Вездеходы позволили нам вернуться к тактике маневренных боев малыми группами, но на новом уровне — значительно повысилась мобильность. В обороне наличие вездеходов позволяло нашим частям 'пощупать' фрица еще до начала их атаки, даже еще до начала выдвижения на рубежи развертывания. Два-три выстрела из снайперской винтовки, пара очередей крупняка, пять-семь минометных мин — и стальная тачанка срывалась с позиции, чтобы уже через двести-триста метров левее или правее снова послать фашистам пару гостинцев. Пара трупов здесь, десяток — там, глядишь — и рота фрицев уже неспособна к наступлению — надо перевязать и отправить в тыл раненных, перестроить боевые порядки, чтобы заменить выбывших пулеметчиков и унтеров — на все это требуется время. И пока оно длится, команда этого же вездехода продолжает наносить урон — хоть за каждый укус этот урон и небольшой, но уже через три-четыре подхода такие мелкие укусы приводят к тому, что рота становится небоеспособной — десять процентов убитых и тридцать раненных — при таких потерях еще до начала атаки фрицам только и остается, что отвести ее в тыл для пополнения и восстановления командной вертикали, сбивки пулеметных расчетов и пополнения боеприпаса — они ведь тоже отвечают, да толку-то ... И авиацию вызывать бесполезно — попробуй еще найди в лесах эту верткую цель, даже если найдешь — она ведь огрызается из крупняка, так что нормально по ней не отбомбиться, а к тому времени, когда по разведанным координатам прилетит какое-то крупное соединение, вездеход уже ускачет или затаится так, что его уже и не найти. А моторесурс у самолетов не бездонный, поэтому и гонять их за единичными целями смысла нет. Так, за счет способности быстро преодолеть несколько сотен метров пересеченной местности с тяжелым вооружением и боеприпасами, эти постоянные обстрелы и оставались практически безнаказанными.
И наши атаки тоже становились результативными — мы просто стали в состоянии забрасывать с помощью вездеходов в тыл немцам тяжелое вооружение и достаточно бойцов и боеприпасов. Атакованные с нескольких сторон серьезным вооружением, фрицы начинали сильно нервничать, а когда к ним пару дней не могли пробиться подкрепления и колонны с боеприпасами, то они на последних патронах просто снимались с позиций и отступали, оставляя нам все тяжелое и много стрелкового вооружения. Так, шаг за шагом, деревенька за деревенькой, мы отвоевывали у немцев пространство — война снова переходила в маневренную, но уже на новом уровне, когда скорость маневра определялась уже не ногами, а колесами.
Естественно, немцы быстро выработали свою тактику борьбы. Их 37мм колотушки снова стали актуальны — поставив одну-две штуки на опушке, они могли прикрыть большие открытые пространства — если и не попадали с первого выстрела, то попробуй еще определи — откуда идет стрельба. Это если вообще определишь, что по тебе стреляют, пока не будет проломлен борт — роли поменялись местами. Точнее — могли бы поменяться, если бы мы, точнее — я, не предусмотрели изменение в тактике. Естественно, противодействием стало прежде всего навешивание бронелистов на верхние борта — с ними 37мм колотушки не пробивали наши вездеходы и с трехсот метров. Ну и — действие группами минимум в три вездехода — пока один разведывал местность и вызывал огонь на себя, два других таились в засаде и секли, откуда пойдет стрельба — и уже после этого засыпали место выстрела огнем из крупнокалиберных пулеметов — пока один засадный и один разведывательный давили позицию для стрельбы, третий крался к ней по опушке и уже с близкого расстояния давил фрицев огнем из крупняка, автоматами и гранатами десанта. Шла охота на охотников на охотников.
Войска учились выковыривать фрицев из самых труднодоступных мест. Выследить, где прячется фашист, определить, что он действительно там, вызвав огонь на себя, вовремя укрыться от пуль, жужжащих над головами, и продолжать давить огнем, пока товарищи идут в обход, чтобы пристрелить фашистскую гадину в его укрытии, всадить с десяток пуль в облеченный в серую шинель бок, прострелить ноги, торчащие из-за дерева, чтобы фашист в последние мгновения своей жизни не стрелял в наших товарищей, а пытался перетянуть раны, под собственный же скулеж и понимание того, что зря он голосовал за Гитлера. Много их на одной позиции быть не могло — сил у фрицев не хватит перекрыть каждые двести-триста метров отдельными дозорами. Поэтому-то и был возможен обход с флангов, тем более что он делался не на своих двоих, когда и километр будет длиться более часа. А на вездеходе — пять минут — и десант уже начинает огнем давить фрица с фланга, и уже приходится серой гадине разворачивать часть стволов с фронта, пытаться оттянуться назад, выйти из огневого мешка, созданного высокоманевренными подразделениями. Практически ни у кого такого финта не получалось — собственные ноги никак не могли тягаться с моторами, поставленными на гусеницы высокой проходимости, которые выносили наших бойцов через все преграды и буераки, в обход отступающих засад, так что мы всегда оказывались на пути или с фланга, и откусывали очередные две-три жертвы от организма этих белокурых придурков, возомнивших себя уберменшами. Так что пропаганда, запустившая с моей подачи ряд анекдотов про блондинок, попала в самую точку — фрицев воспринимали уже не как непобедимую армаду, а именно как истеричек, которые вдруг вообразили себя пупами земли. Это пока не нашлось мужика, который поставил бы глупую бабу на место. Фрицы и стали такими бабами — глупыми, потому возомнившими о себе невесть что, и быстро сдувающимися после первой же оплеухи. На них выходили уже без мандража, с опаской, но не с боязнью — просто надо было сделать нужную но неприятную работу, объяснить дурашкам, что если кто не сдастся прямо сейчас, тот будет убит, и тоже — прямо сейчас.
Но к концу декабря наше наступление такими микроатаками выдохлось — нам просто не стало хватать бойцов на разросшийся периметр. К этому времени мы уже освободили треугольник размером двести километров по южной стороне и по триста — по восточной и западной, с Вильно в вершине этого треугольника, который доходил на юге до полесских лесов и болот, позволяя ДРГ перекрыть трассу Брест-Пинск-Мозырь, на востоке не доходил до Минска километров пятьдесят, а на западе до Белостока — столько же. И на таком периметре наших войск было всего тридцать тысяч подготовленной пехоты — наши боевые части даже уменьшились по сравнению с сентябрем, так как много технически грамотного народа мы вытаскивали на предприятия, а много тактически грамотных — в учебки на КМБ в качестве преподавателей — так-то обучение военному делу проходило более трехсот тысяч человек — из почти трех миллионов нашего населения, но прикрывали их эти самые тридцать тысяч — это была уже вторая, а то и третья волна тех, кто был выучен уже у нас. Ну и из техники — в пятьсот танков и САУ, и около двух тысяч вездеходов. Этого хватало только чтобы удерживать небольшие подразделения фрицев от проникновения вглубь нашей территории и тормозить наступление более крупных соединений — тут уж в дело включатся и недообученные бойцы из учебок, хотя этого и не хотелось бы делать. Правда, мы пока не ожидали наступления крупных соединений -к нашему счастью, чем дальше, тем таких соединений поблизости от нас становилось все меньше — их тянула на себя Москва. То есть на километр у нас приходилось чуть больше половины танка, полтора вездехода и шестьдесят пехотинцев. Естественно, они не были размазаны по всему периметру тонким слоем, а находились в опорных пунктах, из которых вели наблюдение, патрулирование, ходили в рейды.
Хорошо хоть фрицы особо и не лезли — ни мы, ни они зимой окопаться толком не могли, поэтому снова пошла диверсионная война, с обстрелами и рейдами на территорию противника. В связи с наступлением советских войск на основном фронте, у нас фрицы окопались в населенных пунктах, и сидели там тихо, как мыши, и единственное, что их спасало от разгрома — нехватка подготовленных войск у нас, а самое главное — тяжелого вооружения — прежде всего танков, и опыта наступательных боев с применением артиллерии — стволов мы нахватали изрядно, а вот с взаимодействием родов войск пока было не очень, прежде всего из-за недостатка снарядов — мы рыпнулись было захватить один из городков в пятидесяти километрах на западе от Минска, но крепко получили по зубам — хотя и стянули туда почти сто стволов артиллерии калибра выше ста миллиметров, но небольшой боекомплект не позволил провести достаточную артподготовку, а недостаточная — опять же из-за нехватки боеприпасов для тренировок — подготовленность артиллерийских корректировщиков не обеспечила огневое сопровождение наступавших — разрывы снарядов на немецких позициях прекратились задолго до того, как пехота подобралась на расстояние броска. Это же и спасло ее от полного истребления пулеметным огнем — она сумела отползти обратно, особенно когда наши летчики за три захода заставили замолчать минометную батарею. Контратака немцев тоже не удалась — наши САУ вовремя выдвинулись из леса, и немцы, оставив на поле боя два танка, откатились обратно под защиту кирпичных построек. В общем — ни нашим, ни вашим, только зря положили людей — с поля боя вытащили более двадцати погибших и почти полсотни раненных — экипажи вездеходов проявили прямо-таки чудеса мужества и героизма, вихляя под огнем по полю боя и втаскивая раненных и павших бойцов в кое-как прикрытый бронелистами корпус. От потерь в технике спасли те две САУ, что прикрывали атаку, и летчики — общими усилиями они подавили обе противотанковые пушки немцев и отогнали три оставшихся у фрицев танка — те снова было рыпнулись поохотиться уже за нашей техникой, но быстро ретировались обратно — они уже были прекрасно знакомы с нашими САУ и, едва завидев их на поле боя, тут же удирали. Так что, если в диверсионной тактике малыми группами мы были на голову выше немцев, да и в обороне стояли твердо, то вот с наступлением на сильные опорные пункты у нас было мягко говоря не очень.
ГЛАВА 47.
Михаил Шепетько в первый раз повоевать практически не успел. Его призвали двадцать третьего июня, но он не успел даже получить форму — место сбора подверглось налету германской авиации, затем, еще не осела пыль от взрывов, раздался крик 'Танки !!!' и мечущаяся толпа окончательно потеряла хоть какую-то организацию и ломанулась в разные стороны. Михаил очухался только в глубоком лесу, и потом три недели пробирался до своей деревни, сторожась каждого звука. А в августе к ним пришли советские войска, и он снова оказался на сборном пункте.
Знай он, что есть и 'другая' история, в которой уже через неделю он надел белую повязку и стал служить в полицейских частях, а через два года его как собаку пристрелили партизаны, он бы только обрадовался тому, что его снова призвали в Красную Армию. Но ничего такого он не знал, поэтому поначалу был недоволен, что его снова сдергивают с печи. За свою недолгую 'службу' он достаточно повидал бардака и неорганизованности, и снова погружаться в это болото не хотел, наоборот, он планировал пересидеть в родной деревне те два-три месяца, за которые германца выбьют с родной земли и начнут бить малой кровью на чужой территории, как им всем и обещали. Но пусть это делает кто-то другой, кто уже прошел достаточное обучение. Но — не судьба. Правда, сейчас были и положительные моменты — кормили три раза в день, на сборный пункт доставили на автомобилях, а не пешком, как в прошлый раз, да и выдача обуви и обмундирования прошла как-то сразу. Правда, обмундирование было странным, но их сержант все с шутками и прибаутками разъяснил и показал. Ишь чего придумали ...
А потом началась каторга. Михаил никогда не думал, что служить так тяжело. По рассказам односельчан, вернувшихся со службы, у них все было гораздо спокойнее — да, были и пробежки, и зарядка, и полоса препятствий. Но не целый же день !!! В первые три дня еще было ничего. Как говорил сержант, они пока совсем зеленые, и чтобы сразу их не заморить, нагрузки даются небольшие. И нехорошо при этом улыбался. Михаил понял, почему, когда на четвертый день их подняли ночью по тревоге. Надо заметить, что он оказался не самым последним, кто встал в строй на плацу. Были новобранцы и похуже. Правда, болела рука, на которую кто-то наступил в потемках, а одна портянка комком лежала в правом кармане. И тревога была странной. Михаил думал, что сейчас им выдадут оружие и погонят рыть окопы. Но все стояли на плацу, а командиры ходили вдоль строя и выискивали недостатки. Вскоре Михаил смекнул, что тревога была учебной, но как незаметно намотать портянку он так и не придумал, поэтому делал это уже когда командир выдернул его из строя к таким же невезунчикам и заставил привести себя в порядок. Слава богу, что он был такой не один — почти у всех что-то было не так — ненамотанные портянки, незастегнутые штаны и гимнастерки, ненадетые ремни. Командиры подшучивали, прохаживались по качествам новобранцев, но как-то необидно, даже смешно. Вскоре их распустили по казармам, но поспать в эту ночь не удалось — их снова подняли по тревоге, снова была проверка, снова качества новобранцев оказались не на высоте, но уже чуть получше, чем в прошлый раз. Как сказал майор, 'Теперь вы хоть немного похожи на людей, хотя все еще близки к обезьянам. Ну ничего, мы научим вас родину любить и портянки наматывать !!!'. И научили. Весь следующий день они тренировали учебную тревогу, разве что после обеда дали поспать пару часов. И, надо заметить, когда после незнамо какого по счету сигнала тревоги Михаил в сомнамбулическом состоянии бежал на плац, вставал в строй, ждал замечаний, вдруг оказалось, что замечаний-то к нему и нет. 'Ну вот, уже похож на человека. Так держать !'. И таким был не он один — приведя их в полубессознательное состояние, командиры добились-таки того, что бойцы стали действовать на автомате, выполняя правильные движения — правильно наматывали портянки, правильно надевали сапоги, правильно брали и застегивали ремень и надевали разгрузку.
Все уже было вздохнули с облегчением, и тут этот садист с едкой ухмылочкой произнес 'А теперь — с оружием !!!'. Все, в том числе и Михаил, прокляли все на свете и приготовились к новым мучениям, но на удивление им хватило всего трех попыток, чтобы научиться отрабатывать тревогу с получением оружия.
И после этого служба пошла как-то проще — пробежки, силовые тренировки, изучение рукопашного боя, работа с оружием — все прорабатывалось, неоднократно повторялось и как-то незаметно, исподволь, но крепко въедалось в подкорку, становилось своим, неотделимым от души и тела. И — постоянный инструктаж — о чувстве локтя, о товариществе, о взаимопомощи, о воинском братстве, о преданности Родине, Партии и Народу — раз за разом, днем и вечером, при выполнении упражнений и пробежке — в каждой ситуации сержанты и командиры постоянно вдалбливали им эти понятия. И Михаилу это нравилось. Было приятно ощущать себя частью большого, мощного, слитного воинского коллектива, где ты можешь помочь товарищу и всегда получить помощь от него.
И только он прочувствовал себя в новой среде, как — бац! — их учебку распределили по воинским частям. Было жалко расставаться с новыми товарищами — они ведь только-только перезнакомились и сдружились. Но — ничего не поделаешь, служба. Тем более в его тройку попал Димка — парень из соседней деревни, которого он хорошо знал. Он проходил КМБ в другой учебке, поэтому Михаил обрадовался, когда увидел лицо из прошлой жизни, а то его односельчан как-то раскидали по разным учебкам. Но теперь земляки радостно рассказывали друг другу о прошедших трех неделях, делились ощущениями и байками. В двух остальных тройках их отделения земляков не оказалось, но все-равно все как-то сдружились, тем более трое их наставников и сержант твердо но заботливо вводили новичков в курс военной жизни — как понял Михаил, им в таком составе предстоит и воевать некоторое время.
