Зверь лютый. Книга 1. Вляп

— Ты?

Я чуть не ответил. В полный голос. Типа: "нет, не я, а хрен с бугра". И с продолжениями. То-то смеху было бы, когда немая персиянская княжна господина своего русским матом покрыла.

— А мы тут как раз о тебе речь ведём. Ты плясать-то умеешь?

Киваю.

Класс. Сейчас будем делать танцы на столе в бане. Вертеп вполне в стиле. "Девица настольная" — атрибут большого мужского праздника. Не проблема — осталось только девицу найти.

Тут я Прокопия увидал. Тяжело Степаниде — она-то в баню с мужиками и пошла бы, выпить, поговорить, да мужики разбегутся. Приходится Прокопия посылать. Киваю ему на господина и чашу господскую подталкиваю. Видишь же — набрался. Не, не реагирует. А мой-то вещает. Как труба-геликон над ухом.

— Да ты не пьёшь?! Налить!

И к старцу:

— Ну так как, скажешь Гордею своё слово?

— Сказать-то скажу. Да только он мнит — после похода.

— Ну и пошёл он.

И своей чашей — в стену.

Грохнуло хорошо. Гомон стих. Все враз заткнулись.

— После похода — мне либо молебен заупокойный, либо другую возьму. Без гонора Гордеевского да побогаче. А он клятву порушит. Побратиму данную. Так и передай.

Тут, наконец, у Прокопия заработало. Что там у него есть — соображалкой я бы не назвал, но включилось.

— Всё, господа хорошие, время позднее, все устали, пора и честь знать. А мы вот господина нашего в опочиваленку отведём, на постельку уложим.

— А княжна? Обещали же показать.

— А вот и посмотрели. Вон она за нашим столом сидит, речи ваши хмельные слушает. Она-то господина и спать-почивать положит.

Прокопий и ещё пара мужиков из местной челяди, начали народ аккуратненько выставлять-выпроваживать, Хотеней свою-то чашку в стену пульнул, ухватил мою полную. Осушил в один дух, рукавом утёрся и ко мне:

— Ну что, серебрянка моя ласковая, пойдём поиграемся.

Наваливается, в лицо перегаром дышит, за плечо ухватил. О-ох, теперь и второе плечо у меня всё синим будет. И уже за ляжки хватает. Хоть и сквозь рубаху да чулочки, но больно.

Лезет-тянет-задирает, доступ к телу ищет. К моему! Он что, сдурел?! Он же меня прямо тут, при всех... Идиот нажравшийся!

Гости как-то в дверях столпились, оглядываются. Ой, что будет...

Глава 21

А ничего не будет. Сам же, Ванька, знаешь по своему личному опыту. Который, конечно, "с той стороны прилавка", но справедлив и многократен.

Это один пьяный дурень — беда. А два пьяных дурака и сами себя развлекут.

Кравчий, тоже сильно поддатый, влез:

— А желает ли светлый боярин ещё медовухи выкушать?

— А? Чё? Не... Досыть... В опочивальню. Ты — со мной. (Это — мне).

Ну и подарочек у меня. Я по своей прежней молодости помню: при такой загрузке в постель не девицу тащить надо, а ведро помойное да полотенце утиральное.

Челядинцы господина вытащили, кафтан и шапку надели, в терем потащили. Я, было, намылился сдёрнуть под шумок — где там. По двору полно поддатых мужиков шарахаются. Придётся исполнять волю господскую. Подпереть плечиком, проводить до опочиваленки.

Русская классика, мать её. Верная жена тащит на себе загулявшего мужа и себя несёт. Для исполнения супружеского долга.

На теремном крыльце — Степанида. Корнея отшила сразу. Незаметно так... Посохом по своду стопы.

Дотащили до спальни.

Одноэтажная Русь... Ага, а на третий этаж да с пьяным здоровенным мужиком на горбу не хотите? И хоть бы какая сволочь помогла... Полный дом челяди, а пьяного тащить — только жена. Хорошо хоть — двери открывают.

Затащил, скинул на постелю. Тело это. Шевелится оно. А выхлоп... Тут Степанида и командует:

— Разуй. Раздень. Умой. Ублажи.

И уже чуть мягче:

— Вон ведро поганое. Как блевать начнёт. Вон морс клюквенный. До утра. Не выходить, не впускать.

Сама с прислужниками — вон. А меня началась первая брачная ночь.

О-очень познавательно.

В том смысле, что я до сего момента с нормальной мужской одеждой дела не имел. Как тут интересно всё устроено... Всё больше завязочки-шнурочки. Одни сапоги с внутренними ножнами под финку чего стоят.

* * *

— Учиться, учиться и учиться.

— Кто это сказал?!

— Ленин.

— Ну вот, Ленин, стаскивай с пьяного боярина сапоги.

* * *

Хотеней сперва лежал спокойно, потом ворочался, потом его рвало, потом, проблевавшись, полез ко мне. Пришлось дать в ухо и накинуть одеяло на голову.

Нет, всё-таки, я — молодец. Смолоду, конечно, бывало и надирался до поросячьего визгу. Но меня под руки не таскали — своими ножками приползал. И по прибытии — сразу в душ. Возможно, с приёмом марганцовки внутрь. Временно. Для "прополоскать". И — спать. А не свою молодецкую потенцию демонстрировать.

А ему-то бедненькому... нет тут ни душа, ни марганцовки...

Когда ненаглядный мой затихал, осматривал помещение — лампадка-то горит. Потом самого ненаглядного. Аля-натурель.

А парню-то досталось. Шрам на руке. Звёздочкой. От стрелы, что ли? Длинный рубец на ноге. Сабля? Чуть под другим углом легла бы и — по бедренной артерии. Смерь от кровопотери за полчаса.

Его трясти начало. Свернулся в позу эмбриона, ладошки между коленок зажал. Стонет во сне. Как-то мне его жалко. Завернуть и оборонить. Одеялом закрыл, по головке погладил. Спи, повелитель мой непутёвый.

Когда Степанида в дверь стукнула, я обрадовался: измучился от безделья. Степанида на внучека только глянула и сама меня на крыльцо вывела. По плечику погладила и отпустила.

Добрая бабушка. Демонстрация бабушкиного благорасположения к внученьковой подстилке. Перед полным двором прислуги и прочих. Хорошо хоть — простыни для всеобщего информирования не вывешивают.

Снова учёба, танцев все больше, Фатима бубен притащила.

Мда... Танцы перед мужиками в бане на столе отодвинулись, но не исключаются?

Дня через три прогулка как-то затянулась. Солнце уже село, а Фатима меня, почему-то, не прямиком по заднему двору домой ведёт, а мимо теремного крыльца.

Опа! На крыльце мужики какие-то толкутся, боярыня. Вроде, гостя какого провожает.

Иду себе мимо, глаз от земли не отрываю. Я сегодня "в летнем обмундировании": без паранджи с её конским хвостом на глазах.

Вдруг голос мужской:

— А это что за чудо?

И Степанидино:

— Верно говоришь, Гордеюшка, и вправду чудо. Эта та самая персиянская княжна, которая внучка моего от богомерзкой похоти отвадила.

— Ну-ка, подь сюда, ты, чудо заморское.

Глаз не поднять, толком не разглядеть, но по голосу... что-то мне... опасливо.

Подошли. Гордей цап меня за подбородок, голову задрал. Пальцы железные, хоть и не молод, а вполне в силе.

— А говорили — немая.

— Так немая же — не глухая. А языку нашему учится, старается. Чтобы Хотенеево доброе слово понять и, по желанию его, ублажить.

— Глаза-то и вправду чёрные. Как у этих. И куда ж это она идёт?

— Так я ей дом дала. Тама вон, за углом.

— Холопке — дом? Богато живёшь, Степанида.

— Так, Гордей, ты же "Правду" помнишь. "Ежели родит раба сына от господина своего, то дать ей волю и дом для проживания". А чего тянуть? Да и по приметам...

У Гордея хватка ослабла, пальцы дрогнули,... И — мгновенно вниз. Цапнул меня за грудь, провёл по животу, ниже... Тут у меня инстинкт, наконец, сработал. Я его руку схватил, остановил, отодвинулся...

— Не, Степанида, или тебя обманывают, или сама дуришь. Живота нет, сиськи не набухли. Вся твоя княжна плоская. Пустая.

— Но-но, Гордей. Ты ещё меня нашим бабским делам учить будешь. В тягости она, мальчик будет. Первый Хотенеев сынок.

Эх, Эдик-чёрный пояс. Как ты в меня вдалбливал:

"Взять ладонь противника поперёк, большой палец положить на основание мизинца противника с внешней стороны. Нажать...".

И что на меня нашло? Раздражение от ощупывания? Страх от возможного обнаружения нашей тайны? Ошеломление от перспективы родить мальчика...?

Короче: я взял, положил и нажал. Гордей вскрикнул и рухнул на колени. Дальше надо бы положить противника лицом в пол, придерживая его руку перпендикулярно татами...

Трое мужиков с крыльца почти сразу кинулись ко мне. Вытаскивая на бегу мечи.

Я сразу всё отпустил и шаг назад, Фатима — шаг вперёд. Так что мужики высказались уже в лицо служанки.

— Ты, бл...! Холопка плоскомордая! А ну отойди с дороги, а ну дай я этой...!

И тут несколько сделанный смех Степаниды:

— Ха. Ха. Ха. Ну и дела. Ну и новость. Скажи кому — не поверят. Девчонка, наложница беременная, самого Гордея на колени поставила. Пальчиком одним. Воеводу ратного. Как же тебе рати-то в бой вести, Гордеюшка, если тебя девка с ног сбивает? А ну как князь узнает? А по Киеву звон пойдёт... Позору-то...

Гордею помогли подняться. Он стоял красный, злой, не поднимая глаз, его прислужники старательно отряхивали ему колени.

— Ты... это... Степанида... Мои-то молчать будут...

— А мне-то чего? Ты мне ни кум, ни сват, ни брат...

Пауза. Молчит Гордей. И Степанида молчит. Сказано достаточно.

Наконец, оттолкнув прислужников, прямо в лицо Степаниде:

— Ладно. Свадьбе — быть. Неделя. Потом — поход. Завтра приезжай — о приданном поговорим.

Степанида ручкой махнула, мы быстренько убрались. Уже заворачивая за угол, я оглянулся. Гордей смотрел мне в след. Как-то... нехорошо. Не разглядел я, темновато уже.

Потом Фатима долго пересказывала произошедшее, добавляя каждый раз новые подробности, потом они просили меня показать это движение — послал я их.

Дело-то хреновое... Иметь отца жены хозяина во врагах... Батюшку госпожи... Для холопа — очень не здорово.

Потом пришла Степанида и поразила меня совершенно. Взяла моё лицо в руки и расцеловала в обе щеки. Гладила по голове, плакала. Под это дело Юлька выбила всякие прибамбасы для моего танцевального костюма. Боярыня удалилась благостная и от слез своих просветлённая.

А мне приснился Гордеевский взгляд мне в спину. С каким-то последующим смутным, неопределённым, но очень страшным... ужасом.

Извечный женский вопрос: "а тому ли я дала?" передо мной не стоял. Выбора у холопа нет.

И вообще, только Хотеней и его "благосклонность" были моей защитой, условием собственного выживания. Ни на свадьбу Хотенея, ни на поход, ни на возвращение, или — невозвращение, из него, я повлиять не мог. Даже на своё участие в предполагаемой послесвадебной "этажерке": как скажет хозяин — так и будет. "Этаж", кто-что-куда вставлять... На всё воля господская. И — господняя, само собой.

Единственный "хендел" — рукоятка управления, да и то в очень ограниченном диапазоне — то ли снова продинамить при следующей встрече, то ли нет.

В поход выступают через девять дней. Через два дня после свадьбы. Перед свадьбой у жениха дел выше крыши. Так что, возможность, если и будет, то одна. Единственная.

Если он вернётся из похода, то нужно, чтобы он вернулся ко мне. Что лучше — отдаться, доставить максимум наслаждений, так, чтобы он стремился вернуться к уже известным утехам и усладам на основании применения именно моих ягодиц? Или оставить в некотором неведении, предоставив пространство его воображению?

В походе у него будет немало новых людей, впечатлений... Заменителей меня, наконец.

А я был очень в себе не уверен. Как-то чисто "мужская любовь"... не моё поле. Опыта нет. Знаний нет. Отработанных технологий нет.

Как бы не вышло хуже. Типа: "ну и что? Так себе...". Не суметь поразить, запомнится, выделится... При кастинге на телевидении — очень не здорово. В моем случае — просто смерть. Хотенея я любил, жалел, хотел, что бы он был рядом, понимал невозможность своего существования без него.

Всякие эти расчёты и выкладки рвали душу и разламывали голову.

Хорошо бабам — у них инстинкт. И возможность забеременеть. Тогда мужчина возвращается не только к своей подружке, но и к собственному ребёнку. Или он так думает.

Между всеми этими душевно-умственными мучениями я выпустил в этот мир ещё одну инновацию: женский лифчик. Бюстгальтер.

Не путать с таким же "галтером", но "бух" — до этого мы ещё не доросли.

Грудь здесь повязывают платком. При беременности, например. Или при некоторых полевых работах, чтобы на поворотах не заносило. Ещё подвязывают для "приподнять и показать". Либо пояском снаружи платья, либо платком — под. При полном у меня отсутствии и необходимости имитации всего вообще — пришлось делать нормальный лифчик. С чашками. Набивной.

На "Святой Руси" такая любовь к "и побольше" в этой части! Но сошлись на третьем, примерно, номере. Мне же это не просто носить, а в нем плясать. А с шестым-седьмым, как мастерицы мои настаивали... И центр тяжести не там, и радиус разворота другой.

Когда нет своего что положить — положим тряпок. Форму выбираем... пулевидную. Была популярна в середине 20 в. А чтоб форма держалась? Косточки?

Рыбий зуб, он же китовый ус, на Руси есть. Основной материал для изготовления дамских корсетов. Потом будет. Дамы-китобойцы. Только я что, резчик по этим зубам-усам?

Пошло дерево, ветки ивы. Где-то как-то... Как корзинки плетут. Две таких маленьких корзиночки...

С крепежом — та же проблема. Пряжки есть, но не подходят. Ладно, на один раз. Мне детишек грудью не выкармливать. Можно и без регулировки лямочек по высоте. Застёжка не на спине — спереди между чашек. Два золотых лебедя, сцепляющихся шеями.

Импозантно получилось.

Вообще-то, варварство сплошное. Всё красное и куча золота. Прислужницы мои из расчувствовавшейся Степаниды выбили. Золото, по большей части, в скифском зверином стиле. Курган они, что ли, грохнули? Или, точнее, копнули?

Красное на Руси — цвет здоровья, власти, бесов отпугивает. Но его почти не видно на мне. На сосках чашек — золотые бубенцы, всё остальное тоже: монеты золотые, какие-то застёжки, которые ничего не застёгивают, побрякушки всякие. Висюльки, пластинки.

Браслеты с колокольчиками: ножные, наколенные, кистевые, локтевые. Настоящий Маяковский получается — "Иду и звеню". Кольца с сапфирами, кольца с рубинами, кольца с изумрудами. На каждый палец по паре. Навеса на шею — да я помру в таком хомуте! Пояс c кучей золотых шнурочков...

Когда они начали мне перстни ещё и на пальцы ног... Тут я взбунтовался. Мне же во всём этом прыгать и крутится! А оно всё звенит, жмёт и с такта сбивает.

А на нижнюю часть тела построили что-то вроде мужских средневековых штанов. Только не из нынешнего, а из позднего средневековья. Вообще, и чулочки, и шортики — это традиционно мужская одежда.

* * *

Идут себе два кабальеро в чёрных чулочках по Севилье, а их донны через мантильи с балкона поглядывают и обсуждают:

— Что-то у твоего дона Педро ножки похудели. Избегался, поди, истаскался.

— Ты на своего дона Хулио глянь. У него же ноги как у козла беременного! И как ты его с такими-то колёсами вообще в постель пускаешь?

А сверху у всяких донов — шортики. Но не облегающие, а весьма дутые.

* * *

Вот что-то такое на мою тощую задницу и сварганили.