами махать — от меня пользы... Разве что по дороге занятие будет — "снимать напряжение с чресл молодеческих". Ага, на лодии полной гребцов...

Хотеней пропустил одно воскресенье: "Ой там такой спор из-за межей был! Говорят, аж до крови смерды сцепились. Кабы не господин — поубивались бы". Потом второе: "в Вышгород ускакал. Лодии там добрые есть для похода и недорого".

Я ждал и учился. В кириллице 43 буквы. "Буки" с "ведями", как я когда-то боялся, складывать не придётся, поскольку у "буки" числового значения нет. Разве что, "веди" с "глаголем". Или с юсом малым. Вы "большой йотированный юс" представляете? Во-от... А здесь этим пишут.

А потом вдруг прибежала служанка:

— Княжну персиянскую господин к себе требует! Бегом!

— Куда?!

— Дык... в баню. Хи-хи. Быстро. Хи-хи...

Сборы по тревоге. Короткий спор: одевать чулочки или нет? — Да. "Лучше перекланяться, чем недокланяться" — давняя русская мудрость. Никаб на голову и рубаху подлиннее на плечи под паранджой. Юлька корчажку со смазкой в руки суёт, Фатима за шиворот тянет, служанка хихикает да подгоняет.

На случку — бегом. Резвенько-резвенько...

Добежали до бани, вдох-выдох, под взглядами пары ухмыляющихся мужиков — сам-один внутрь, в предбанник.

Оп-па... А там полно народу, человек 15. Все уже выпившие, разгорячённые. Они тут что, групповуху задумали?! На мою тощую задницу?!

Ё! Мы ж так не договаривались...

Ванька! Ты здесь рабёныш, с тобой никто ни о чём и никогда договариваться не будет.

— А, вот она, княжна персиянская, которая самому Хотенею уд заворотила!

— Не заворотила, а на место пришила. Это у него прежде завернут был, только до дерьма и доставал, а теперича и до матки достанет.

— А чем же она шила-пришивала? А покажи-ка нам, Хотеней, где у ей напёрсточек такой волшебный. Гы-гы-гы, га-га-га...

Вроде, не Хотенеева задумка. Над ним смеются, остроумничают. Только плохо — меня непрерывно крутят, вертят, дёргают. Паранджа сразу сбилась, ничего не видно, как кот в мешке.

Если они сейчас мне паранджу с рубахой на голову задерут, а у меня дальше не штаны, а эти мои "чулочки" на идиотской ленточке-поясе... С большим бантом сзади. И с не очень большим, но весьма однозначно выразительным хозяйством спереди...

Тогда — абзац и песец. Сразу.

А эти-то всё круче, уже и ущипнуть лезут, и прижать пытаются, лапают. Такое чувство, что с десяток мужских рук... со всех сторон... по всему телу... как в паутине...

И лезут, и лезут. Щупальцами своими. Шаловливыми.

Ну, положим, в этом пыльном мешке много не нащупаешь. И к шалостям я...

Рука сунулась под паранджу, за живот ущипнуть. Ну, я по ней и врезал. Айкидошно, костяшками кулака в кость. Попал удачно.

Тут с меня паранджу и сдёрнули. А вот и облом вам, православные, на мне ещё никаб есть. И он-то у меня прямо к ошейнику привязан. Как та шапка у казака:

"Но шапку выдаст только с бою

И то — лишь вместо с головою".

Ясное дело: нету у меня в головном платке никакого... доноса "Царю Петру от Кочубея". Но сдёрнуть — только "с головою". Хоть какая-то польза от ошейника рабского. И рубаху сам выбирал — до лодыжек. Для пролонгирования, так сказать, процесса.

Паранджу сорвали — теперь хоть вижу обстановку. Хотеней — в углу, в него какой-то чудик с длинной белой бородой вцепился. Разговоры разговаривают. А Корней рядом со мной стоит, руки в боки — улыбается. Сволочь. Хоть бы вступился — господин-то у нас один. Остальные — кто Хотенеев разговор слушает, кто на меня смотрит. Двое возле меня — один чадру разглядывает, другой просто глазами лупает.

Я к Хотенею шаг — ещё один с лавки встаёт, ухмыляется. Нехорошо так зубы скалит. Однозначно. Похоже, я тут серьёзно попал.

А не играли вы ребята в регби. Влево-вправо, вперёд и в бок. И рыбкой — под стол.

Здесь почти все столы на козлах. Чуть не убился плечом об перекладинку нижнюю. Больно, синяк будет.

Выкарабкался. Прямо Хотенею под бочок. Ку-ку, дяденьки. Не поймали, не поймали! Спереди стол, с одного боку Хотеней, с другого и сзади — стены.

Тут до Хотенея дошло, что у него что-то под боком шебаршится. Оборотил господин и повелитель ко мне лицо своё ясное белое.

Мда. Скорее: красное и туманное. О, да ты, миленький, уже никакой. Тебя бы сейчас в постельку и рассолу поутру побольше...