Гойдемир закончил приношение осенних даров, сказал все нужные слова, и обряд был завершен. Теперь наступила пора праздничного пира. В одиночку — какая это пирушка? Но нельзя было не почтить Ярвенну, не накрыть ради нее стол. Зато теперь Гойдемир ожидал возвращения рыцаря, чтобы позвать его отведать своего угощения. Он убрал со стола образок и разложил припасы: здоровенный кусок ветчины, каравай хлеба и десяток яблок.

Наконец вернулся и молодой рыцарь. Они с Гойдемиром назвались друг другу.

-Отведай со мной дорожного хлеба, — стал приглашать Гойдемир. — Ты мой гость. Сегодня праздник небожительницы Ярвенны, это трапеза в ее честь.

-Благодарю, — отозвался сьер Денел. — Вера не позволяет мне разделить языческую трапезу.

-Как же ты зовешь поклонение дивной, пресветлой Ярвенне язычеством? — с обидой спросил глубоко задетый Гойдемир. — Неужто ты думаешь, что мы отвергаем Вседержителя, когда чтим небожительницу Ярвенну?

-Да, отвергаете, — спокойно ответил Денел. — В некоторых землеописаниях Даргорода говорится, что вы забыли о Вседержителе и поклоняетесь богине-матери. Я знаю, что это ошибка, потому что занимался этой наукой. И все же вы чтите свою Эрвенн выше единого Творца. Вы приносите ей жертвы, как в диком и темном прошлом приносили жертвы пням на лесных полянах, делаете ее изображения, как делали идолов, вымышляете обряды, которых нет в писаниях, и подносите ей плоды и цветы. Когда до вас донеслась весть об истине, вы внешне приняли ее, а по духу остались язычниками. Вот почему — ты сам видишь — я не могу есть вместе с тобой эту пищу, — вард указал на стол. — Она посвящена тобой твоей богине и лишена благодати Вседержителя.

У Гойдемира заныло сердце, как по возлюбленной: сьер Денел увидел, что он даже прижал руку к груди.

-Пища Ярвенны лишена благодати! — воскликнул он. — И это потому, что мы любим ее и поклоняемся ей больше, чем того требуют священные книги?

-Добавь, что она для вас превыше Творца, северянин, и ты выскажешься до конца, — вставил рыцарь.

-Так, по-твоему, и весь Даргород лишен благодати, раз чтит Ярвенну как свою хозяйку и мать? — с нажимом спросил Гойдемир.

Но вард не смутился.

— Хочешь услышать от меня одобрение идолопоклонству? Все, что я могу сказать: вы еще не научились чтить Вседержителя, вас не спасет и обожествление одной из его вестниц. Живите во тьме и в глуши, кланяйтесь доске, — таков и будет ваш удел среди прочих народов.

Гойдемир встал из-за стола.

-Ну, ладно. Хулу на Ярвенну я даром не спущу, поэтому давай с тобой биться.

Сьер Денел из Анвардена окинул богатыря-северянина любопытным взглядом:

-Ты равен мне родом?

— Да, я из старинного рода, — произнес даргородец. — У меня есть и меч, и доспех, и я знаю порядок честного поединка.

-Хорошо, — кивнул сьер Денел. — У меня нет оснований тебе не верить. Ты не похож на простолюдина, хотя, сдается мне, заражен суевериями вашего северного простонародья. Но если ты хочешь драться, давай не будем откладывать. Облачайся в доспехи — и пойдем.

-Пойдем, — сказал Гойдемир. — Или лучше откажись от своих слов, рыцарь. Не нравится — не ешь со мной, но подтверди, что Ярвенна — дивная и прекрасная хозяйка Даргорода. Не твоей же страны! — с явно просительной ноткой добавил северянин.

-Лучше бы ты принес своему народу истинную веру, чем потакать суевериям черни, — отрицательно покачал головой рыцарь.

Оба поединщика вышли на задний двор гостиницы. Даже если бы их и увидел с улицы случайный прохожий, все равно не осмелился бы помешать. Неприятели встали друг против друга. Сьер Денел отдал приветствие мечом, Гойдемир поклонился — каждый на свой лад. Поединок начали осторожно: кто его знает, какие хитрые извороты припасены у чужака. Они то сходились, пробуя защиту друг друга, то отшатывались подальше. Наконец первая жесткая сшибка: Гойдемир нанес, а сьер Денел отбил удар, в ответ перешел в нападение, но северянин спасся быстрым уходом вбок.

Перед началом схватки Гойдемир спросил варда: "Как дерутся по вашим правилам?" Рыцарь ответил: "Не следует наносить удары ногой или безоружной рукой, потому что так дерется уличный сброд, и это не подобает в поединке благородному человеку". Правило немного стесняло Гойдемира. Северяне, носящие тяжелую одежду и сапоги, умеют обходиться без ударов ногами, но то, что нельзя свободной рукой ни удержать, ни ударить соперника, было неудобно даргородцу.

Меч варда обрушился на Гойдемира рубящим ударом наискосок. Даргородец уклонился, поймал его клинок внизу, отбросил в сторону. Его собственный меч рванулся вверх по дуге. Был миг, когда, когда его рука находилась на уровне виска противника почти горизонтально, обращенная ему в висок навершием меча. Тогда, вместо того чтобы занести клинок для верхнего удара, Гойдемир хватил варда навершием.

Конический шлем, украшенный гравировкой и позолотой, хоть и защитил голову рыцаря, но вард был оглушен. Он опустил руки, качнулся. Гойдемир отступил на шаг и быстро приставил острие меча к его горлу.

-Все, конечно дело!

Сьер Денел снова качнулся, помотал головой.

-Правила вынуждают меня признать твою победу, северянин. Этот удар был все-таки нанесен вооруженной рукой... хотя... — он зажмурился от головокружения. — Хотя я, конечно, не ожидал такого.

Гойдемир убрал от него свой клинок.

-По условию поединка, я признаю небожительницу Эрвенн дивной и прекрасной хозяйкой твоего народа, — ровным голосом закончил Денел.

-Угу... — обронил Гойдемир. — Тогда и я доволен.

Сьер Денел не догадывался, что на самом деле даргородец расстроен едва ли не больше него самого. Поклоняясь Путеводительнице, Гойдемир подрался с путником; в день осеннего равноденствия затеял ссору. Он наизусть знал поучение Ярвенны, которое в Даргороде называется "праздничным":

"На праздниках бои пусть у вас будут для потехи, а не для раздора. С кем ты в ссоре, с тем помирись перед игрищами, и тогда, если пойдешь биться с ним, состязайтесь как братья и друзья, а не как недруги. Когда веселишь себя вином, не давай вину помрачить твой разум и не становись буйным, не задевай соседа и родича, сидящего рядом, обидными словами, и не сам не впадай во гнев, чтобы не было между вами вражды".

Даргородец и рыцарь-вард вернулись в гостиницу молча. Гойдемир наскоро поужинал, уже не приглашая Денела разделить с собой хлеб, и нарочно раньше лег спать, отвернувшись к стене. Денел тоже поел один и, исходя из того, что комната не была рассчитана на двух постояльцев, лег на ту же кровать.

Только рассвет наконец избавил невольных товарищей по ночлегу друг от друга. Они наскоро простились и разошлись, выбросив из головы эту встречу.

Едва сьер Денел увидел Дайка в доме Гвендис, ему припомнился молодой даргородец. Но окончательной уверенности рыцарь не чувствовал. У Гойдемира было простое лицо без особых примет.

-Скажи, Дайк, ты в самом деле убежден, что эта драгоценность принадлежала падшим небожителями? — обратился сьер Денел к бродяге.

-Да, — подтвердил Дайк.

Он стоял, уронив руки и чуть сутулясь. "Ясновидящий? — размышлял сьер Денел. — Во сне ему было указано место, где хранится сокровище. Но что это за выдумка о древних небожителях, которые жили на земле?! Это не противоречит писанию, но и не подтверждается в нем... Что же делать? — рыцарь попытался собраться с мыслями. — Драгоценный камень, который небожители принесли в Обитаемый мир с небес! Смертные не имеют права владеть им, его нужно передать церкви. Но чего стоит свидетельство потерявшего память бродяги? Нельзя же вдруг объявить, что через сны полоумного Дайка нам открылась великая реликвия... Для начала надо показать камень надежному оценщику, как бы не оказалось — подделка".

-Хорошо, Дайк, пока иди, — рассеянно сказал сьер Денел. — Когда ты понадобишься, я тебя позову.

Дайк без единого слова вышел.

— Вот что, госпожа Гвендис, — произнес рыцарь. — Для тебя этот бриллиант — лишь драгоценная находка, третью часть стоимости которой ты вправе получить. Но с камнем связана какая-то загадка. Я хочу попросить тебя об одолжении. Я собираюсь взять камень к себе на хранение прямо сейчас. Взамен я готов выплачивать некоторую сумму, о которой мы договоримся. Согласна ли ты, госпожа?

Гвендис кивнула:

-Я согласна, сьер Денел. Я только рада. Мне не нужно много денег, но хотелось бы побыстрее. Я боялась, что дело затянется надолго.

"Так многого не хватает, — одновременно думала она. — Даже дров. Дайк болен. Надо будет купить мяса на рынке. Да, не забыть про свечи..."

Сьер Денел описал ей условия договора, но Гвендис с задумчивой улыбкой уже погрузилась в мысли о том, чего не хватает и чем надо будет обзавестись, чтобы завести уют в своем просторном, холодном доме.

В ту ночь Дайк снова видел во сне небожителя Дасаву.

Все деревянное, поселение Белгеста стояло на поляне у лесного озера. Сразу за частоколом темнел густой еловый лес.

Дасава сидел за столом на лавке, а немолодая женщина в длинной рубахе до пят наливала ему похлебку. Седые волосы женщины были перехвачены на лбу узорной повязкой из шести цветных нитей.

Дасава с интересом смотрел на человеческую пищу. Небожители не ели ни грибов, ни лесных ягод. В Сатре питались тем, что можно было посеять и вырастить самим в черте своего "чистого" царства, без соприкосновения с землей Обитаемого мира.

-Ешь, Деслав, — напомнил Белгест, который сам после шатания по болоту живо взялся за ложку.

Дасава не понимал, что делает. Взяв деревянную ложку, небожитель стал есть с человеком за одним столом его оскверненную пищу. Обычай Сатры строго запрещал ему это. Для воинов, как Дасава, которым приходится уходить на разведку в мир, существовали особые послабления в соблюдении законов. Добытую в походе "нечистую" пищу небожитель, приготовив, после еды должен был непременно закусить хлебцем, испеченным из "чистого" зерна. Эти высушенные хлебцы небожители брали с собой в особой суме, которую Дасава не сберег на болоте. Теперь он держал ложку голой рукой и ел ту же похлебку, что Белгест, сам не веря, что решился на это.

Но в доме Белгеста после избавления от смерти Дасава чувствовал себя недавно родившимся ребенком, — а охотник и его мать, опекавшие его, казались надежными и уверенными взрослыми.

Женщина дала Дасаве холщовую рубашку Белгеста, а тонкую белую рубаху Дасавы, запачканную болотной жижей, отдала синеглазой девушке с льняными волосами. На шее у девушки висело ожерелье из ягод, много таких же деревянных оберегов, как у Белгеста, и даже коготь дикого зверя.

— На озеро отнесет стирать. Вельта, дочка моей сестры, — пояснила хозяйка.

Девушка бросила взгляд на Дасаву и молча вышла.

"Одежда все равно осквернена, ее нельзя будет носить", — хотел сказать Дасава, но тут же осекся. Женщина не поймет, почему. Да и сам он уже надел "нечистую" одежду людей из грубой пряжи.

Дасава знал, что за самые страшные преступления небожителей наказывали так: их изгоняли из Сатры. Ступив на землю Обитаемого мира без благословения священников, преступник становился оскверненным, приравнивался к "говорящим зверям" — людям, и тогда его убивали стрелой со Стены.

"Меня теперь тоже?.." — думал Дасава. Но ему было хорошо у теплого очага, которому, прежде чем зажечь, кланялась мать Белгеста, и в котором горело какое-то лесное растение, наполняя дом диким, необычным, но приятным запахом.

— Какое это дерево? — кивнул Дасава на очаг.

— Это можжевельник. У вас такой не растет? — Белгест удивился. — Ты пришел издалека.

Дасава кивнул.

-С запада.

-А что там, на западе?

-Бисмасатра.

— А зачем ты носишь одежду из железа? Неудобно охотиться, жарко, тяжело. Зачем вы сюда пришли? — спрашивал Белгест. — Хотите поселиться здесь? А как зовется твой род?

— Мой род — Санейяти.

— А мой — род Оленя. Оставайся с нами, сколько хочешь.

Дасава ходил, слушал и говорил, как во сне. То ему казалось, что это не взаправду, и поэтому все можно — есть оскверненную пищу, спать в доме людей и носить "нечистую" рубаху. А иногда мерещилось, что, может быть, не взаправду были прежние годы, и никакой Бисмасатры нет, а есть только затерянный в лесах клочок земли, на котором живет род Оленя.

Небожитель вышел во двор. Несколько домов — низких полуземлянок, и две бревенчатых длинных постройки. Еще две избы на отшибе, за частоколом.

— Там живет кузнец, — показал Белгест. — А там — шаманка, к лесу ближе. Матери моей тетка. Вельта — ее внучка, та девушка, что стирала твою рубашку.

— Шаманка — это лекарь? — спросил Дасава, оглядывая двор, на котором разлеглась стая мохнатых серых собак.

— Шаманка — и лекарь, и травы знает лучше прочих, и лес понимает лучше, — сказал Белгест. — У ней отец был дубровник.

-Вы породнились с земнородными? — изумился Дасава.

Он снова вспомнил о земнородных: лесовицах, полевицах, дубровниках, о порожденных Обитаемым миром существах, подобных людям. Они не были творениями Вседержителя, поэтому родство с ними казалось Дасаве кощунством для потомков небесного народа.

Но Белгест просто ответил:

-Да.

— А это — волки? — кивнул он на серых собак.

— Собаки. Но с волками водятся, приносят щенят. Вот этот помет, — он кивнул на клубок играющих щенков, — от волка. И тот пес — наполовину волк. Тут всех и не упомнишь, сколько в ком какой крови.

Солнце над еловым лесом уже клонилось к закату.

— Вам не страшно... тут жить? — вырвалось у Дасавы.

Белгест удивленно посмотрел на него:

-Отчего?

-Вы смешались со всем этим... — Дасава обвел рукой траву и лесные деревья. — Вы сделались частью этого мира! Вы больше никогда не станете такими, какими вас создал Творец!

Белгест не понял:

-Творец? А я думал, люди тоже были земнородными.

Дасава хотел сказать о Вседержителе, но вдруг понял, что ему не поверят и не поймут. Этим людям и в самом деле уже не стать такими, какими Создатель хотел их видеть. Они — часть Обитаемого мира. Вот почему сатрийцы зовут их "нечистыми" и "говорящими зверьми", хотя происходят из одной разделившейся ветви падших небожителей... Дасава вздохнул, осознав, какая пропасть лежит между ними...

Они с Белгестом вышли за частокол и сели на опушке в густую траву. Над головой пролетали жуки. В воздухе пахло нагретой за день хвоей.

-Мы помянем твоих братьев, которые сгинули в топях, — наконец заговорил Белгест. — На тризне наши женщины зажгут огонь, чтобы им светло было на посмертной дороге. Они погибли на нашей земле, беда, что мы их не спасли.