Ветер и крылья - 3

— Если у его высочества появится ребенок... отцовские чувства, говорят, самые крепкие. Я их не испытывал, но часто слышу исповеди...

Эданна пожала плечами.

— Возможно, святой отец. Я не знаю, Господь пока не даровал мне ребенка, но я надеюсь, Он смилуется над Филиппо...

— Смилуется?

— Разумеется, ваше высокопреосвященство. Роды — трудная и опасная вещь, и многие женщины не выживают, и дети тоже... поэтому я сейчас пойду и буду молиться за здравие даны Алессандры и ее ребенка.

— Это делает вам честь, — кардинал Санторо прищурился. — Что ж, я уверен, что вашу молитву Господь услышал... услышит. Он всегда слышит искренние слова, не так ли, эданна?

— Так, ваше высокопреосвященство, — отчеканила Франческа.

Кардинал подарил ей улыбку.

— Молитесь, эданна, молитесь. Вы же понимаете, что если с даной, или с ее ребенком что-то случится...

— Ваше высокопреосвященство!

Кардинал милейшим образом улыбнулся эданне Ческе, и отошел. Эданна быстро прошла в свои покои, закрыла дверь... и не удержалась!

Прошла в дальнюю комнату, мимоходом отвесив пощечину служанке — и с размаху запустила вазой в стену. Только осколки полетели...

И второй, и третьей...

Примерно через десять минут ей стало полегче.

Сволочь, гадина,, склизкая тварь!!!

Ческа просто ненавидела кардинала Санторо! Была б ее воля — своими руками удавила мерзавца... было в нем что-то такое, опасное... но Филиппо, хоть король, хоть принц, этого почему-то в упор не видели!!!

Почему, ну почему!?

Может, на него порчу навести?

Эданна скрипнула зубами. Потом устыдилась своих мыслей — грех-то какой... Потом задумалась. Надо будет уточнить у ведьмы этот вопрос.

Или не надо?

К чести кардинала Санторо, он хоть и сволочь, и мразь, но священников держит в железном кулаке. А вот кто придет на его место?

Вот это большой и серьезный вопрос. Убить человека несложно, где гарантия, что его сменщик окажется лучше, порядочнее или даже просто умнее предшественника? Или ищи такого и ставь его на нужное место, или...

Или пока — терпи.

Кардинала тоже понять можно,, это же его племянница, если она родит Филиппо первенца, он серьезно вознесется...Нет, не она, а он. Ческа уже убедилась, что у Алессандры ума, как у тапочки! Что ей говорят, то она и делает.

Сказал Филиппо — хочу в постель с вами двумя, она и пошла,, только глазами хлопала. Сказал бы с крыши прыгнуть, пошла бы и прыгнула. И дядю она слушает совершенно так же... покорно и безропотно. Настоящая дана, у которой все реплик: 'да' и 'повинуюсь'. Ну и молитвенный набор на каждый день.

Ческа признавала полезность таких особей, но... но как же она их ненавидела!

Как свою мать, такую же тупую курицу, которая безропотно молилась и рожала, как сестер, слабовольных идиоток, как...

Хотя если бы ее спросили, любит ли она умных и самостоятельных, ответ был бы тот же. Ческа и их ненавидела. С дурами справляться проще, и только-то. А ненависти и гнева у нее на всех хватит.

В дверь поскреблась служанка и получила вторую пощечину. Для симметрии -по другой щеке.

— Эданна... к вам его высочество! — всхлипнула девушка. К оплеухам ей было не привыкать.

— Иду, — скрипнула зубами Ческа. И быстрым шагом направилась в гостиную.

Конечно, Филиппо был там. Немного даже растерянный.

— Ческа... я побуду у тебя. Я не знал, что роды — это так... она так кричит... и там столько крови...

Эданна тут же отбросила все посторонние мысли.

Нет, нельзя думать о том, что в комнате есть статуэтка. Вон та, например. И бить принца по пустой голове тоже нельзя. И вообще... его надо жалеть и утешать.

Это же не он рожает! Зато как он страдает! Как ему плохо! Как тяжко...

Этим эданна Франческа и занялась. Да так успешно, что статуэтку они все-таки разбили... ноги у нее длинные, а позу его высочество выбрал не самую удачную.

Впрочем, эданна не огорчилась.

* * *

Дана Карелла смотрела в окно.

За ним разгорался рассвет.

— Больно...

Разговора двух лекарей она не слышала.

— Больно... за что!?

Ответ она знала. Но разве был у нее выбор? Она просто делала то, что ей приказали. Она не задумывалась, она искренне старалась быть хорошей и послушной. За что ее наказали?

Она же не хотела... такого? Нет, не хотела...

Рассвет разгорался перьями громадной птицы. Огненными, яркими, чистыми...

Лекари отошли куда-то в сторону, и до Алессандры доносились их слова. Не все, обрывки...

— Слабеет.... Спасти...

Наверное, говорили о ней. Ей было просто больно. Больно, темно, страшно...

По пологом кровати сгущались тени. Почему так? Там светло, а здесь темнеет, темнеет...

Из полумрака выступило женское лицо. Четкое, чеканное, невероятно красивое, с громадными синими глазами.

— Глупышка...

И как-то так это прозвучало... и снисходительно, и успокаивающе, и Алессандра вдруг поверила, что все будет... если и не хорошо, то уж и не окончательно плохо, наверное?

Правда же?

Женщина клонилась к ней, провела рукой по волосам.

— Я не могу отменить свои слова, детка. Пролитое не поднимешь, мертвое не оживишь.

— Больно, — прохрипела Алессандра пересохшим ртом.

— Знаю. Я могу дать тебе и твоему ребенку другой шанс. Если ты согласишься...

— Больно...

— Знаю. Сейчас этого не избежать. Ты согласна?

— Да.

— Повтори за мной. Аэлене севра Моргана.

— Аэ...лене севра Мор...гана.

Глаза женщины вспыхнули яркими сапфировыми огнями. Она коснулась руки Алессандры — и девушка вдруг почувствовала себя как воздушный змей. Легкой, летучей... она и летела. Все выше, и выше...

Она не слышала, как над ее бездыханным телом засуетились в панике лекари.

Не видела, как самый смелый из них, схватив ножи, рассек ее вздувшийся живот — спасти хотя бы ребенка.

Не видела, как выворачивало их при виде того уродства, что покоилось в ее чреве — сиамских близнецов естественным путем родить было попросту невозможно.

Она летела наперегонки с ветром — и ветер пел в ее крыльях.

* * *

Моргана улыбнулась — и растворилась в полумраке.

Кто-то скажет, это плохо. Но... здесь и сейчас она не могла отменить свое проклятье. Слово было сказано, слово было исполнено. Признав этот плод своим, его высочество Филиппо фактически подписал ему приговор. Кричи, не кричи, ругайся, не ругайся...

Бесполезно.

Единственное, что она могла, это помочь несчастной девочке. Отпустить ее душу на волю.

Аэлене севра Моргана.

Язык Высокого рода. Моргана была властна там, где ей дали эту власть. И Алессандра вверила душу Моргане. И та ее просто отпустила.

Она точно знала, что сейчас Алессандре хорошо.

Она-то знала... она ведь тоже умерла. Просто не ушла еще... окончательно. Пока она здесь. И сегодня ей стало чуточку тяжелее.

Она не хотела такого для несчастной дурочки, но и сделать что-то другое...

Только отпустить ее.

И точно быть уверенной, что скоро, очень скоро этот огонек зажжется вновь. Моргана не знала, в какой семье, не знала точной даты... скоро.

Сорок дней душа Алессандры будет летать. А потом вернется на землю. И будет уже крылатой.

Может, она будет писать музыку, может, стихи...

Моргана не знала. Но тот, кто познал свободу полета, никогда не станет ползать, как случилось с бедолагой в этой жизни.

Ее величество улыбнулась — и растворилась в полумраке опочивальни.

Никто ее не заметил...

* * *

И снова королевский кабинет. И снова двое...

— Проблевался? Или еще тазик приказать?

Его величество смотрел на сына сочувственно. Но... а как тут еще скажешь? Даже ему стало плохо, когда он увидел, ЧТО пыталась родить несчастная. Чудовище, не иначе.

Хорошо, что оно погибло в утробе матери. Если бы оно выжило... да нет! Не могло это существо выжить, никак не могло. Но разве от этого легче?

— Не надо, — хмуро пробормотал принц.

— Ну как? Теперь поверил?

— Поверил...

Филиппо Третий хмыкнул, глядя на сына.

А то не знает он о чем эта молодежь думает, как же! Они же самые умные, и во всем разбираются, и с ними никогда ничего такого не случится. Это отцы-деды... старье! И пора им в гроб или на помойку...

А тут вдруг оказалось, что чудес не бывает. А если и бывают, это очень злые чудеса. Болезненные такие... страшноватые.

Филиппо попросту заблевал всю комнату с роженицей. Когда увидел, когда осознал... и сейчас сидел бледный, несчастный, весь, словно выжатый лимон. И причиной этому была вовсе не страсть эданны Франчески.

Легка на помине!

— Отец... с Ческой такое тоже могло бы... да?

— Или такое, или выкидыш, или... думаешь, это самое страшное? — криво усмехнулся Филиппо. — Молод ты, вот и не понимаешь пока. Страшнее, чем своего мертвого ребенка на руках подержать, может, и нет ничего. Или думаешь, твоя мать от радости умерла так рано? Она ведь не знала, что я причиной... от горя умерла. Считай, я ее в могилу свел. Не любил, но уважал. А тут вот...

Сын понурился, глядя в пол.

— А сейчас — не то?

— Сейчас ты этого монстра видел. Ты его на руки не брал, колыбельные ему не пел, не любил, не надеялся... понимаешь?

Его высочество Филиппо откровенно всхлипнул.

— И все это... за ТО!?

— А что тебя так удивляет? Что за подлость надо платить? Что за власть, за корону есть своя цена?

— Ну...

Его высочество сформулировать это просто не мог. Для него-то все было просто!

Власть была всегда. И принцем он был всегда, и королевство у него было достойное, крепкое, сильное, и отец — умный и строгий,, который защитит и укроет от любой беды. И гулять можно в темную голову... отец поймет. Поругает, конечно, но поймет, и прикроет, и... и проблемы любые решит, и вообще...

Правда же?

А теперь оказывалось, что нет.

Что на свете существует нечто, неподвластное никому.

— Закон равновесия, Филиппо, — тихо произнес его отец. — Закон равновесия...

— Но почему именно ТАК!? Почему!?

— Потому что наш предок не задумывался ни о чем, когда отдавал приказ бить в спину. Не сражаться, не выйти честно, а вот так. По-подлому, ударить — и победить. Одним предательством.

— Но он же людей берег...

— Он мог вовсе не воевать. Понимаешь? Женился бы на сестре Сибеллина... у него была сестра.

— И что с ней стало?

— Умерла. Сейчас это уже не столь важно. Ты ведь никогда не бывал на Черном поле?

— Н-нет...

— Хочешь? Прокатись туда летом. Сейчас ты просто ничего не поймешь, не увидишь...

— А что там будет летом?

— Ничего.

— К-как?

— А вот так. Черная, словно выжженная плешь. И не растет на ней ничего, и тишина, и пустота. Я там бывал.... Один раз съездил, больше не хочу.

— Расскажи, отец...

Филиппо Третий помолчал пару минут. А потом махнул рукой. Авось, сын что и поймет? Если повезет...

— Пока ты туда едешь — все нормально. Не хорошо, не плохо, именно нормально. Самые обычные деревни, холмы, долины, ты не увидишь ничего нового или неожиданного. А вот когда ты подъезжаешь вплотную... тебя поражает тишина.

Рядом с этим полем тихо. Звери стараются держаться от него подальше, птицы, даже мухи там не пролетают! Да что там! Лес — и тот не шумит. Там нет подлеска, стоят вековые сосны, и шевельнуть их ветвями даже ветер боится. И ты выезжаешь из-под них, и тебе открывается это черное пространство.

Сразу же. И невольно, ты попадаешь на само поле.

А вокруг него даже травинки не растет. И иглы на него не падают. И ты идешь по черному пеплу... или праху, что ли... он сыплется у тебя из рук, словно черный песок. И становится жутко. А потом тишину нарушает крик. Один-единственный. Крик гибнущей птицы.

— Отец...

— Ты думаешь — я из ума выжил? Нет. Ты поднимаешь глаза, ты ищешь птицу, и видишь ее... она запуталась в вихре, она рвется к солнцу, она не может никуда улететь и погибает. И кричит. Мне потом долго это снилось. Черное поле, синее небо, черная птица...

— Адриенна СибЛевран.

— Моргана Чернокрылая.

— Моргана?

— Та самая, кто проклял наш род, Филиппо. Та самая, кровь которой в династии Сибеллинов. Высокий Род.

— Я...

— Я потом тебе дам почитать записи. Хоть знать будешь, с чем дело имеешь.

— Почему...

— Почему сейчас? А все просто, раньше ты и о проклятии всерьез не говорил. И не думал. А сейчас вот, получил — понял.

— Понял, — кивнул принц. — Но это все равно несправедливо.

— Так же, как и убивать в спину.

Его высочеству оставалось только скрипнуть зубами. И тихо уточнить.

— Адриенна?

— Да. Кстати, она очень похожа на Моргану.

— И выбора у меня нет...

— Выбор, сынок, это иллюзия. К сожалению. Потому что ты уже выбрал.

— Разве?

— Власть. Корону. Трон.

— Ну...

— Откажись и отправляйся пасти свиней. Скажи, что ты не Эрвлин, что в тебе нет моей крови...

— Так можно?

— Отречение по всей форме. Смена фамилии, смена всего... был и такой случай.

— И?

— Девушка из нашего рода, узнав о поступке своего отца, назвала его в глаза подлостью. Сказала, что отрекается от своей крови и ей не нужна такая власть.

— Она бы ее и так не получила.

— Ее высочество Изабелла ушла из дворца. Сменила имя, сменила род... все сменила.

— И в результате?

— Мой отец приглядывал за ее потомками. Они даже не даны — ньоры. Но их род процветает.

— Ты назовешь мне их имена?

— Нет.

— Отец?

— Не назову, и не рассчитывай. Хотя бы потому, что сам не знаю, — честно сознался Филиппо. — Отец и мне не говорил. Единственный раз, когда он попытался встретиться с кузиной... та умерла. И он понял — это конец. Как только он признает их принадлежность к королевской семье... все. Приговор.

— И он скрыл имя?

— Даже от меня. Сказал, что если я им и помогу, то по доброй воле. Вне зависимости от происхождения. А признавать их, или помогать им потому, что они нашего рода... а кто его знает, как будет действовать проклятье?

— Плохо...

— Ты еще не до конца это осознал. А еще... скорее всего, я не увижу следующей зимы.

— ОТЕЦ!?

Филиппо аж шарахнулся, едва со стула не упал.

Как так-то!?

Отец был всегда! Вот вообще всегда! И чтобы его не стало...

Такого — не бывает!

— Не удивляйся. Я разговаривал с лекарями. Не только с придворными, эти за свой чин боятся. С другими тоже.

— Что они сказали?

— Что мне недолго осталось. Якобы, у меня какой-то червь в печени... не знаю точнее. *

*— цирроз печени. Как осложнение перенесенного гепатита, прим. авт.

— Но как же...

— Лекари и сами точнее не знают. С печенью сходятся. И говорят, что у меня в брюхе скапливается вода... якобы ее этот червь извергает.

— И ничего нельзя сделать?

— Можно. Умереть.

— Отец!

— Увы, Филиппо. Я ведь не просто так заговорил с тобой об этом. Нам предстоит серьезно готовить тебя к коронации. Я буду постепенно передавать тебе дела, буду помогать, но решения ты должен будешь принимать уже сам.