Зверь Лютый. Книга 17. Пристрелочник

— Убей! Вперёд! Убей!

Я думал — Курт бросится на терпилу. И как-нибудь так, в ярости, злобе и рычании... Князь-волк поднялся, медленно подошёл к нашей тренировочно-воспитательной группе. Встал на задние лапы, положив передние терпиле на плечи. Посмотрел ему в глаза. Тот громко и вонько пукнул и обмяк. Обморок, похоже. Потом Курт внимательно посмотрел мне в глаза. Он же здоровый! Он же на задних лапах выше меня ростом! А я смотрел вверх, в эту здоровенную белозубую чёрную пасть, в дырки жёлтых глаз, за которыми пляшет... пламя адских печей. И тупо повторял, тыкая пальцем:

— Убей! Убей! Убей!

Курт сморщил нос, фыркнул и... и убил.

Как-то совершенно... по-пустяшному, как-то мимоходом. Начал опускаться и разворачиваться. Цапнул, дёрнул. Грациозно уклонился от фонтана, хлынувшей из разорванного горла терпилы крови. Брезгливо встряхнул лапой, на которую упало несколько капель.

И — ушёл. Не оборачиваясь. Сперва — шагом. Потом рысцой. Своей удивительной иноходью. Свойственной породистым скакунам и князь-волкам. Почти незаметными движениями. Будто переливаясь в этой туманной хмаре, в этом унылом сером пейзаже оврага поздней осенью.

Исчез.

Обиделся? Разочаровался? Бросил? Он... Это навсегда? Насовсем?! У меня больше никогда не будет князь-волка? Факеншит! Не так! Мы больше не будем друзьями?! Мы не будем вместе?!

— Пойдём, боярич. Умыться тебе надо.

Ивашко. С растопыренным азямом в руках. Сухан с моей амуницией. Ряд лиц по краю оврага.

— Пойдём. Трясёт меня чего-то. Ты, Ивашко, меня не бросишь? Как волк.

— Пойдём. Нет. И он вернётся.

— П-почему? Он же... ушёл. Совсем. Иноходью.

— Потому.

Это случайное слово болталось в моей совершенно пустой голове. В пустоте отсутствия мыслей. Билось там о стенки черепа. Пока меня отдраивали и отпаривали. Намывали, кантовали и секли. Вениками в четыре руки. А оно — погромыхивало, постукивало и дребезжало.

Ботало. Раздражало.

— "Потому" — почему?

— А, ты об этом. Сдохнет.

— Как это?! Он же здоровый, сильный. Лесной зверь. Сильнее в здешних лесах нет.

— Есть. Ты. Зверь Лютый сильнее зверя лесного. Сдохнет... с тоски. Без твоих... твою мать... А нахрена такая жизнь?! Не в жоре дело, Ваня. Просто без тебя... А на кой оно?! Ты, хрен плешивый... ты побереги себя... А то, итить... скучно.

— Я вам что, скоморох?! Песнями да ужимками забавлять-веселить?

— Ага. Знаешь от кого самое веселье? От солнца красного. Как оно выглянет, так и душа радуется.

Он как-то... притомился и смутился. От длинного "умственного" разговора. Рыкнул, для порядка, на Сухана. Отвёл в мой балаганчик. Горяченьким напоил, в одеяло завернул, по головушке погладил... Только что — титьку не дал.

Спать я не мог. Про фантомные боли слышали? А про фантомные вкусы? Знаю же, что зубы чистил. Неоднократно. И вообще: помыт, промыт и прополоснут.

Но во рту — вкус крови.

Чужой. Человеческой.

Мяса. Жилок.

Гадость. Тьфу.

Закрываю глаза — вижу Курта. Как он уходит. Как перед этим смотрит. Сначала — непонимающе. Потом — испугано. Потом... потом с отвращением. Вот и вылезла из тебя, Ванёк, сущность твоя хомосапиенская. Звери убивают для пропитания, волки — могут для обучения молодняка. "Страшнее кошки — зверя нет" — кошка убивает и для развлечения. Но только люди убивают ради "высших целей". "Я — нелюдь!", "я — нелюдь!"... Не льсти себе. Обычная двуногая скотина. С зачатками мышления и намёками на воображение.

Потом пришла Гапа. Молча залезла ко мне под одеяла. Начала ласкаться, тело моё отозвалось, я и сам... И вдруг она замерла у меня в руках. Как мёртвая. Сперва не понял, потом дошло: я до её шеи добрался. С поцелуями. И накрыл её горло своей пастью. Почти как сегодня днём. Чуть прижал зубами. Осознал и поразился. Разнице. У меня... "фантомные ощущения". Как этот... "наглядное пособие" — бился и рвался у столба. В моих руках. Мокрый, холодный, мычащий, истекающий дерьмом и потом. А Гапа... Тёплая, вкусная. Чуть дрожит внутри. Но, может, это от любви и страсти?

— Боишься?

— Да. Нет. Да.

— Ты, Агафья, как-нибудь... а то я нынче худо понимаю.

— Боюсь. Что ты мне... как тому... горло вырвешь. Нет, не боюсь. Верю. Доверяю. Ты — мой господин. Защитник. Ты вреда не причинишь. Да, боюсь. За тебя. Что ты, что с тобой... А тогда... смысл-то в чём? Зачем это всё? Зачем я?

Она вздохнула тяжело, смутилась, замотала по подушке головой:

— Ой, чтой-то я так... ну, длинно... витиевато. Ты не слушай дуру старую, ты в голову не бери. Бедненький ты такой был, холодненький. Вот я пожалела да и пришла. Ну... вроде как... обогреть-успокоить. Чтоб тебе не так муторно...

* * *

Способность к сопереживанию (эмпатии) выявлена у многих животных.

Мышам кололи формалин: одним маленькую дозу, другим большую. Мыши, получившие маленькую дозу, облизывались чаще в том случае, если вместе с ними находился знакомый зверек, получивший большую дозу. Напротив, мышь, получившая большую дозу, облизывалась реже, если ее товарищ по камере получил маленькую дозу.

Эмпатия, по моему ощущению, наиболее ярко проявляется у русских женщин. Почему — не знаю. Возможно, как у мышей, вид страдающего соседа ослабляет собственные болезненные ощущения?

Быть женщиной на Руси означает — получить "большую дозу"?

* * *

Курт не появлялся три дня. В лагере... царила траурная тишина. В моём присутствии народ замолкал и старался убраться с глаз долой. Знакомо — подобное я уже проходил. В Пердуновке.

Мои ближники возвращались ко мне... постепенно. По-разному. Ноготок дал профессиональный совет. На будущее. Как это лучше делать. Трифа пришла и извинилась:

— Испугалась. Но ты — это ты. Я в твоей воле. Тебе вся отдана. Господом, Богородицей, "Исполнением желаний". Какой ты ни есть.

Аггей долго вздыхал, сопел. Потом предложил исповедаться и покаяться:

— Господь милостив. Помолись от души — он тебе и этот грех простит.

— Аггей, ты готов выслушать мою исповедь?

— Это — долг мой. Крест принятый.

— Моя исповедь — смертельна. Яд разъедающий и сжигающий. Душу и тело. Ты готов потерять жизнь, разум, душу? Ты полезен здесь. Полезен людям. Не принимай на себя ноши неподъёмной. Ничего, кроме вреда, не будет.

* * *

Какой священник выдержит исповедь попаданца? Знающего, что будет через 8 с половиной веков. Чего быть не может. Ибо лишь господь прозревает грядущее. Описывающий непрерывный, длящийся столетиями, а не три десятилетия, как в Библии, Апокалипсис, бойню и мерзость. Которую представляет собой история человечества. Неверящий в само существование бога. С высоты третьего тысячелетия от РХ. Являющийся сам по себе уликой. Доказательством ложности мечты и веры здешних христиан. Описывающий своих прежних современников так, как они есть. Как "плевелы" выросшие вот из этих людей, из этих "семян". Не потому, что "плохие" — потому, что другие.

Будущее, в котором тебя нет. Совершенно чужое.

Гены человека и шимпанзе совпадают на 95%. Почти — одинаковы. А теперь посмотрите на себя глазами шимпанзе.

Вот это... бесхвостое, бесшерстое, слабое, уродливое до рвоты... Неспособное прыгать по пальмам, срывать бананы ногами... Вот это... — будущее? От семени моего?! От моей жизни?!

"Гора родила мышь". А наоборот? — "Мышь родила гору". А какая разница? Если получившееся — не то. Не "такое же, но — лучше", как мечтают все родители. "Жена негра родила"... Ладно, бывает. А если — таракана? Или — осьминога?

"Сбыча мечт" — не состоялась. Не только личных — "всехных". Всего человечества, тысячи лет... Зачем жить? Для чего терпеть вот это всё? Когда придут "чужие"? Не "придут" — из нас самих вырастут. И уже ничего не изменить — вот оно, живой факт — попандопуло.

"Мы из будущего"? — Не "мы" — "они". Из будущего, которое прорастёт из нашего повседневного. Вылупление личинки яйцекладущего монстра из тела человека — представляете? Хотите послушать подробное красочное описание?

Нужно быть или очень тупым, чтобы пропустить такие откровения мимо ушей, либо мудрецом совершенно "без берегов", чтобы всего лишь добавить капельку странного "человека" к морю "странности" всего человечества. И не захлебнуться от омерзения.

* * *

Разговор был хоть и не публичный, но услышан. Фраза: "Моя исповедь — смертельна для исповедника" — распространилась среди насельников Стрелки. И многих повергла... если не в ужас, то в опасения.

Что грешить — плохо — понятно всем. Но что рассказом о собственных грехах можно убить...

Байка о запредельной, за-исповедной мой греховности распространялась по Святой Руси. "Божье поле" в Мологе избавило меня от обычного общения с попами, а угрозой исповеди я осаживал особо ретивых церковников, кто не подумавши тянул ручки к моей душе, к моей земле, к моим людям.

У меня не было ни стен, ни цепей, ни воинов. Мне нечем было удержать людей в повиновении внутри города и остановить врагов снаружи. Ничего. Кроме страха. Этим я и пользовался. Добиваясь результата не столько массовостью, сколько изощрённостью, непривычностью. Новизной.

Курт пришёл через три дня. Грязный, всклокоченный. Сытый. Прожить в лесу — он может. Свободно. А дальше?

"Свободны — во тьме тараканы,

Свободен — мышонок в ночи,

Свободны — в буфете стаканы,

Свободно — полено в печи

Но свет я зажёг — тараканы

Трещат под моим каблуком

А кот мой смертельные раны

Наносит мышонку клыком

В стакан наливается водка,

Бревно согревает мой дом,

Потом надрывается глотка...

Зачем мы на свете живём?".

Не — "как?", не — "почему?" — зачем?

"Зачема" в лесу — он не нашёл.

Он очень изменился. Стал... сдержаннее. Осторожнее, недоверчивее. Теперь от Алу, который обычно за ним ухаживал, требовалось не только положить в миску корм, но и демонстративно попробовать. Стал жёстче контролировать меня, моё окружение. Не лаять, не рычать — просто напрягаться, чуть подёргивая губы, чуть обнажая клыки, при приближении незнакомых или малознакомых людей. Почти всех.

Условные рефлексы караульных собак должны поддерживаться тренировками 2-4 раза в месяц. Мне что, скармливать ему по придурку каждое воскресенье?! Нет, я понимаю — придурков хватит. Но как-то... И — мои люди вокруг...

Понимая важность и, по сути, единственность устрашения, как средства самозащиты, за эти недели мы провели несколько мероприятий по созданию соответствующей психологической атмосферы в окружающих селениях.

Про Русаву с ожерельями из отрезанных ушей — я уже... Ещё мы собрали бордюр из голов (их уже малость лисы погрызли и птицы поклевали) с выгона вокруг Кудыкиной горы. Вонизм... мда.

Могута с ребятами отволок несколько "головастых" мешков к соседним селениям и рассыпал там на тропах. Эффект получился убедительный: в обоих селениях народ взвыл и немедленно убежал. Понятно, что скот и ценности они утащили. Но и нам кое-что полезное осталось. Хлебный припас на зиму, например, во вьюках за раз — не увезёшь.

Не осталась незамеченной и прогулка Курта.

Мои следопыты донесли, что охотничий отряд эрзя наскочил на лёжку князь-волка. Курт, во время "прогулки в тоске" ухитрился завалить косулю. И жировал там, возле добычи. Естественно, натоптал. А лапки-то у него... Отпечаток "амбы" — амурского тигра, но — с выпущенными когтями, представляете? Охотники эрзя, судя по следам, оттуда бегом бежали.

Конечно, я хотел, чтобы соседи узнали в подробностях и о посадке на кол, и о моём... "хриповырывании". А то как-то... труды мои праведные "втуне пропадают". Не оптимально это.

В смысле: вырвать хрип и не похвастаться.

"Не послать ли нам гонца?

Рассказать про мертвеца".

Совейский фольк наводит на мысли и допускает актуализацию.

Как утверждает теория:

"Традиционным способом установления первичного контакта между сторонами, находящимися в конфликте или не имеющими оснований для взаимного доверия, является использование посредника. Его основной задачей является донесение до сторон минимума информации, необходимой для начала переговорного процесса".

Ну и кого бы выбрать? Для "донесения минимума информации".

— Терентий, а нет ли у нас в хозяйстве доходяги из местных рабов? С особо образной речью и высоким уровнем впечатлительности

Что характерно для моей здешней жизни? — Стоит открыть рот, как туда сразу влетают мухи. В смысле: предлагается выбор из обширного набора. Доходяг у нас полно: большинство зеков уже нехорошо кашляют.

А что вы хотите?! В постоянно мокрой одежде, в худо отапливаемых и не проветриваемых ямах-зимницах...

У меня — мои люди болеют! Потому что не из чего сложить печки! Потому что никак не заканчивается печь у Христодула! Потому что эти придурки устроили мятеж! И мы потеряли время. Сперва на подавление, потом на воспитание. Да и просто — меньше их стало.

Вполне по Паркинсону:

"Когда составляете план, после учёта всех возможных задержек, проблем и расходов, добавьте к ним ещё 103%".

Добавьте. Например: на маразм придурков. А то жизнь сама добавит. Не спросясь.

Теперь, из-за взбрыков дурней, ныне покойных, судорожно строясь наперегонки с подступающей зимой, встав всем селением... "в раскорячку по полчищу", мне приходится обеспечивать безопасность не развитием патрульно-наблюдательной службы, например, а мерами психологического воздействия на потенциальных злоумышленников.

"Злобствовать и свирепствовать".

Кандидаты на роль "гонца" нарисовались сами: трёх чудачков подросткового возраста поймали "на горячем". Не фигурально, а реально: на воровстве горячих лепёшек в поварне. С хлебом-то у меня хорошо, пекарня поставлена, но печь... Кирпич! Итить ять!

— Значится так, мужи мои добрые. Надумал я послать гонца к соседям. С посланием. Типа: настоятельно советую принудиться к миру. А то хуже будет. Берём доходягу, вешаем ему на шею ожерелье из... из свеже-отрезанного. Уже за два десятка дурацких ушей собралося. Отвозим его по Оке вёрст на сорок. Могута там стойбище местных приметил. И отпускаем. С предложениями взаимного мира, любви и согласия.

— Не. Снимет. (Ивашко обращает внимание на детали)

— Не снимет. Локти перебить. (Ноготок предлагает решение)

Опять. В смысле: публичная казнь за хищение гос.собственности.

В продвинутых западных демократиях этого и нескольких последующих веков широко распространено отрубание рук карманникам. В том числе: за украденную булку хлеба. Типа: для воспитания, просветления и осознания. Что ж не воспользоваться опытом прогрессивной Европы? Общечеловекнутость оттуда же... подтекает. Только чуть гуманизма добавлю: отрубить насовсем... — это жестоко.

Сопляка ставят на колени рядом с плахой, вяжут кисти рук за спиной, выдавливают вязку к шее, так чтобы локти торчали в стороны. Укладывают локоток на колоду и... И бьют молотом.

В локте в таком положении хорошо видна косточка. Вот её и дробят.