Цена недоверия

Храмы же нужны для ритуальных танцев. В храмовых школах юношей и девушек долгие годы обучают именно этому: танцевать, переносить в движении свет и память, делиться чувствами друг с другом и окружающими. Драконы эти танцы страсть как любят, потому и кружат в небе сотни разноцветных тел, разной величины, для того в Храмах никогда не бывает крыш: незачем закрывать обзор тем, кому на самом деле предназначен танец.

Людей присутствие такого количества драконов ничуть не смущало, привыкли. Молодые и любопытные создания нередко спускались в город, бродили по улицам, давали кататься на своих спинах, пока не вырастали и не переставали помещаться на улицах без риска кого-либо или что-либо задеть случайно крылом при взлете и посадке. Ума им не занимать все же.

Экипажи остановились у самого края пьедестала, и тут же грохнули невидимые барабаны. Я устроилась поудобней и приготовилась смотреть.

Первыми, в самый центр огромного каменного круга, выбежали девушка и юноша, в костюмах, сплошь состоящих из летящих отрезов алой ткани. В руках их были чаши с огнем. Танцоры кружились, извивались, подпрыгивали ввысь и стелились у самой земли, а летающие следом полоса ткани создавали невиданный по красоте узор.

Потом, по одному по двое, стали появляться и другие: в синем, зеленом, желтом, белом и черном; драконам, летающим и смотрящим сверху, наверняка, картины, создаваемые искусницами и искусниками, были видны сполна, а нам же, тем, кто на земле, оставалось лишь догадываться об их истинном значении.

Одобрительный рев, не заглушал музыку барабанов, даже наоборот, вплетался в их звучание, повторял и неуловимо подстраивался под их ритм.

К моему глубочайшему сожалению, представление не продлилось долго: пара часов подобной красоты, какая малость! Экипажи спешно двинулись в направлении Дворца, пока люди не успели заполонить улицы.

Если честно, я никогда особо не любила праздники. Поводы для них представлялись мне не особо торжественными: даты основания городов, рождения правителей и членов соль-арэо, смены сезонов... Конкретно этот был посвящен окончанию той первой войны, когда Дикие под напором соль-терро отступили, как казалось в то время: навсегда... на деле, лишь дав годы передышки. Но народу только дай повод устроить праздник!

И все же я смутно тосковала по неведомому поводу, и столь сильно, что всю обратную дорогу пыталась сдержать горькие, отчаянные слезы. К счастью, успешно.

Когда становится невмоготу, когда кончаются силы и терпение, я иду к своему младшему брату. Непонятное чувство, поселившееся во мне во время праздника, так и не желало уходить, и я верная привычке отправилась к нему, по все той же привычке коря себя за извращенное облегчение, бурно перемешанное с виной, которое снова придет ко мне при первом же взгляде на это несчастнейшее существо.

Амори сейчас семь лет. Ему отведено целое крыло, закрытое и изолированное, а в штат прислуги мать отбирает людей лично, и меняется этот состав крайне, крайне редко. Здесь не бывает никого постороннего и непроверенного, даже с отца на входе требуют пропуск и лично распоряжение матери.

А все потому, что Амори... особенный.

И в его особенностях отчасти есть и моя вина.

Начать стоит издалека. Мы, соль-арэо, правящая семья. Самые способные, умные, красивые с идеальным геномом. Но за все это мы расплачиваемся страшной ценой.

Первая — тот самый проклятый отбор, из-за которого я умру. Не больше трех женщин в старшей ветви рода. На младшие он не распространяется, но младшей ветви и не осталось совсем.

Второе — Слово. Есть слово и Слово, обещание и Обещание. В особых ситуациях соль-арэо дает Обещание, своего рода клятву, за нарушение которой следует жестокая кара.

Однако, я и мать долгое время считали это больше мифом, чем правдой. Моя бабушка клятв не нарушала, и никто на ее памяти не нарушал, мать такого не помнила. А потом нас осталось двое, и даже спросить оказалась не у кого.

После трагедии со мной, сестрой и племянницей, мама долго не решалась завести еще одного ребенка. Мне исполнилось уже двадцать лет, когда она обрадовала нашу семью радостной вестью — она на третьем месяце, лекари дали добро на сохранение плода. Ждали мальчика, даже имя выбрали заранее...

Посему, желая матери только добра мы с братьями уговорили ее уехать в Ранлок, одну из наших Дальних резиденций, подальше от Лазурного с его делами и суетой. Я бы справилась одна, меня всю жизнь к этому готовили, несмотря ни на что. Она согласилась.

На кортеж напали Дикие. Никто не ожидал наткнуться на них столь близко от города, обычно они старались избегать его, им не нравился гул работающей техники, не нравились непривычные звуки и запахи...

Всем в том кортеже повезло: неясно зачем, может по наитию, спасшему им в итоге жизни, но отец лично попросил Дарсана с Андарраном следовать за кортежем...

Все остались живы и здоровы, но напугались изрядно. Мать спешно вернули в Лазурный в умелые руки лекарей, уверивших, что вреда здоровью плода и самой правительницы не нанесено.

Потом мать лично благодарила соль-терро, и сделала роковую ошибку... На всю жизнь я запомню тот день: светлый зал, множество соль-фламме, счастливого отца (он один из маминых консортов присутствовал во Дворце, остальные, верные правилу "как можно реже собираться вместе, под одной крышей" находились в резиденциях, вместе с моими братьями), торжественную мать в фиолетовом платье, и ее слова:

— Будем честны, соль-терро, Дарсан, нет абсолютно ничего, что бы я для тебя не сделала, ведь ты спас не только меня и моих подданных, ты спас жизнь моему еще нерожденному сыну. Ты не дал мне повторить страшную судьбу сестры моей и племянницы... Что ты хочешь за это, какую награду? Скажи — и я выполню любое твое желание.

— Нет. — Я неловко поднялась на ноги и отступила, стараясь не встретиться с ней взглядами. — Я пойду к себе. К этой ночи лучше приготовиться.

Мама нарушила Слово. То есть не выполнила его полностью... Ох, если бы тогда хоть кто-то из нас знал, что про кару сказано неспроста...

Роды были тяжелые. Лекари дежурившие у дверей на случай если понадобиться сменить кого-нибудь из задействованного персонала, обеспокоенно переглядывались, а мы сходили с ума в ожидании...

Отец посерел лицом. Потом признался, что вспомнил о недовыполненном Слове и неспроста...

Амори родился слабым, болезненным и слепо-глухо-немым. Лекари и медики были в ужасе, они то знали, что такого быть просто не могло. Но случилось.

Год спустя тесты доказали, что мать бесплодна. Вот такое вот наказание... Просто и жестоко. Она клялась своей жизнью и жизнью нерожденного сына, но решила схитрить, дать мне шанс и поплатилась...

Я не знаю как это — жить в полнейшей тьме, без звуков, цветов, совсем без ничего. Мой младший брат так и живет. Он узнает меня на ощупь и по запаху, радуется, улыбается. Он понимает только язык прикосновений и тянется, льнет к рукам с безграничным доверием существа, которому никогда не делали больно. Он не знает, чего лишен, и не узнает никогда. Амори любит меня и братьев, любит отца...

Она не ходит к нему. Не может. Она обрекла его на это, отняла возможность жить полноценной жизнью ради того, чтобы дать мне немного свободы от Дарсана... Свободы бесполезной, потому что я все равно умру, а Амори предстоит долгая жизнь в темноте.

И это несправедливо.

В комнате Амори вместо стен прозрачное биостекло, за которым непрерывно дежурят лекари, няни и охрана. Изнутри она застелена безумно мягкими коврами, и заполнена множеством специальных игрушек. В ней нет мебели, потому что он еще не понимает, что в окружающем мире существуют вещи, которые нужно обходить. Рядом с ним на полу сидит Гарен — он бессменная нянька, гувернер и телохранитель в одном лице. Амори, несмотря ни на что, хорошо различает окружающих и далеко не всех принимает.

— Соль-арэо, — вежливо поклонились охранники у дверей, таких же прозрачных, как и стены.

— Как он сегодня?

Претта, одна из главных нянь подступила ближе и тихим, профессионально мягким, голосом доложила:

— Сегодня ему намного лучше. Температура спала, слабость ушла, он даже поел и с удовольствием. Гарен предложил вынести его на улицу, но... — Претта нахмурилась одновременно строго и виновато: — лекарь не советовал. Холодный воздух, ветер...

— Я поняла. Спасибо, Претта, можешь отдохнуть пока.

— Моя соль-арэо! — поклонилась она.

Дверь в бокс открылась бесшумно, но Амори все равно повернул ко мне голову, словно почувствовал. И улыбнулся, легко и светло. Гарен поздоровался со всем уважением, но своего занятия не прекратил: поочередно давал брату держать предметы из коробочки, помогал ощупывать, изучать. Потом клал обратно, брал следующий и так по кругу.

Я присела рядом с братом, сжала рукой его худенькое плечико. Амори тут же отбросил в сторону резную лошадку и потянулся ко мне. Глубоко вдохнул, втягивая запах и принялся ощупывать меня рукам, вдумчиво, никуда не спеша.

— Вы долго не появлялись, — нейтрально, без упрека, заметил Гарен. — Амори скучал.

Я погладила брата по голове, осторожно поцеловала в теплую пахнущую травами и солью макушку.

— Я понимаю. Мне все тяжелее выкраивать время, боюсь, что теперь стану приходить еще реже. Хотелось бы мне не иметь обязанностей, хотелось бы жить свободно. Жаль, что это невозможно. Поэтому мне подумалось — было бы неплохой идеей принести для него какое-нибудь животное.