Зверь лютый. Книга 1. Вляп

Патриархальная идиллия... В которой отрубленная человеческая голова летает как новогодний пиротехнический снаряд...

Из-за занавески появилась горбунья. С агрегатом в руках. Агрегат более всего напоминал здоровенную глиняную ложку. На ножках. С сильно фигурной ручкой. Поверх этой ручки располагалась длинная горящая щепка. Горящим концом над супонесущей частью, в которой была вода. Горбунья несла это сооружение осторожно, двумя руками, пристроила на столе рядом с моей головой и радостно мне улыбнулась. Или — оскалилась.

Мимика при сломанном и свёрнутом на сторону носе... воспринимается несколько неоднозначно.

Что радовало — о пожарной безопасности здесь заботились: вот, воду в ложку налили. Всё остальное... скорее огорчало. Свет, например, явно не включают. В принципе. Поскольку выключателей нет. Вообще. Вместе с проводкой, лампами, люстрами...

Мораль: темно. И будет темно.

"Сегодня ночью женщина в годах

Запуталась ногами в проводах.

И стало словно в космосе темно,

Весь мир похож на чёрное пятно".

Похоже, что здесь "женщина в годах" — не сегодня запуталась. А сильно раньше. Провода распались в прах со всей электрикой. Сплошной наив, примитив и натурал. "Весь мир похож на чёрное пятно".

То, что здесь светило — ещё и грело, и воняло.

Ну почему я не бард? Источник вдохновения в виде "смолистых веток" — вот он, под носом. И, как я предполагаю — надолго. Вместе со специфически запахом, от которого ничем не отмоешься. И такой же копотью. Огонёк тусклый, слабенький, всё время пляшет. А вот от внезапного шипения дёргаться не надо — просто прогорел кончик щепки и упал в супонесущую часть.

А щепка эта называется... Конечно! Это ж — "лучина"! Её — щиплят. Или — щипают? Щепят? Она рифмуется с именем Арина. Наверное — Родионовна. И песня так называется. Тоскливая. Как долгий зимний вечер в условиях одноимённого освещения.

А агрегат называется — "светец". Точно. Какой я молодец! Вспомнил и поименовал.

Поименовать — это важно. Потому как одно дело просто сказать: "Пшёл ты". А совсем другое: "Пошёл ты на..." с однозначным указанием пункта назначения, маршрута движения, рекомендуемого скоростного режима и возможных путей объезда. Для такого однозначно-исчерпывающего описания необходима соответствующая взаимно-принятая система поименования... путевых сущностей.

Моё бытописание вкупе с этнографией самопроизвольно перешли к следующему шагу — снова появилась горбунья с явным желанием меня покормить.

Похвально. Из того, что я помню, с самого моего самообнаружения на заснеженном склоне, моё ротовое отверстие функционировало исключительно реверсивно. А кушать-то хочется.

Горбунья притащила миску с чем-то вроде бульона из лопухов. Явно — из лопухов. И — для. Для меня болезного. Поскольку запах мяса, а равно и что-то плавающее — не наблюдались. Наверное, из сушёных лопухов — зима, однако. И сунулась впихивать в меня это... едево. Ложкой.

Ложка — деревянная. Отнюдь не "Палех". Сильно отнюдь. А делают их из заготовок, которые называются "баклуши". Их "бьют". "Бить баклуши" — старинная русская забава. Заготовку данной конкретной ложки били долго и упорно. Но без толку: "горбатого — только могила...". Кстати, тоже исконно-посконное наблюдение.

Потом полученный экземпляр так же использовали. Долго и сильно. Хорошо бы — по прямому назначению, для еды. Хоть — чьей. А то ведь, судя по серому цвету в разводах некогда белого дерева, могли и помешивать. Что-либо... Непотребное... Или даже помет из-под птичек... В курятнике всегда есть место подвигу, куда с лопатой не подберёшься.

Нет, прав был великий русский полководец финского происхождения Александр Васильевич Суворов, когда в своей поистине гениальной книге "Наука побеждать" уделил куда более внимания мытью ложек и дезинфекции полковых котлов, нежели широко известному "суворовскому" штыковому удару. Конечно, "пуля дура — штык молодец". Но кишечная палочка — ещё дурнее. И когда чудо-богатыри дохнут не на поле брани за немецкую матушку-царицу, вымотанные стовёрстным "суворовским переходом", а у отхожего места, утомлённые бесконечным поносом — тут никаким штыком не поможешь.

Желудок принял пару ложек этого кипяточка с жиденьким силосным привкусом и взбунтовался. Бунт собственных органов. Внутренних. К этому надо — с уважением. Желудочный бунт — он такой... "Бессмысленный и беспощадный". В смысле: ждать пощады от собственного желудка — бессмысленно. Сам же накормил.

Я закрыл входное отверстие и отвернулся к стенке. Ну вот такая я неблагодарная скотина — его тут с ложечки кормят, а он морду воротит! Не тут-то было. Горбунья ухватила меня за нижнюю челюсть и рывком вернула в исходное рабочее положение. При этом что-то в челюсти провернулось, как-то нехорошо хрупнуло, я пошевелил языком и... и выплюнул прямо в ложку под носом зуб.

Реакция горбуньи оказалась... эффективной.

Убрав миску и ложку, переставила светец поближе и... полезла мне в рот руками. Я и мявкнуть не успел. Она пальцами ковырялась в моих зубах, а я пытался вспомнить — а мыла ли она сегодня руки? Чёрная кайма под ногтями была, но небольшая. Поскольку и сами ногти коротко острижены. Точнее — обгрызены. Пока она у меня перед носом ложкой манипулировала — разглядел. Видно, что с маникюром у неё проблем нет. Ввиду полного отсутствия оного. Как в птичнике своём за печкой у курей чистила — слышал. А вот плеска воды после этого — нет.

Тем временем моя птичница-стоматолог вытащила, вывернула, выковыряла из меня штук 8 зубов.

Моих. Родных. Разных.

Практически без боли.

Отсела на лавку у противоположной стенки и начала разглядывать свою добычу.

Картина маслом: "Бодайбо. Алмазодобытчики вскрыли "Трубку мира" и думают: ё-моё...".

Деточка, ну откуда у меня там алмазы? Есть, конечно, умельцы, которые камушки через таможню таскали. Но это же на другом конце пищеварительного тракта делали. Может, тебе и туда заглянуть?

Горбунья подняла на меня глаза и...

"Из глаз её горькие слезы

Ручьём полились на лицо".

Двумя ручьями.

Честно говоря, я как-то растерялся. Как-то давненько никто "не плакал обо мне". О моих проблемах, попаданиях, зубах тех же... Конечно, плач женщины это, вообще говоря... не эстетично. А когда у неё ещё и нос на бок свернут, и кончик перебитый висит... А на кончике уже и сопля собирается...

Но глаза-то светлые, ясные. Слезы-то горькие, искренние... Как-то поддержать, утешить...

И тут я сдуру ей улыбнулся. Имея в виду — ободряюще.

Горбунья взвилась с места как истребитель вертикального взлёта. Шарахнула в меня моими же зубами веером — только пулемётная дробь по стенке — и выскочила вон. Тук-стук-грюк и аж дальняя входная дверь хлопнула.

Мда... А что бы вы хотели? Вы представляете себе улыбку лежащего на смертном одре синюшного лысого подростка в исполнении половины зубов?

Диктуя записки эти положил я себе за правило точно и детально восстановить события и мои собственные чувства того времени. Отнюдь не изменяя их в угоду мнениям и суждениям даже и нонешним собственным. Не нарушать писания сего знаниями, обретёнными в иные, последующие, времена. Однако же здесь полагаю необходимым отступить от своего же собственного правила и указать на две вещи.

Одна весьма конкретная: в те времена я совершенно не представлял себе причину слез этой женщины. Не имел никакого представления о её планах, для коих сие событие произошедшее представлялось угрозой. И это хорошо, ибо сказано у Екклесиаста: "Умножающий познания — умножает печали". Поделать я ничего не мог, находясь в те поры в состоянии совершенно немощном. Да и — в несмысленном. Печалей же у меня и без того довольно было.

Другая же вещь более общая. Я не понимал мыслей и стремлений людей сих. Видел в них людей осмысленных, равных себе. Ибо таковы были отношения между людьми в моей прежней жизни. Полагал я, по свойству натуры своей и совершенно безосновательно, что и думами своими они схожи со мною.

Ныне же, когда и звуки, и слова языков здешних, а равно и мысли, и чувства жителей местных мне довольно внятны, то и понимать их труда уж не составляет. Но теперь часто я и сам тому не рад. Ибо понимание означает со-чувствие, даже и прощение. А по твёрдому убеждению моему, то, что сотворили они своими мыслями и душами вечными, делами и безделиями, то, что называют они "Русь Святая" - не может быть прощено. Ибо сие означало бы ослабить десницу мою на выях их, отпустить необозримый воз сей той дорогой, что для него удобной казалось бы, легче, глаже. А дорога-то — в преисподнюю, в геенну огненную, в муки вечные.

И понимая — не прощу.

Мдя... Как-то неудобно с девушкой получилось. А раз неудобно — надо извиняться. Что невозможно ввиду состоявшегося "вертикального взлёта".

Тогда — своё дело надо делать. "Труд сделал из обезьяны человека". Сделать-то он сделал. Но процесс ещё весьма далёк от завершения. По крайней мере — в моём индивидуально-персональном случае.

Как только я попытался развернуть свои мозги в сторону анализа ситуации по существу, на периферии сознания снова замаячила паника. Безымянный ужас, нарастающая истерика... И как защитная реакция — снова ёрничество в смеси с сонливостью.

Пурген с клофелином принимать не пробовали? А что? — И вздремнуть, и... и посмеяться.

Пришлось мысленно надавать себе оплеух. И силком, насильно, вполне осознано, заставить себя думать над проблемой.

А проблема очень простая: какого факеншита я здесь делаю?

Этакий "коренной вопрос современности". Как минимум — моей личной. Ну, и каков ответ? Здесь же не задачник, которому можно "в зад заглянуть и посмотреть". Придётся искать самому.

Можно, конечно, начать с классики — с Чернышевского, с Ленина: "Кто виноват?", "Что делать?", "С чего начать?". Вечные вопросы русской интеллигенции. Можно ещё: "Кто такие друзья народа и как они воюют...?", "Как нам реорганизовать Рабкрин?". Ну, и общенародные: "А кто чемоданчик спёр?", "Ты меня уважаешь?", "Куда Федю дели?"...

Много разных вопросов накопилось в многострадальном отечестве...

Мозги не строились. Упорно упирались.

Пришлось снова "заткнуть фонтан красноречия" и пойти в обход.

Значится так, я — Ванька. Ванюша. Иван Юрьевич.

Хорошее у меня имя. Народное. Исконное русское. Оно же — древнееврейское. Широко распространённое в моем отечестве. Поскольку именно наша русская народная мудрость гласит: "от тюрьмы и от сумы — не зарекайся". Связь? — Прямая. Значение моего имени по ивриту: "будет помилован". Так что — есть надежда. Хотя бы — в первой половине мудрости. Такое имя Ходорковскому подошло бы. Тем более, что со второй половиной нашей народной мудрости у него проблем нет.

А я... Зачем мне помилование, если я не посажен? Ещё — "не". И не хочу. Тем более, такая неопределённая продолжительность в слове "будет"... Но я "мудрость вкушаю" и "не зарекаюсь".

Хорошо хоть — "помилован", а не — "реабилитирован". Посмертно.

Уж как папаня с маманей назвали... На мне вся Россия держится. Не на мне — на имени. Я что, атлант каменный, чтобы всю эту дуру на себе...? Седьмая часть суши. С горами-морями... Рук не хватает. За одними своими карманами уследить бы, пока там кое-чьи шаловливые ручонки не завелись. Да и поблизости часто наблюдается... за что подержаться хочется.