Князь Тишины

—  Гелька, — сказала вдруг Эзергиль, поглядев на меня какими-то безумными глазами, — можешь забыть мои слова. Все это не имеет значения.

—  Как это — не имеет?

—  Неважно. Все, что должно было произойти, уже произошло.

Эзергиль посмотрела на облака и засмеялась. В эту минуту она стала похожа на себя прежнюю.

—  Может, все было не так, — добавила она. — Считай то, что я сказала, моим частным мнением. Или придумай свою версию. Или спроси Погодину, она тебе расскажет третью. А Тоню не спрашивай. Вообще, будь с ней повнимательнее, ей нелегко придется в ближайшие дни. Пожалуй, хуже всех. Когда демиург не по своей воле лишается домена, ему очень хреново.

Я кивнула, не вдумываясь в ее слова. Эзергиль не стала пояснять. Что она имела в виду, я поняла чуть позднее.

—  Сейчас здесь начнется гроза, — продолжала она, достав из рюкзака коробку с черными мелками, и принялась рисовать иероглиф на тыльной стороне левой руки. — Потом буря и землетрясение. Никуда не уходи из павильона. Что бы ни происходило снаружи, не бойся — здесь ты в безопасности.

—  Что ты затеваешь?

—  Никогда не видела, как уничтожают домен? Я собираюсь этим заняться. Армагеддон в миниатюре. Через десять минут с горой Лушань будет покончено.

—  Но зачем?.. — потрясенно спросила я.

—  Я ухожу навсегда, — сказала Эзергиль. — Послушай. Я проводила разные эксперименты с реальностью. Один из них ты даже повторила — я имею в виду создание идеала, в твоем варианте — Магни. Это, разумеется, далеко не предел. Если будешь еще заниматься демиургией, ты это со временем поймешь. Я научилась переходить из мира в мир, лазать в чужие домены без ведома их владельцев, вычисляя таким образом демиургов из других школ и вступая с ними в состязание, — исключительно из озорства. Но однажды подвернулась некая видеокассета, и благодаря ей я попала в такое место, которое оказалось уникальным. Просто поле, до самого горизонта, посреди него — светящееся дерево без листьев, с прозрачной корой...

Мои щеки вспыхнули, как от удара.

—  Да это же поле из Сашиного клипа! То самое поле! Так ты туда пробралась? Что там было?

—  Там не было защиты в обычном смысле слова, но было что-то гораздо худшее, от чего я едва не загнулась. Я убралась оттуда и долго наблюдала издалека, пока не поняла главного: это место никто не создавал. Это поле — не домен. Оно само по себе, оно не позволяет собой управлять. Я там беспомощна, как первокурсница, которая ничего не знает и не может сотворить даже яблоко, потому что для ее плоского зашоренного умишки непостижимо Чистое Творчество. Наблюдая снаружи, его исследовать невозможно. Поэтому сейчас я ухожу туда сама.

—  У тебя что, крыша съехала?! — изумилась я. — Не ты ли сама говорила, что это ловушка? Что там смертельно опасно?

—  Я не боюсь смерти, — спокойно ответила Эзергиль. — Ловушка? Не создано еще такой ловушки, из какой я не смогла бы выбраться! Выяснить, что такое поле, для меня гораздо важнее, чем сохранить жизнь. Как ты не понимаешь? С тех пор как я узнала об этом месте, все стало мне безразлично. Баша возня с Погодиной, Ванькино кидалово, синий призрак, который нагло лезет в наши дела, — все это жалко и мелко по сравнению с тайной, за которой стоит что-то настоящее...

Эзергиль дорисовала иероглиф и спрятала коробку. Ясное небо над горами быстро затягивали тучи, похожие на серый невод, в котором плескались вспышки сотен и тысяч молний. Облачная река внизу потемнела и забурлила. Эзергиль сейчас уйдет и не вернется, осознала я, и все ее загадки исчезнут вместе с ней.

—  Эзергиль, подожди, — торопливо окликнула я, — скажи... зачем ты все время рисуешь на руках иероглифы?

—  Небольшая дань суевериям, — засмеялась Эзергиль. — Благожелательные знаки, на удачу. Есть такая тема — управление реальностью через знаковые системы. У нас ее не изучают, а зря... Кстати, ты когда-нибудь видела, как приближается стена ливня? — сквозь стремительно нарастающий шум прокричала она. — Посмотри налево! Редкостное зрелище!

Я едва успела повернуться, чтобы увидеть, как на меня надвигается что-то темное и влажное. Через секунду водяной обвал накрыл павильон, сметя и поглотив все, в том числе и Эзергиль. Земля задрожала, павильон со скрипом покачнулся. Я вцепилась в ограждение. Прямо надо мной в небе так грохнуло, что у меня заложило уши. За громом последовал оглушительный скрежет, и я почувствовала, что скала, на которой находился павильон, падает в облака. Я бросилась на пол, прикрывая голову руками.

Я совсем не боялась. Подумаешь, Армагеддон. Мне просто не хотелось оглохнуть.

ГЛАВА 11

Последний разговор с Максом

Со ступеней храма Поднимаю к осеннему небу Мое истинное лицо.

Мацуо Басё

Было около половины пятого вечера. Казалось, с того момента, когда я проснулась и обнаружила, что сердце не бьется, прошло несколько дней. Или даже лет. Я вышла на крыльцо мастерской, остановилась и огляделась. На училищный сад как будто высыпали вагон зеленого бисера. Каждое дерево распускалось на свой лад: кусты смородины уже покрылись крохотными резными листиками, влажные встопорщенные ветки тополей выглядели как беличьи кисточки, которые кто-то обмакнул в зеленую краску, стряхнул да и оставил сохнуть, не вымыв; а на дубе даже почки не набухли. За кустами, дымясь, чернел уродливый обугленный ствол моей яблони. На газоне вылез из-под прелых прошлогодних листьев первый лопух. Вокруг него на раскладных табуретках уже сидела толпа с этюдниками и сосредоточенно рисовала.

Я посмотрела на соучеников — таких привычных и в то же время бесконечно чуждых мне. Обыкновенные люди со своими мелкими заботами... Должно быть, так чувствуют себя какие-нибудь космонавты, возвращаясь на землю. Возвращаясь другими, видевшими и пережившими недоступное простому человеку. Мне бы стало печально, если бы не удивительное возвышенное равнодушие, поселившееся в душе. Казалось, с утра я успела прожить целую жизнь, умереть и возродиться — кем? Все мои прежние проблемы, переживания и привязанности не имели никакого значения. Они вообще не имели отношения ко мне, нынешней.

За забором, на другой стороне улицы Савушкина, к ларьку с мороженым подходили Погодина с Сашей. Это зрелище не вызвало во мне ни малейшего отклика. Сашина красота, сводившая меня с ума почти полгода, внезапно утратила свои чары.

"Все равно через месяц они расплюются, — философски думала я, глядя, как Погодина роется в сумке в поисках денег, а Саша торопит ее, хмуря красивые брови. — Если кто и сумеет совладать с Катькиным ядовитым характером, так уж точно не Саша. Он и сам, честно говоря, не подарок. Привык быть первым номером — чтобы о нем заботились, чтобы им восхищались, чтобы бегали за ним, а Катька сама такая же. Кому-то из них придется круто измениться. Подозреваю, что никто не захочет..."

Предаваясь размышлениям, я подошла к забору и увидела своего вечного Макса. Он стоял, уткнувшись лбом в решетку, и глядел на меня с выражением вселенской тоски, точно как больная обезьяна в зоопарке. Его унылый вид меня неожиданно рассмешил.

—  Сижу за решеткой в темнице сырой! — приветствовала я его. — Привет молодым орлам!

Вместо ответа Макс с глубоким вздохом закрыл глаза и отвернулся.

—  Никак ждешь кого-нибудь? Не меня ли случайно?

—  Нет, не тебя, — глухо ответил Макс.

—  А кого?! — изумилась я.

—  Теперь никого.

—  Эй, — встревожилась я. — Что случилось?

Очередной страдальческий взгляд:

—  Слушай, иди, куда собиралась. Ладно?

Я взглянула на Макса... Б кои-то веки ему удалось меня заинтриговать.

—  Ты чего затеял, друг мой? Что за новости?

—  Ты мешаешь мне жить, — мрачно сообщил Макс. — Ты мое проклятие. Петля на шее. Капкан на ноге.

Я обиделась и растерялась, не зная, как реагировать на подобные заявления.

—  Интересно. И давно ты это осознал?

—  Давно, наверно. Но гнал от себя эти мысли. Сам себе врал, что все будет хорошо, ты поймешь меня, поможешь...

Макс глубоко вздохнул, помолчал полминуты и снова стал прежним. По крайней мере, с виду.

—  Я хочу от тебя освободиться, — ровным голосом сказал он. — Полностью и навсегда. Больше ничего.

—  Ах, освободиться, — слегка уязвленная, повторила я. — Всего-то. Ну, я могу тебе подсказать, как этого добиться.

—  Сделай милость, — слабым голосом попросил Макс.

Я повернулась к дороге, прищурилась и посмотрела на ларек и парочку в черном и белом.

—  Значит, так. Во-первых, надо взглянуть на объект любви без розовых очков. Увидеть его таким, какой он есть. Например, у меня несколько серьезных недостатков. Я слишком мягкая, снисходительная к людям...

—  Неужели? — еле слышно произнес страдалец.

—  Чрезмерно альтруистична, а люди этого не ценят; не умею отказывать просьбам...

—  Все твои недостатки я давно изучил. Можешь не продолжать.

—  Во-вторых, надо осознать, что объект любви тебя недостоин. Что ты сам возвел его на пьедестал, тогда как его истинное место гораздо ниже. Сначала это трудно, но надо стараться, регулярно внушать себе: "Он полный урод, и все это видят, у одной меня что-то с глазами..."

—  Я так не могу, к сожалению.

—  Надо. Наверно, это самое главное. Можно сколько угодно позволять топтать себя ногами и при этом сиять от счастья, но на тысяча первый раз ты вдруг задаешь себе вопрос: "А на фига? Ради кого я тут мучаюсь, расходую нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются? Ради вот этого?"

—  Я прекрасно знаю, ради кого я позволяю топтать себя ногами. Я знаю тебе цену, Гелечка. Понимай это, как хочешь. Но к моим чувствам она не имеет никакого отношения.

—  Да, тяжелый случай, — согласилась я. — О, идея! Надо, чтобы объект любви сделал тебе какую-нибудь ужасную гадость. Оскорбил, унизил, высмеял. Подставил. Назначил свидание и не пришел. Взял конспекты списать, потерял и не извинился.

—  Да, конспектов ты у меня еще не брала, — усмехнулся Макс. — Это упущение. Все остальное ты со мной уже проделывала, и неоднократно.

—  Ну, тогда и не знаю, что посоветовать, — сокрушенно покачала я головой.

—  Можно кого-нибудь убить.

Я нервно рассмеялась:

—  Тебя или меня?

—  Для меня это самый реальный способ освободиться, — серьезно сказал Макс. — Если не придумаю других, тогда даже не знаю, что делать.

Мы шли вдоль бетонного забора, привычным путем направляясь к остановке трамвая. Сумбурные впечатления от недавнего побоища в стране вечных снегов и последующего безумного путешествия постепенно отступали, казались с каждым шагом все более нереальными. Здесь, на улице Савушкина, было куда приятнее. Жарило солнце, мокрые газоны ярко зеленели, дул легкий ветер, то теплый, то прохладный, с кислинкой. От нагревшегося на солнцепеке асфальта пахло близким летом.

—  Вот ты говоришь, убить, — рассеянно сказала я. — А хоть знаешь, что такое смерть?

—  А ты? — тихо спросил Макс.

—  Я-то по опыту знаю. Каждому настоящему мастеру реальности надо пройти через смерть — свою и чужую. Человеческая жизнь — одно из проявлений высшей реальности, на манипуляции с которой в душе у каждого человека поставлен блок. И снять его может далеко не каждый, — заявила я, только потом заметив, что цитирую Князя.

—  Только избранный? — усмехнулся Макс. — А я, значит, к ним не отношусь. Признайся, в этом все дело?

—  Да при чем тут это! Словом, Макс, зачем тебе вся эта никому не нужная любовь? Да и нет на свете никакой любви, — подумав, добавила я. — Есть увлечение, восхищение, уважение, симпатия. Влюбленность, наконец. Все это временные помрачения сознания. Миражи. А когда они проходят, остается дружба. Так почему бы нам не миновать все эти стадии и не перейти сразу к окончательной...

—  Эх, Гелька, Гелька... — с тяжелым вздохом произнес Макс. — Ты только не обижайся, но мне иногда кажется, что у тебя чего-то в голове не хватает. Ты ведь понятия не имеешь, что такое любовь!

Несмотря на предупреждение, я все-таки обиделась.

—  Ну и что это, по-твоему?

—  Любовь — это самое ужасное чувство на свете, — мрачно заговорил Макс. — Представь себе чувство абсолютной зависимости. Оно связывает по рукам и ногам, лишает воли, превращает в раба. Можно сразу поддаться, можно сопротивляться, но это бесполезно. Сначала это казалось мне унизительным. Я переживал, трепыхался, чего-то затевал... Но однажды понял, что ничего оскорбительного в этом нет — когда окончательно перестал думать о своих интересах. Ты просто живешь жизнью другого человека. Его обидят — тебе больно. Его похвалят — ты радуешься. Мне казалось, что только одно невозможно вынести — если он тебя отвергает. Но я понял, что можно принять и это. Принять чужое желание как свое. Ты говоришь: пусть будет так, как ты хочешь. И уходишь.

И Макс, неожиданно ускорив шаги, ушел вперед, обогнав меня, — как уходил уже много раз. Только недалеко и ненадолго.

—  Значит, так? — глядя в сутулую спину, подумала я с ожесточением, которое меня саму удивило. — Сначала попробуй прожить без меня хоть сутки!

На этот раз Макс выдержал-таки характер и удалился, даже ни разу не обернувшись. А я прогулялась по набережной, съела мороженое, посидела на скамейке, подставив лицо солнцу и ни о чем не думая. Б закрытых глазах от солнца расцветали оранжевые круги, воздух пах свежей травой, бензином и теплой пылью. Я загорала и оттаивала, чувствуя себя так, как будто перенеслась из зимы в лето: телом, душой, мыслями. Пусть вся эта история останется в прошлом. Только одно дело еще не закончено. Я выполнила договор. Теперь Князь Тишины должен вернуть мне сердце.

ГЛАВА 12

Шесть часов, станция метро "Пионерская"

Облака плывут и кружатся в пустоте небес. Благодаря пустоте превращения могут совершаться без конца.

Гуань Инь Цзы

На верху главной лестницы училища издавна было общеизвестное тайное место: площадка под самой крышей, пыльная, темная и заваленная всяким хламом. Года два-три назад я любила там прятаться, учинив какую-нибудь пакость товарищу по группе — например, толкнув под руку, смазав краску или пролив воду на акварель. Еще я уходила туда дуться, когда на кого-нибудь обижалась. Вот и теперь я сидела там, на верху лестницы, под чердачным люком, на куче старых мольбертов, и плакала навзрыд. Слезы стекали по щекам, и я их не вытирала, только слизывала соленые капли, затекавшие в углы рта. Потому что моя роль была сыграна, жертва принесена, сердце возвращено, и Князь Тишины сообщил мне, что покидает меня навсегда. Разве еще вчера я могла представить, что это известие так на меня подействует?

—  Не уходи! Пожалуйста, останься, — безнадежно взывала я. — Ну, что мне теперь делать? Как я буду теперь жить? Ты мне нужен, очень нужен.

—  Слушай, что за сопли? — звучал у меня в ушах раздраженный голос. — Сердце на месте? На месте. Бьется? Бьется. Что тебе еще-то от меня надо?